В прокат выходит фильм Кирилла Соколова «Оторви и выбрось», в котором две семьи — потомственных заключенных во главе с героиней Анны Михалковой и потомственных надзирателей во главе с героиней Ольги Лапшиной — пытаются изменить судьбу своих детей. Героиня Михалковой, чья дочь Ольга в прологе фильма освобождается из тюрьмы, хочет решить этот вопрос самым радикальным способом — чтобы спасти внучку от столь же печальной участи, она решает силой отобрать ее у матери. Для достижения этой цели все средства хороши — и, следуя законам жанра, они будут последовательно применяться с максимальной жестокостью. В ход пойдет холодное и огнестрельное оружие, и по мере обострения семейного конфликта крови на экране будет все больше. Кирилл Соколов — автор черной комедии «Папа, сдохни» (2018), почти незаметно прошедшей в российском прокате, а впоследствии ставшей хитом в прокате мировом. О любви к своим героям и о том, как сюжет о двух одинаково несчастливых семьях попал в нерв времени, Кирилл Соколов рассказал Константину Шавловскому.
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Начнем с названия. Почему «Оторви и выбрось»?
«Оторви и выбрось» — это же идиома, и так можно сказать про моих героинь, про их попытку вырваться из некой наследственной предопределенности, в которой они оказались. Но честно скажу, что названия — моя слабая сторона, потому что они приносят в итоге больше проблем, чем плюсов. С «Папа, сдохни», например, так и было — из-за названия даже не все кинотеатры соглашались брать фильм в свой репертуар. Я связываю это с тем, что в России просто не успело сформироваться сообщество любителей российского жанрового кино, которое позитивно реагировало бы на резкие или даже провокативные названия. Когда ты работаешь в жанре, то тебе, естественно, хочется, чтобы название не просто транслировало тему, но и указывало на жанровую составляющую. Передавало бы настроение фильма. Хотелось, чтобы оно было ярким — как «Папа, сдохни» или «Оторви и выбрось».
Случайно или нет, что в названиях обоих ваших полнометражных фильмов — императив?
Рабочее название «Оторви и выбрось», кстати, было «Без оглядки» — в английском варианте он и сейчас так называется, «No Looking Back». Но в России все снова свелось к повелительному наклонению.
Когда в названии императив, сразу возникает вопрос: а кто говорит?
В данном случае, наверное, это и я — как автор фильма — говорю, и одновременно это говорит героиня Ани Михалковой про свою дочь. Но вообще-то я как раз не сторонник резкого разрыва отношений, разрыва с собственным прошлым. Мне-то как раз кажется, что залог каких-то не людоедских изменений — это рефлексия, переосмысление отношений и травм, вдумчивая ревизия прошлого. Надеюсь, что это тоже чувствуется в фильме.
Как вообще появилась история о токсичной бабушке, которая хочет отнять у матери ее ребенка? Потому что сейчас — в тех обстоятельствах, когда фильм вышел,— кажется, что, если бы такого фильма не существовало, его обязательно надо было бы придумать и снять.
Да, сегодня этот сюжет действительно звучит неожиданно актуально. На самом деле эта история вдохновлена реальными событиями. Отправная точка замысла — история моей жены Виктории Коротковой, которая сыграла в фильме Ольгу. У нее в детстве был похожий эпизод, когда родители отдали ее на время пожить к бабушке, а та решила не отдавать ее обратно. В итоге родителям пришлось прибегнуть к хитрости: пока отец отвлекал внимание, мама быстро собрала вещи и они кое-как сбежали. Услышав эту историю, я начал размышлять про отношения внутри семьи. И, в отличие от «Папа, сдохни», где герои — куча негодяев, которые не могут между собой договориться, в «Оторви и выбрось» действуют скорее неплохие люди, но которые точно так же не способны договориться. И в этом драма. Мне было очень важно, чтобы зритель мог поставить себя на место каждого из персонажей и понять, почему он так себя ведет. Каждый герой искренне хочет как лучше, но неспособность слышать, слушать и воспринимать другого в итоге приводит к катастрофе. Собственно, насилие отсюда появляется: когда у тебя заканчиваются слова — начинается насилие. И в этом, к сожалению, фильм созвучен со временем, со всем, что происходит. И как всегда, семья оказывается очень удобной метафорой для того, чтобы говорить на какие-то глобальные темы.
