В честь 75-летия художника-поэта Владлена Гаврильчика, легенды и мифа ленинградско-петербургского андерграунда, галерея "Борей" выставила его рисунки, а галерея "Квадрат" показывает изданные тиражом в один экземпляр подписные постеры с самых известных его картин.
В полуподвале принципиально бедного "Борея" — рисунки фломастером на больших кусках картонных коробок. Новых персонажей нет: мужички в ватниках и валенках, свирепые атаманы, мечтательные пограничники, сногсшибательно красивые девушки и, конечно, сам виновник торжества — "народный машинист СССР Владлен Гаврильчик". Все это — по мотивам старых картин и выставленных здесь же древних почеркушек, сделанных на каких-то квитанциях, накладных, в школьной тетрадке "для записи всякой хреновины быта жизни" — сработано за последние две недели. "Очень хлопотно собирать вещи по коллекционерам, — объясняет художник. — Вот, решил изготовить новые". В "Квадрате" и вовсе торжествует эпоха технической воспроизводимости: выставлены репродукции "классических" гаврильчиковских картин. Пролетарский натюрморт с букетиком алюминиевых вилок-ложек в кружке, пейзаж с развалившимся колодцем, пригорюнившийся под грибочком-зонтиком на лавочке гитарист-стиляга и старушка в драповом пальто. И, конечно, автопортреты: Гаврильчик лирический, в веночке и с кисточкой, Гаврильчик трагический a la Рембрандт, Гаврильчик насупившийся a la Брейгель.
Этот минималистский формат в случае признанного классика питерского неофициального искусства вполне уместен. С одной стороны, "народный машинист" — легенда, и сказанного им ранее достаточно: сказанное в поэзии разошлось на поговорки ("торжественно всходило ленгорсолнце, приятный разливая ленгорсвет"), а сказанное в живописи растворилось в музейных и частных собраниях. Мифологический персонаж, гибрид Аполлона и Марсия, очертя голову бросившийся вниз, как с Олимпа на грешную землю, по советской социальной лестнице: из моряков-пограничников — в богему. Шкипер грунтоотвозной шаланды, машинист станции подмеса, проводник почтового вагона — так удобнее было ездить в Москву к друзьям-художникам, к Илье Кабакову и Эрику Булатову. Ветеран "газаневщины" и самиздата. С другой стороны, "народный машинист" — легенда живая и на лаврах почивать пока не собирающаяся, на что указывает римско-арабская дата "MM4" (то есть 2004) на рисунках и постерах.
Картонные коробки отлично вписываются в эстетическую программу Гаврильчика — "экономический реализм": дескать, краски и холст дороги — так вот вам такое стихийное arte povera. А насчет реализма сам художник говорит, что руководствовался старинным штурманским правилом: "Пишем то, что наблюдаем, чего не наблюдаем, того не пишем". И писал корабли, моряков, замусоренные берега Невок. Нежнейшие натюрморты с прозрачными пузырьками и флягами, подсмотренными то ли у голландцев-фламандцев в Эрмитаже, то ли — в альбомах в Публичке. Поющих большевиков по фотографиям из газеты "Правда", потому что "'Правда' — больше, чем реальность". Руслана в тельняшке, замахнувшегося сабелькой на усатую голову в картузе, которую кто-то аккуратно посадил на клумбу, потому что солнце русской поэзии, для Гаврильчика-поэта так и не закатившееся, — было и остается главным источником сюжетов для наивных художников. Прикидывался простачком-примитивистом, но простота эта хорошо все про себя и свое место в "мировой художественной культуре" понимающая. Простота обэриутская, в ленинградском искусстве все время аукающаяся — то в поэзии Олега Григорьева, то в живописи "митьков". Наперекор всему все еще актуальная: как сказал Владимир Шинкарев, "если живопись и стихи таких, как Гаврильчик, устаревают, то грош цена такой современности".
АННА ТОЛСТОВА