концерт кино
В Москве прошла премьера симфонии "Властелин колец", составленной из музыки к толкиеновской кинотрилогии Питера Джексона ее автором — известнейшим голливудским композитором Говардом Шором. Сам мистер Шор стоял два вечера подряд за дирижерским пультом, манипулируя Национальным филармоническим оркестром, гигантским хором Академии хорового искусства, певицей Сиссел, а также тоннами световой и звуковой аппаратуры. Посмотреть на это в Государственный Кремлевский дворец отправился СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Да, положа руку на сердце, это в большей степени именно "музыка для глаз". Или, выражаясь менее деликатно, это именно шоу, с академической музыкой объединенное лишь весьма тонкой, отдаленной и натянутой связью. Что, естественно, ничуть не помешало этому самому "Толкиен-шоу" привлечь весьма порядочное число публики: сказать, что в зале яблоку негде было упасть, было бы некоторым преувеличением, однако ж на 2/3 Кремлевский дворец был все-таки заполнен. В основном, как и можно было предположить, любопытствующими детьми и подростками, но встречались и особы во всех отношениях более серьезные, например "толкинутые" девушки и юноши в нарядах будто бы только что из Нескучного сада.
Визуальная сторона того, что вся эта публика потребляла на протяжении двух с гаком часов, пестротой и мельтешением не отличалась, но в некоторой степени народ все-таки развлекала. Строго говоря, эта визуальная сторона состояла из двух вещей: во-первых, сцену массированно освещали прожекторами того цвета, который в тот или иной момент был более уместен по сюжету толкиеновской эпопеи (симфония, как и фильм, следует ему довольно аккуратно). А во-вторых, и в-главных, над сценой висел здоровенный экран, на который выводили в виде довольно неторопливого слайд-шоу соответствующие опять же сюжету рисунки. Карандашные на зернистой бумаге, так что когда камера приближалась к рисунку донельзя, вместо рисунка на экране задумчиво плыли не совсем внятные при таком увеличении штрихи.
Ну а если убрать этот самый экран вместе с цветомузыкой и представить исполнителей на более академичном фоне, скажем, органа Большого зала консерватории или хотя бы Дома музыки? Честно говоря, я опасаюсь, что, утратив таким образом все связи с визуальным рядом киноэпопеи, пресловутая симфония разом утратила бы и все свое обаяние. Не то чтобы эта музыка не обладала никакими достоинствами — отнюдь, но все же в ее двухчасовом массиве на один оригинальный, свежий, впечатляющий пассаж приходятся десятки общих мест, которые при желании можно с легкостью отыскать в саундтреке к любому голливудскому фильму сходного размаха. Однообразно героические наигрыши медных духовых, скорбные вокализы хора, рыхлые цепочки томительных скрипичных тремоло (это когда надо создать особое напряжение, чтобы аж поджилки затряслись) и т. д.
Признаться, вчуже казалось, что оригинальности будет значительно, значительно больше. Публику разогревали потекшие задолго до премьеры волнующие слухи о причудах шоровской партитуры — об экзотических инструментах (китайских, индийских, арабских, кельтских), невиданном количестве ударных, неслыханных приемчиках звукоизвлечения. Из последних особенно пленительным представлялось композиторское требование в некоторые батальные моменты ритмично ударять рукой, обмотанной железной цепью, по струнам расстроенного (и только расстроенного!) фортепиано. На правую педаль какового фортепиано непременно должен был давить мешок с песком.
Все эти причуды, конечно, были с точностью учтены музыкантами, но наслаждаться ими приходилось, по-видимому, в основном дирижеру-композитору, поскольку обещанные именитые европейские звукоинженеры сделали подзвучку ГКД до того странным образом, что в зале не воспринималось большее число оркестровых красок. Звук в зал шел как бы фильтрованный, упрощенный, плоский, даже какой-то усредненный, и из всей обещанной экзотики услышать можно было только восточную флейту (тема хоббитов) и норвежскую скрипку-хардингфеле (тема Рохана), да и то лишь в сольные моменты. Среди сероватой кашицы оркестрового звучания на отчетливость претендовать могли только тромбоны да десятки ударных — последние, кстати, действительно впечатляли как своим числом, так и абсолютной (как оказалось) оправданностью их разнообразия.
Тоже и с хором Виктора Попова. С одной стороны — почти 150 человек. Когда этот детско-юношеский сонм недружно садился или перелистывал ноты, это уже создавало определенный художественный эффект. С другой — слышалась эта громада в зале опять-таки плосковато, нечетко и неестественно, и слушатели вряд ли сполна оценили усердье певцов хора, разучивших длиннющие песнопения на эльфийском, гномьем, мордорском и прочих языках. (Так себе, кстати, и представляешь маэстро Шора, который пылко вопрошает юных хористов через переводчика о чем-нибудь вроде: "Почему так мало экспрессии на фразе 'llaeonghir fyonnelas sammath'?! Побольше, побольше чувства!")
Впрочем, во всех отношениях неплохо прозвучали солисты и солистки хора (если не считать дисканта, один раз кукарекнувшего от волнения), которым пришлось украшать первую половину произведения своими соло в отсутствие главной героини вечера. Долгожданная (судя по шквалу аплодисментов, встретивших ее выход) Сиссел появилась лишь во втором отделении, и достались ей лишь несколько толкиеноязычных соло (в которых ее голос отличался невыразительным мальчуковым тембром) и две крупные англоязычные песни (те, что в фильме шли на титрах второй и третьей части). Хотя именно эти песни (пускай в них особенно мало симфонического) лучше всего удались норвежской певице, на финальной песне зрители дружно начали улепетывать из зала, даже не думая дослушивать патетическую коду. Это явное следование кинозальным рефлексам при всей своей формальной невежливости подтверждает главный вывод, который можно сделать из знакомства с симфонией Говарда Шора. Тем, кто жаждет послушать музыку к "Властелину колец" в стопроцентно адекватном исполнении и антураже, можно посоветовать только одно: посмотреть трилогию режиссера Джексона в хорошем зале с хорошим звуком.