премьера театр
Сегодня в рамках театрального фестиваля NET на сцене Центра имени Мейерхольда состоится премьера спектакля "Бытие #2", сделанного по заказу международного фестиваля "Театр мира". Инициатор этого проекта, драматург и актер ИВАН ВЫРЫПАЕВ рассказал РОМАНУ Ъ-ДОЛЖАНСКОМУ, почему он выбрал пьесу Антонины Великановой, пациентки психиатрической клиники.
— Что это за пьеса?— Автор пьесы Антонина Великанова лежит в психиатрической больнице с диагнозом "шизофрения". Мне передал текст ее лечащий врач Аркадий Ильич — в пьесе, кстати, есть персонаж, который на самом деле Бог, но зовут его Аркадий Ильич. Он сам был на читке, которую я делал с Ингеборгой Дапкунайте, по пьесе одной женщины, которая сидит в тюрьме. И потом доктор рассказал об этой пьесе пациентам. Антонина Великанова после его рассказа тоже решила написать пьесу. Потом она передала текст мне, мы вступили в переписку. Я просил кое-что переделать...
— То есть она ваши спектакли, например столь популярный в Москве "Кислород", на сцене не видела?
— Нет. Она учитель математики. Болезнь случилась с ней два года назад. Она может уйти из больницы, но остается там как в пансионате. А больница находится на Потешной улице.
— С кем из современных драматургов можно сравнить Великанову? На что похожа пьеса "Бытие #2"?
— Первое, что приходит в голову,— Сара Кейн и всякая другая новая драма. Но у Антонины Великановой никакой патологии, никакой клиники в тексте нет. Она написала просто пьесу, хотя текст и имеет к автору прямое отношение. Там два персонажа: Бог и жена Лота, которую в Библии никак не зовут. А в пьесе Бога зовут как доктора, а жену Лота зовут Антониной Великановой. Сама она человек очень образованный, из пьесы понятно, что она читала и Ницше, и Хайдеггера. Но текст при этом написан еще и с юмором, даже с большим юмором, и с иронией. Спектакль получился про наш собственный опыт, про то, как можно поставить пьесу сумасшедшей женщины...
— Вот вы рассказываете всю эту историю и диагноз называете. Вам не приходило в голову, что это неэтично?
— Мы делаем это по просьбе самой Антонины Великановой. Она настаивает на том, чтобы мы рассказывали все как есть. В ее письмах, включенных в спектакль, она объясняет, зачем она это делает. Таково ее послание, оттуда — нам. А мы пытаемся понять ее логику. В театре она была очень давно. И меня очень порадовала первая ремарка: "Черные тучи закрыли небо, гром и молния, адский ливень". Я просто пришел в восторг! Так никто сейчас не позволяет себе писать, как будто это Шекспир.
— Если бы вы просто прочитали эту пьесу, вы бы поняли, что ее автор не совсем здоров?
— Уверен, что нет. Было бы понятно, что текст написал не профессиональный драматург, но при том очень талантливый человек. Мы вначале пытались разобрать пьесу, как говорится, по Станиславскому. Потом бросили, потому что там нет банальной театральной логики, нет обычного развития действия. Но там есть художественные образы и даже афоризмы. Чего стоит, например, такая фраза: "Если ты веришь в Бога, то это не означает, что Бог верит в тебя". Красивая фраза.
— Ваш и режиссера Виктора Рыжакова предыдущий спектакль "Кислород" напоминал о десяти заповедях. Получается, что именно вы в современном русском театре становитесь главным толкователем священного писания. При том что человек вы вполне современный и не похожи на теолога.
— Я еще собираюсь поставить "Книгу Иова". Собственно, причин всего две. И первая из них — беспомощность литератора. Меня очень увлекают литературные достоинства Библии, это моя любимая литература, это кладезь ритмов, это совершенство литературной формы. Мечта писателя написать фразу: "Вначале было слово..." Но просто придумать такое невозможно. Вторая причина, конечно, заключена в поисках высшего смысла. Но об этом лучше не распространяться.
— Несмотря на успех "Кислорода", вы по-прежнему держитесь как-то особняком от театрального сообщества. А про театральную реформу слышали?
— Мне кажется, проблема только в пространстве, в наличии площадок. Государство не должно содержать развлекательные театры. Наши театры, которые находятся на полном обеспечении, слишком избалованны. Но и молодым не нужно давать денег. Я на шею государства никогда бы не сел. Но необходимы свободные сцены, где можно было бы реализовывать проекты. Когда мне дают мало времени и немного средств, я невероятно собран.
— Работа над текстом Великановой изменила ваше отношение к театру?— Я думал, что не буду больше писать пьесы вообще. Не от отчаяния, а наоборот, от спокойствия. Просто нет идей. Но когда я прочитал пьесу Антонины Великановой и поработал над ней, я вдруг понял тенденцию развития современного театра. Наступает пора театра не социального, не экономического и не политического, а театра неонеоклассицизма. Социальная среда в искусстве меня не волнует, я могу газетку почитать, если мне интересны проблемы общества. В общем, я уверен, что возникновение высокого жанра в театре сегодня опять возможно. Поэтический текст может быть живым, возвышенным и волнующим. Театр — создание иной реальности, которая для меня более интересна и более реальна, чем реальная жизнь. По-настоящему интересно только незримое. Вот Антонина Великанова, сама того не понимая, попала в творческий мир. И в нетворческом мире она больше жить не может. Невозможно говорить, что она несчастна. Просто я умею приспособиться к социуму, а она нет.
— То есть она не увидит спектакля?— Увидит. Она уже была на прогоне и придет на премьеру.