премьера балет
В Мариинском театре при полных аншлагах прошел балет "Баядерка" в версии Вахтанга Чабукиани. Львиная доля успеха досталась приме-балерине, танцевавшей заглавную партию. Комментирует МАРИЯ Ъ-РАТАНОВА.
В репертуаре Мариинки значатся две "Баядерки". Два года назад театр осуществил реконструкцию оригинальной "Баядерки" Петипа в версии 1900 года. Но рядом с роскошным возобновлением в афише остался и этот советский вариант балета, вырастивший вереницу блистательных Никий — от Натальи Дудинской и Аллы Шелест до Галины Мезенцевой, Габриэлы Комлевой и Ульяны Лопаткиной.
Версия Вахтанга Чабукиани представляет собой не только странноватый стилистический гибрид, где танцы времен Александра Второго и Александра Третьего переплетаются с танцами сталинских времен, но и определенную идеологию. Возобновленная полная "Баядерка" 1900 года, предъявив изящную драматургию, хореографическое могущество и экзотическую роскошь, сделала свое дело. После знойного пиршества красок скучновато выглядит скупой колорит спектакля времен Великой Отечественной войны. Однако не только в скупости декораций дело. Вахтанг Чабукиани ставил свой спектакль тогда, когда религиозный пыл был опасен, как и упадочнические настроения несчастной любви. Четвертый акт из "Баядерки"-1941 попросту выкинули, вместе с ним из сюжета исчезла и неизбежность кары небесной.
Зато понятно, впрочем, почему примы-балерины любят именно эту оскопленную версию. Зритель идет не на спектакль, он идет на Ульяну Лопаткину или на Диану Вишневу, тоже танцующую Никию. Балерины могут не носить шальвары с туниками, а обнажать свои прекрасные ноги и плоские животы, да и не столь выигрышный для Никии четвертый акт можно не исполнять. Напоминает все это, однако, не музейные сороковые, а недавние восьмидесятые, освященные концепцией театра-музея, когда кроме балерин в Мариинке смотреть было действительно не на что.
Под аплодисменты зрителей спускается по ступеням храма Ульяна Лопаткина. Застывает идолом, когда с ее головы сбрасывают прозрачную вуаль, с холодной надменностью отвергает притязания Брамина, красиво акцентирует прогибы спины в дуэте с Солором. Благо костюм для Latina dance в виде короткого лифа и юбки с разрезами позволяет демонстрировать самые невероятные изгибы. Кроме роскошного тела Ульяны Лопаткиной на сцене, в сущности, не на что смотреть. Ни пантомимы, ни пышных одежд, рисующих разделенное на касты индийское государство,— как тут понять запретную страсть безродной баядерки?
Ощущение странной пустоты не покидает и во второй картине — во дворце раджи. Зритель аплодирует появлению Гамзатти (Виктория Терешкина), тоже полураздетой, пережидает танец джампэ (который здесь выглядит как упражнение в академическом танце). Наконец выходит Ульяна Лопаткина. Снова красиво гнется в танце с рабом, сохраняя на лице выражение строгости и превосходства. Не покидает ощущение, что все это страшно знакомо, что все это уже давно было. Ну конечно, эта печать избранности на лице и пустота вокруг — это же "Баядерка" 1980-х годов с лучшей тогда Никией — Габриэлой Комлевой! Маска трагизма и виртуозно выделанные па. А главное, в каждом движении и взгляде — манера уже всего достигшей примы-балерины. Так прекрасная Ульяна Лопаткина вливается в славную советскую традицию.
Главный драматизм второго акта кроется вовсе не в страданиях героев, а в неравной борьбе Петипа со сталинской эпохой. Антураж убран, сложная ритуальная индийская символика уничтожена, сцена расчищена, как арена для виртуозных танцев Солора и Гамзатти: это их свадебное гран-па из последнего акта ни к селу ни к городу вставлено в торжественные шествия на празднике Бадрината, это их танцам в 1941 году был придан большой советский стиль. Лишь "Тени" оставляют более или менее радужное впечатление. Виртуозный, струящийся танец Лопаткиной тонок и изящен, как соло скрипки в оркестре. Да и весь ансамбль выглядит уже как труппа ХХI века, прошедшая музыкальный искус балетов Джорджа Баланчина. Заканчивается спектакль под бурную овацию зрителей. Артисты счастливы и не замечают одного: спектакль Вахтанга Чабукиани, превратившись в музейный раритет, превратил и их в застывшие экспонаты.