В понедельник в "Новой опере" пройдет презентация-концерт по случаю выхода в свет нового фотоальбома "Ave Майя!", посвященного Майе Плисецкой и подготовленного благотворительным Фондом Мариса Лиепы совместно с американской компанией Val. G. Productions. На презентацию в Москву приехала героиня альбома. В эксклюзивном интервью МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ рассказала о нем ТАТЬЯНЕ Ъ-КУЗНЕЦОВОЙ.
— Как возникла идея этой книги-альбома?— Два года назад, а может, и больше, когда Валерий Головицер стал собирать мои фотографии. Он уже делал такие альбомы — о Барышникове и о Васильеве с Максимовой. Ну, альбомы как альбомы — очень тяжелые, очень большие. И я даже не думала, что это будет так серьезно. Головицер собирал по всему миру мои фотографии, о существовании которых я даже не подозревала. Потом из полутора тысяч мы отбирали триста — долго и трудно. Участвовали два русских художника, еще Володя Шахмейстер. В этом альбоме вся моя жизнь: и спектакли, и репетиции, и детские фото, и какие-то вещи из альбома Кардена, и мои встречи, и награды. Еще статья Вадима Гаевского и Володи Васильева. И в конце концов Валерий мне говорит: "Может, вы подпишете эти фотографии — что, где, когда, с кем?" И я написала все, что вспомнила. Там не безумно подробно, но и не примитивно. И эти факсимильные подписи тоже вошли в альбом.
— Вы так доверяете своей памяти?— Я всю жизнь дневники вела. Вот есть книга "Последние дни жизни Сталина" Роя и Жореса Медведевых, они по архивным документам ее написали. Там сказано, что перед смертью, 27 февраля, он смотрел в Большом "Лебединое озеро" со мной и Леонидом Ждановым. Я думала, такого быть не может — мы бы об этом знали, потому что, когда он приходил, все закулисье было заполнено штатскими. Из кулисы в кулису без пропуска нельзя было перейти — за лифом пачки пропуска держали. Это не смешно, это факт. И вообще на моей памяти он на балет не ходил, только на "Пламя Парижа". Вот в оперу — пожалуйста. В "Садко" я танцевала Рыбу-иглу, там такие движения вытянутыми пальцами в разные стороны, я не смела тыкать в сторону его ложи и тыкала в небо. Так по поводу "Лебединого". Я в дневник свой полезла — действительно, есть запись, мне тогда мама сказала, что это одно из пяти моих лучших "Лебединых". Значит, перед смертью Сталин приходил в театр инкогнито — без охранников.
— Кроме фотографий есть и кинопленки, на которых сохранился ваш танец. Что для вас важнее?
— С фильмами мне не везло — их закрывали один за другим. Был замечательный "Конек-Горбунок". Уехала за границу Щербинина, которая Конька танцевала,— закрыли "Конек". У Васи Катаняна есть кусочки из фильма: Васильев, я и черное пятно — это замазанная Щербинина. Убежал Годунов — закрыли "Анну Каренину". А "Болеро" Бежара с моего вечера просто уничтожили — по специальному заказу Иванова (в тот момент директор Большого.—Ъ) и Григоровича. Вся пленка порублена, засвечена частями. Это была настоящая война.
— Я недавно видела пиратскую пленку, где вы танцуете "Послеполуденный отдых фавна" с Алексеем Ратманским. За границей вы постоянно показываете что-то новое.
— Ну, а где я дома станцую? Никто не приглашает. Ничего не предлагает. Вот в Японии года три назад я станцевала в настоящем спектакле театра но, "Крылья кимоно" называется. Поразительно интересно — музыка, актеры в белых масках. Обожаю Японию. И еду их люблю, и воспитание, и театр. Недавно поставила танцы в японском мюзикле "Аида". Ну, это, конечно, не Верди, это их композитор, японский. Я сделала дуэт Амнерис и Радамеса и эпизод возвращения войск Радамеса. Они у меня были такие самураи. А танцевали девочки. Совершенно замечательно. Ведь у нас, например, считается — не можешь классику, танцуй модерн. А ведь это неправда, это профанация танца модерн. Я недавно была председателем жюри балетного конкурса в Японии, а в соседнем здании шел конкурс модерна. И я туда бегала каждую свободную минуту. Совершенно изумительно — такой модерн никакая классичка не сможет танцевать. Сейчас вообще Азия так и прет: все первые места берут корейцы, японцы. Китайцы и по классике берут золото — они такие высокие, стройные, выразительные, с потрясающими прыжками. Скрипачи, виолончелисты — все оттуда.
— У вас очень бурная жизнь.— Иногда бывает стоп-кадр. Но не часто. После Москвы улетаю в Мюнхен, а потом сразу в Рим — судить детский балетный конкурс. На этом конкурсе я и разорвала связки колена в прошлом году, как раз в день рождения упала. Мне сделали операцию в Прибалтике, и всю прошлую зиму я лечилась в Паланге. Но это колено болело у меня всю жизнь, из-за него я даже два года не прыгала. Никогда в жизни не осторожничала, не береглась, у меня и травмы-то от этого. На мне ведь живого места нет. И все-таки танцевала долго, бесконечно.
— Вы чаще ломались на репетициях или на спектаклях?— Спину я сорвала, когда снимала чемодан с антресолей. А ногу мне Трубчиков вывернул в "Чайке" — сам упал, и ногу мою из рук не выпустил. Три года у меня нога была вывихнута, и никто ничего не мог понять. Только в Испании врач сказал: "Нога-то не на месте". Взял и вправил.
— А классом вы сейчас занимаетесь?— Как разорвала связки, так и перестала — сам Бог велел остановиться. Да и до этого филонила — раз-два в неделю занималась, не больше.
— Тем не менее на презентации вы будете танцевать бежаровский номер "Ave Майя!". А что станцуете в будущем году на собственном юбилее?
— Пока ничего не ясно. Большой театр закрывается на ремонт, и гендиректор Иксанов меня пригласил на Новую сцену. Но там же маленький зал. И сцена маловата. Есть разные предложения, но где юбилей делать и кто его будет делать, я еще не решила. (Вчера министр культуры сообщил, что основная сцена Большого театра закроется на ремонт только весной 2006 года.—Ъ.)
— При подготовке книги вам пришлось копаться в воспоминаниях. Это, наверное, грустно?
— Это жизнь и есть, у меня нет грусти по ушедшему. И я не опасаюсь за будущее. Мы же ничего не можем предотвратить. Что в наших силах сделать — надо делать, а что не в наших силах — об этом не надо думать. Сейчас мы можем сделать презентацию книги, чтобы она была симпатичной и интересной.