Кирилл Соколов
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Кирилл Соколов
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Ваши герои делятся на надзирателей и заключенных — вы так видите модель российского общества?
Ну да. Получается, так и есть.
Ваши герои ведут себя на экране максимально неприятно. Даже если отбросить жанровые особенности, они живут в насилии и постоянно его воспроизводят. Но при этом чувствуется, что героев своих вы, несмотря на это, любите, и эту любовь передаете зрителям. У такого взгляда на российскую реальность большая традиция в новейшем российском кино, от «Особенностей национальной охоты» до «Горько!». И многим режиссерам, разбиравшимся с национальным характером и «русской душой», казалось, что если полюбить героев с их недостатками, то они непременно обернутся достоинствами. Скажите честно, а вы и сейчас любите своих героев?
Тут ведь вот какая штука, на мой взгляд, получилась. Когда ты пытаешься искренне думать об окружающей действительности, про что бы ты ни рассказывал, эта искренность — она вдруг начинает прямо звенеть какими-то параллелями с тем, что происходит вокруг. Мы же этот фильм сняли полтора года назад, а написан он был еще раньше. И сейчас, когда он выходит в России, параллели, становятся пугающими. Я-то своим героям по-прежнему сочувствую — ровно так же, как и во время съемок. При этом я осознаю, что у зрителя, смотрящего ту же историю сегодня, неизбежно несколько другие эмоции и чувства появляются. Анализировать их я, наверное, пока еще не готов.
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Фото: Кинокомпания «САГа», Метрафильмс
Что бы вы сейчас изменили в своем фильме?
Ой, ничего! Фильм давно сделан и живет самостоятельной жизнью, а я уже давно думаю про другое и двигаюсь в другую сторону.
Если говорить про техническую сторону, я обратил внимание на цветокоррекцию. У вас такая, не слишком характерная для российского пейзажа и, соответственно, кинематографа яркость, даже буйство цветов, особенно в сценах в лесу.
Да, и доходило до того, что деревья мы там красили. Вот прямо как про Тарковского рассказывали, что на «Жертвоприношении» вся группа у него вырывала желтые цветы с поля. И это не такая уж безумная затея, на самом деле. Потому что если ты выбираешь какое-то стилистическое решение, то и цвет, и движение камеры, и костюмы, и условность существования актеров в кадре — все направлено на то, чтобы драматическую историю переупаковать в жанр, сделать ее более легкой, более ироничной, более зрительской. Потому что, какие бы мы с вами метафоры ни обсуждали, в первую очередь это комедия. И я надеюсь, что зритель будет получать удовольствие от фильма, там очень много аттракционов. Тот же сюжет легко ведь можно было бы превратить в «Похороните меня за плинтусом», а мы всеми силами хотели этого избежать.
Вообще, мне кажется, это такая тенденция последних нескольких лет, что в российском кино появлялись фильмы с такой «сандэнсовской» интонацией и колоритом. Как, например, «Маша» Насти Пальчиковой или «Китобой» Филиппа Юрьева. То есть стилистически — это американское инди, а не европейский артхаус, на который больше ориентировались режиссеры нулевых.
Да, мне кажется, что слишком долго у нас кино делилось на два типа — либо это русское авторское кино с почти монохромным, угрюмым изображением, либо абстрактная лубочная Россия в мейнстриме. Но за последние годы все изменилось, появилось больше оттенков, в том числе за счет того, что индустрия сделала качественный рывок. Что особенно горько, потому что совершенно непонятно, как теперь будет выглядеть российское кино.
Что происходит с вашими проектами в Голливуде, которые начали завязываться после американского успеха фильма «Папа, сдохни»?
Они развиваются, я так скажу. И сейчас даже быстрее, чем до этого. Но какими-то подробностями я сегодня поделиться не готов, потому что все сложно. Все очень сложно. Негативное отношение в мире к русской культуре, которое мне совершенно понятно и не вызывает у меня никаких вопросов,— оно кардинально меняет какой-то запланированный путь развития. Все очень быстро меняется, и последний месяц я, как и все, по-моему, пытаюсь просто осмыслить, что вообще происходит. И даже это дается с большим трудом.
