"Натали" (Nathalie, 2004 **) Анн Фонтен вызвала в прессе многочисленные насмешки еще до того, как критики увидели фильм. И то правда, как еще можно было отреагировать на фильм, сюжет которого в аннотациях излагался примерно так: уверенная в неверности мужа женщина нанимает проститутку, которая должна прикинуться добропорядочной девушкой, соблазнить сатира, а затем регулярно докладывать об их постельных подвигах во всех подробностях. Никакого секса в кадре — только разговоры о нем.
Такая интрига слишком напоминала старый анекдот о том, что подсматривать за теми, кто занимается сексом, стоит дорого, но эти деньги — ничто по сравнению с тем, сколько надо заплатить за право подглядывать за теми, кто подглядывает. Естественно, режиссер думала совсем не об этом анекдоте: ей кто-то рассказал о вуайерской природе кинематографа, и она в меру своих сил эту культурологическую мифологему воплотила на экране. Анн Фонтен причислили к ошалевшим "мадемуазель режиссер", которые искренне считают себя феминистками, но своими не слишком умными и притворно смелыми фильмами лишь вредят феминизму.На самом деле она никогда не бравировала никакой демагогией, сняла несколько фильмов о придуманном ею и очень милом, немного аутичном персонаже, мечтателе коридорном из отеля, который пытается стать то кинозвездой, то королем кун-фу. Режиссер она скорее застенчивый, не очень в себе уверенный, трудолюбивый. И "Натали" вовсе не так плоха, как может показаться с первого взгляда. Дурацкую историю спасают актеры.
Собранный, приглушивший свою невыносимую харизму Жерар Депардье в небольшой роли мужа. Эмманюэль Беар, чья красота придает особую пикантность репликам шлюхи, в образе которой актриса чувствует себя непристойно естественно. Фанни Ардан в роли экспериментирующей буржуазки, не столько тестирующей мужа на предмет неверности, сколько нащупывающей границы собственной сексуальности. Рассказы наемницы о сексуальных забавах звучат чересчур литературно — но то, что она врет, что она всего лишь однажды попросила у героя Депардье прикурить, очевидно с самого начала, не обязательно ждать финала, чтобы догадаться. В самой неубедительности ее рассказов содержится главный смысл, который хотела вложить в "Натали" Анн Фонтен,— невозможность подобрать нужные слова, нужное изображение, чтобы показать или пересказать секс: он невоплотим. Тот, кто пытается его сымитировать, заранее обречен на поражение. И Анн Фонтен снимает фильм именно о поражении, в том числе своем собственном.
Недоверие вызывал и замысел режиссера Алекса Прояса перенести на экран роман Айзека Азимова "Я, робот" (I, Robot, 2004 ***). С одной стороны, Азимов кажется кем-то безнадежно устаревшим, нафталином припахивает. Невозможно представить себе его прозу орнаментированной современными спецэффектами: идеальная экранизация Азимова должна быть выстроена из картона. С другой стороны, Азимов все-таки философ. В эпоху буйств человека-паука, женщины-кошки и прочих отродий комиксов Голливуд вряд ли бережно отнесется к его размышлениям о творении, ответственности, человеческом и сверхчеловеческом началах. Превратил же Стивен Содерберг другой шедевр философской фантастики, "Солярис" Станислава Лема, в мещанскую мелодраму со счастливым концом.
Все эти опасения были лишними: "Я, робот" — один из самых удачных научно-фантастических фильмов за последние годы. Подчеркнуто старомодный: он нашпигован отсылками к "Бегущему по лезвию бритвы" и вообще близок по духу к киберпанку, где взгляд на фантастический мир из-под шляпы частного сыщика эпохи "нуара" сочетается с ощущением, что будущее уже наступило и столь же омерзительно, как настоящее. Проякс не пренебрегает спецэффектами, но они для него не самоцель, не оглушают зрителей: армии мятежных роботов, напоминающие штурмовые отряды, страшны именно потому, что вторгаются в более или менее узнаваемую реальность. Робот-убийца Сонни похож одновременно на Добби из "Гарри Поттера" и неуклюжего робота из "Звездных войн".
С политической корректностью Проякс поиграл довольно рискованно. Среди человеческих лиц в мире будущего преобладают лица афроамериканцев. Роботы же что-то вроде рабов из южных штатов середины XIX века, верные слуги, почти члены семьи, но все-таки не совсем люди, которым опасно знать и уметь слишком многое: не дай бог, используют это знание против своих господ. Обратимость отношений власти и подчинения, опасность, таящаяся для общества в любом движении тех, кого считали безъязыкими, не способными на мысли и чувства,— все эти стороны азимовской рефлексии уцелели на экране без особого для себя ущерба.