 |
ФОТО: AFP  На фоне большинства режиссеров Европы и Ближнего Востока, бездарно клеймящих загнивающий Запад, палестинец Элиа Сулейман выглядит едва ли не Сергеем Эйзенштейном |
Дневник камикадзе
Политкорректность еще недавно вызывала усмешки из-за своего птичьего лексикона: не назови негра негром, старика стариком, кривого кривым. Почти забылось, что выросло это вегетарианское понятие на поле, которое долго вспахивали и удобряли левые, далеко не самые гуманные сеятели. Неожиданно, однако, политическая корректность дала крен в сторону жанра кровавой трагедии.
На недавно завершившемся кинофестивале в Сан-Себастьяне была показана ретроспектива под названием Incorrect@s — собрание фильмов последних ста лет, создатели которых плюют на правила хорошего тона. В этой коллекции должны были быть собраны радикальные произведения, к которым могли бы предъявить претензии ханжи и клерикалы, а также — со своих позиций — представители национальных и сексуальных меньшинств, защитники прав животных, феминистки. Такие фильмы были, но были и другие, где в высшей степени некорректной становится как раз доведенная до абсурда политкорректность.
Короткометражку Meeting Evil ("Встреча со злом" или, что ближе к смыслу фильма, "Наперекор злу") снял режиссер Реза Парса, активист борьбы за права народа Палестины. В течение 14 минут на экране крупным планом одно и то же лицо. Лицо террориста-камикадзе, который исповедуется перед камерой, прежде чем замкнуть контакты на поясе шахида и превратить в фарш живые человеческие тела. Пошел отсчет на минуты. Последнее слово обращено к дочери — идейный борец просит показать ей этот фильм, когда она вырастет. В руке у шахида спелое, налитое яблоко — символ того, что жизнь прекрасна: "Но хотя она и прекрасна, Нора, я должен сделать это. Сейчас я нажму кнопку, раздастся взрыв, и я погибну. Вместе со мной погибнет много людей, в том числе таких детей, как ты, которые ни в чем не виноваты. На самом деле виноваты все, и то, что я сейчас сделаю, это единственный способ изменить мир".
Если бы режиссеру удалось записать настоящую исповедь фанатика-камикадзе, это, несомненно, был бы документ, достойный войти в историю кинематографа. Но то, что мы видим — убогая фикция, фальшиво разыгранная плохим актером. Ее, однако, сочли возможным показывать в программе классических шедевров антибуржуазного эпатажа наряду с "Золотым веком" Луиса Бунюэля и "Сало" Пьера Паоло Пазолини. Мало того, фильм Резы Парсы профинансирован Шведским киноинститутом и получил личную премию Ингмара Бергмана.
 |
Фильмы "Головой о стену" (вверху) и "Шушу" (внизу) показывают, как смыкаются в Европе традиционная и пришлая культура |
Старая, как ХХ век, история повторяется в веке XXI — западные интеллектуалы-индивидуалисты и авангардисты снимают шляпы перед самыми кровожадными революционными движениями и тоталитарными сектами. Позавчера это были фашизм и коммунизм, привлекшие Габриеле Д`Аннунцио и Лени Рифеншталь, Андре Жида и Луи Арагона, Владимира Маяковского и Сергея Эйзенштейна. Вчера — маоизм, под знаменами которого прошлись Жан-Поль Сартр и Жан-Люк Годар. Сегодня, естественно, антиглобализм — и терроризм в его новейшем обличье, оснащенный новейшими технологиями и включенный в систему современных медиа.
Сейчас многие художники, которые считают себя передовыми, бравируют радикализмом. В кино это англичанин Кен Лоуч, француз Лео Каракс, американец Тим Роббинс. Левизна автора "Фаренгейта 9/11" Майкла Мура сделала его единственной раскрученной в мире документалистики поп-фигурой. Не скрывает квазикоммунистических убеждений и гений современного кинематографа датчанин Ларс фон Триер, клеймящий Америку в каждом фильме и, как говорят злые языки, финансируемый банками, которые связаны с семьей Осамы бен Ладена.
И все же в сегодняшней левизне есть новое. Прежде всего восточный, чаще всего исламский компонент. Добрая половина фильмов кинофестиваля в Локарно в этом году были посвящены этническим конфликтам на Ближнем Востоке, причем симпатий к Израилю не пробуждали даже картины израильского производства, в то время как палестинцы, курды и сирийцы представали сплошь невинными жертвами.
Столь откровенно высказывать свои симпатии лет 15-20 назад могла себе позволить только известная радикалка Ванесса Редгрейв. Сегодня ее соотечественница Антония Берд снимает "Гамбургский подвал", лирическую сагу о студентах-арабах, которых трудная иммигрантская жизнь в Гамбурге толкнула на самый дерзкий в истории теракт — 11 сентября. Еще одна ангажированная британская картина "Ясмин" (режиссер Кенни Гленан) рассказывает о пакистанской иммигрантке, которая пытается жить по законам западного общества, но после 11 сентября становится мишенью антиисламской истерии. В ее доме происходит жестокая полицейская облава, после чего героиня вынуждена вернуться в свою ортодоксальную семью. А ее брат, доселе промышлявший наркодилерством, идет к исламскому проповеднику, который показывает ему фотохронику убийств в Чечне и Палестине, благословляя парня на боевой поход за братьев по вере. Трудно спорить с тем, что такие истории случаются в наши дни, нельзя не видеть проблем, с которыми сталкиваются восточные иммигранты. Но не слишком ли навязчиво нам рекомендуют смотреть на них как на жертв зажравшегося, равнодушного, параноидально трусливого западного общества?