«Капитан Волконогов бежал» Алексея Чупова и Натальи Меркуловой и «Ампир V» Виктора Гинзбурга сняли с весеннего проката, и сейчас кажется, что в новой реальности у этих картин вообще нет шансов выйти в кинотеатральный прокат в России. Вы не удивлены, что ваш фильм все-таки выходит?
Нет, потому что сегодня ты уже ничему не удивляешься — ни тому, ни другому. Я могу только догадываться, почему сняли с проката те или иные фильмы, но «Оторви и выбрось» — это все-таки комедия про семейные отношения, а не политическое высказывание. Например, «Папа, сдохни», на мой взгляд, был куда более прямой политической метафорой, и самое смешное, что какой-то канадский критик разложил этот фильм по полочкам гораздо точнее в плане социально-политического контекста, который я туда закладывал, чем все рецензенты в России. В России обилие крови и шуток отвлекло от него внимание даже самых проницательных зрителей, и поэтому я не удивлюсь, если мое кино будет восприниматься исключительно как развлекательный контент, как такая необычная семейная комедия с насилием. Но вообще черный юмор, к сожалению, в России воспринимается довольно тяжело. В том числе потому, что он подразумевает у зрителя готовность к самоиронии. Готовность увидеть себя, свои недостатки в героях и готовность над этим посмеяться. Кажется, что наше общество к этому не очень склонно.
А вам не кажется, что сейчас не время развлекать зрителей?
Наоборот, я буду рад, если сегодня мое кино будет просто развлекать зрителя, не заставляя его ни о чем думать. Если оно просто позволит людям отвлечься на полтора часа от новостей.
Когда о вас пишут критики, они постоянно сравнивают вас с Тарантино и Гаем Ричи, хотя мне кажется, что вы скорее скрещиваете те же самые жанровые клише с традицией жутковатого юмора классиков русской литературы.
Может быть и так, да. Вообще, я очень люблю Достоевского и считаю, что у него очень много черного юмора, который большинство его читателей почему-то не видит. В нашей культурной традиции есть вот эта висельная ирония, которая помогала переживать самые безвыходные ситуации.
А если говорить о кинематографе — есть режиссеры, с которыми вы разговариваете в своем кино?
Мартин Макдона — тот человек, из-за которого я решил попробовать делать кино. И он мне гораздо ближе интонационно, чем Тарантино и Гай Ричи. Особенно его пьесы. Я помню, что начал делать какие-то пластилиновые мультики, а потом случайно наткнулся на короткометражку «Шестизарядный», за которую он получил «Оскара», и она настолько меня поразила своей простотой и действенностью эмоциональной, что после этого я пошел и снял свой первый короткий метр. Совершенно ничего не понимая ни про технику, ни про технологию, ни про то, как вообще делается кино.
В одном из интервью вы говорили, что к жанровой условности и универсальности вы прибавляете российский культурный код, как это делают, например, южнокорейские кинематографисты. Можете представить себе свое будущее кино, из которого этот культурный код был бы вычтен?
Я пробовал написать кино для Запада. Но я всю жизнь прожил в России, я говорю на русском языке и я очень сильно погружен в российский социальный контекст, который присутствует в моих фильмах. Без него мне очень тяжело, мне как будто чего-то очень сильно не хватает, какого-то дополнительного содержания у истории. Плюс мне кажется очень важным и необходимым рефлексировать на тему окружающей действительности, чтобы не выдавать в своих работах какие-то лубочные непонятные истории из параллельной вселенной. Я просто не знаю другой жизни, поэтому какие-то попытки, которые я совершал, были не очень успешными. Как автору вне этого контекста мне будет трудно состояться. Но если воспринимать режиссуру как ремесло, то, возможно, мое понимание монтажа, киноязыка, юмора, картинки может пригодиться. Мне кажется, что ремесленно у меня может получиться неплохое кино, но это уже будут не мои авторские истории.
Каким вы сейчас видите собственное будущее и будущее молодого российского кино?
Не знаю. Я пока ничего не вижу вообще. Ты пытаешься вглядеться туда, но все очень мутно.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram