Сегодня в Петербурге на международном фестивале "Балтийский дом" будет показан спектакль Харьковского драматического театра имени Тараса Шевченко "Месяц любви" по пьесе Тургенева "Месяц в деревне" (Ъ писал о нем 27 марта 2003 года). Режиссер АНДРЕЙ ЖОЛДАК, постановки которого в последние годы вызывают устойчивый интерес европейских фестивалей, ответил на вопросы РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО.
— Как родился замысел тургеневского спектакля?
— У меня есть список заветных тем и текстов, которые я хотел бы поставить. Там не так много названий, штук тридцать. Тургенев — один из любимых. Мне вообще кажется, что "Месяц в деревне" даже лучше, чем чеховские пьесы. У Тургенева есть многое из того, что потом появилось у Стриндберга. Словом, я и так и эдак крутил пьесу, прежде чем решиться.
— Как и другие ваши спектакли последних лет, он построен как череда отдельных кадров-видений. Визуальный ряд очень выразительный, слов мало. Вы освобождаетесь от текста уже на репетициях или заранее все вычеркиваете?
— Я последние годы работаю одним и тем же способом. Я несколько месяцев себя готовлю к какой-то точке, в которой рождается весь спектакль. Я ничего специально не делаю, но чувствую приближение...
— Прямо как больные ждут припадка...
— Ну, отчасти и так. В этот день я вдруг вижу весь спектакль и хватаюсь за ручку, бумагу, за диктофон. Вот так я увидел "Месяц любви" и успел его зарисовать и записать по кадрам. В Варне летом шел проливной дождь, молнии сверкали. А потом я просто "расшифровывал" свои записи.
— Театр имени Шевченко совершает, по-моему, подвиги, осуществляя ваши замыслы. При том что это, мягко говоря, не самый мощный в производственном смысле театр...
— Это "кукурузник", на котором я пытаюсь слетать в космическое пространство. Все труднее и труднее выжимать настоящую скорость, ресурс театра на пределе. Но я не хочу себя ограничивать. Современный театр должен обрушиваться на зрителя! И вот когда на тебя по-настоящему нахлынет со сцены, тогда и возникает искренность. Не мелочная, псевдушная, на уровне солитера, а подлинная. Театр должен быть местом для избранных, к встрече с ним надо долго готовиться. Это как восхождение на гору. Иначе он превращается в банно-прачечный комбинат, в столовую, в предприятие бытового обслуживания, и его надо назвать другим словом.
— В этом сезоне вы будете ставить спектакли в Лозанне и в Берлине, в театре "Фольксбюне". Это очень резкий, социально озабоченный театр. Идеи о чистом искусстве для избранных там могут оказаться непонятыми.
— Когда говорят, что хотят влиять на общество или на мораль, это все, мне кажется, от лукавого. У меня есть своя методика, вот и хочу проверить, действует ли она. Если там сработает, то и в Индии сработает, и в Корее.
— По-вашему, экспорт театральных идей возможен?
— Проблема современного театра — не отсутствие идей, а взаимоотношения актера и режиссера. Если режиссер эту проблему решает, то актеры могут поднять весь театр, весь город, весь мир, чтобы спектакль состоялся. Наша сфера деятельности связана с гипнозом. Надо какими-то кодами, коридорами добраться до актера, сделать так, чтобы мы друг друга возбуждали — интеллектуально, человечески, даже сексуально. Мы в этом случае вытворяем что угодно. Плазма вырабатывается! Как только такое возникает, притягиваются и деньги, и новые возможности. Мне часто говорят: у вас актеры работают будто марионетки. Но в руках хороших режиссеров актеры и должны фантастически верить в то, что играют, и любить должны свое дело. Тогда с ними можно взлетать.
— Неужели сразу доверяют и сразу взлетают?
— Конечно, нет. Если артист поддается сразу, то это не любовь, а проституция: он пришел, лег, ты лег сверху, ба-ба-ба, му-му-му — и все, до свидания. А театр — это ухаживание, измены, яд, ревность, страсть, а потом сумасшедшие засосы! Поэтому мне хочется сейчас новых театров и новых романов.
— Я знаю, что сейчас вы готовитесь поставить спектакль и в Москве. Что это будет?
— Будет спектакль по роману Ажара "Жизнь впереди" в театре "Современник". Я вел переговоры со многими московскими театрами, но они, по-моему, пугались моих предложений. Галина Волчек отважилась не только позвать меня, но и сыграть в этом спектакле главную роль.
— Галина Волчек возвращается на сцену? Это тянет на сенсацию. Но она очень сильная индивидуальность. Вы не боитесь, что это она будет вами режиссировать?
— У меня с ней уже состоялся контакт. Она для меня — та сумасшедшая девчонка из прошлого, которая хочет жить и способна на безоглядные поступки. Я в нее влюбился. Я не замечаю ту Волчек, которой она является сейчас. И она это чувствует, ведь в ней живет та, молодая Галя. У нее нюх же безумный! Она недавно призналась, что записала на бумажке то, что думает обо мне на самом деле, и чтобы мы это прочитали когда-нибудь, когда ее уже не будет. Мне так хочется с ней поработать! Она мне сказала: ты в Берлине отхулигань по полной программе, а здесь попробуй как-то по-другому.
— Вас, кстати, не раздражает, что у критиков вы тоже проходите по сомнительному ведомству "хулиганов"?
— Раньше на Украине писали, что я хороший менеджер, и только. Теперь пишут, что я террорист. Или скандалист. Сначала я переживал, а теперь отношусь спокойно. Зачем мне эта мышиная возня, если я интересуюсь перспективными линиями? Вот мне недавно вырывали зуб под общим наркозом. Я недолго спал, но то, что я увидел и почувствовал, словами не описать. Ты вдруг расслаиваешься на миллионы частиц и не можешь себя собрать, сфокусировать. Это другой мир. Рядом с этим все проблемы национальные и экономические, не говоря уже о статьях критиков,— ерунда. Вот чем театр должен заниматься!
— Но так и наркоманом можно стать?
— Если бы я не стал режиссером, наверняка был бы наркоманом.