Из серии "фильмов под зеленым знаменем" единственный по-настоящему талантливый снят палестинцем Элиа Сулейманом и называется "Божественное вторжение". Взгляд изнутри на застарелый конфликт оказывается мудрее и выигрышнее. В фильме нет оголтелости, хотя в нем и клокочет ярость. Чего стоит воинственный эпизод: израильские солдаты стреляют по мишени, а изображенная на ней палестинка вдруг оживает и начинает бешено крутиться, превращаясь в смертоносный снаряд. Но если уж Сулейман берется снять эту открыто пропагандистскую сцену, она достойна гения Эйзенштейна, а спецэффекты за пять копеек по выразительности могут соперничать с "Матрицей". Талант Сулеймана или Мура, даже обслуживая политпропаганду, придает ей художественный объем. Когда же, как в перечисленных британских фильмах, особого таланта нет, выпирают штампы идеологизированного искусства.
 |
А как реагирует на новые веянья мировой культурной моды Голливуд? Он слишком велик, чтобы всерьез полемизировать с леваками. Он, как всегда, занят воспроизводством собственной мифологии — матриц и людей-пауков, обороняющих Нью-Йорк от мирового зла, которое, естественно, после 11 сентября приобрело вполне конкретные очертания. Но то, что хорошо в фантастике и комиксе, не всегда проходит по графе реалистического или исторического фильма.
Полемику в американских массмедиа вызвал новый проект Ридли Скотта "Небесное царство". Вдохновленные успехом "Гладиатора", "Трои" и "Страстей Христовых", предчувствуя, что кассу возьмет и выходящий на экраны "Александр Македонский", голливудские продюсеры решили экранизировать не что-нибудь, а крестовые походы, соединив жанр пеплума и христианско-миссионерское кино. Расчет на то, что публика любит костюмные фильмы, причем в цитадели масскульта порой позволено ставить вопросы без оглядки на политкорректность. Но и здесь есть свои пределы — штурмы Константинополя происходили давно, но они гораздо актуальнее гладиаторских боев. Тут же восстали историки. Правильно ли отражен конфликт мусульман и христиан? Корректно ли изображать первых жестокими варварами, а вторых рефлектирующими миссионерами? Есть много оснований полагать, что в Средние века дело обстояло едва ли не наоборот. Кроме того, сегодня христианство на Западе воспринимается как правый консерватизм "новых крестоносцев" (достаточно вспомнить богомольность Джорджа Буша), а мусульманство — как левизна.
Но вернемся в Европу. Лишь очень немногие кинематографисты решаются так же открыто нарушить политкорректные заповеди. Единственная картина такого рода — "Слепой полет" британца Джона Ферса о двух его соотечественниках, несколько лет проведших в плену у ливанских фундаменталистов. Ужас этой реальной истории в том, что пленники были захвачены не ради выкупа или политических целей, а просто так, чтобы преподать урок загнивающей западной цивилизации. Но это исключение. В основном интеллектуальная Европа надеется впитать и переварить исламский фактор.
После победы на Берлинском фестивале визитной карточкой немецкого кино стала картина этнического турка Фатиха Акина "Головой о стену". Действие происходит в мультикультурном рабочем районе Гамбурга среди второго поколения турецких переселенцев. Напрасно подумаете, будто в ней идет речь об иммиграционной политике. Проблемы — наркотики, секс, мания суицида — внутри самих героев, хотя они и порождены тем, что в Европе называют столкновением культур. Когда фильм Акина наградили "Золотым медведем", эта победа была воспринята как знаковое событие для обеих культур. Акина чествовали как национального героя немецкие журналисты, и всю ночь берлинские турки праздновали победу.
А во Франции кассовым рекордсменом оказался фильм этнического араба Мерзака Аллуаша "Шушу". Режиссеры с Востока делают сегодня европейское кино, и если в нем есть привкус декаданса, то это декаданс во многом европейский. Достаточно посмотреть на героев "Шушу" — диковинных арабских птиц с длинными носами, в голубом и розовом оперении. Они вызывающе красивы — трансвеститы из кабаре "Апокалипсис", которые называют себя Шушу или Ванессой, а на самом деле Рашиды или Омары, ибо родина этих парней — Марокко или Алжир. Оказывается, существует неведомая гедонистическо-декадентская субкультура. Ее нити тянутся от гаремов "Тысячи и одной ночи" через египетские и испанские киномелодрамы к фильмам Педро Альмодовара и Мерзака Аллуаша.
Но пока в кино арабские мужчины дефилируют в женских платьях, в жизни мусульманские женщины ввергнуты в дискуссию о праве (или подневольной обязанности) закрывать лица платками. Феминистки растеряны. По словам одной из них — кинорежиссера Дианы Кюри, они готовы защитить своих восточных сестер, но не знают от чего — то ли от требований светского государства, то ли от исламских ортодоксов. Скорее все же от последних. "А то,— продолжает Кюри,— так и на меня напялят чадру". Запад оказывается перед трудным выбором между либеральными ценностями, которые дают опасную свободу пришлым обычаям и нравам, и защитой основ христианской цивилизации, весьма далеких от современного понимания демократии.