«ГУМ являлся обычно страдательным лицом»

100 лет назад, 1 декабря 1921 года, В. И. Ленин подписал решения Малого Совнаркома об открытии, предоставлении помещений и финансировании Государственного универсального магазина (ГУМ). Однако девять лет спустя торговлю в здании на Красной площади ликвидировали. До сих пор считалось, что по злой воле И. В. Сталина. Но, как выяснилось, закрытию предшествовали два громких и скандальных разбирательства деятельности ГУМа. А перепрофилирование инициировал совершенно другой чудесный грузин.

«Двиньте это практически»

В 1920-х годах ГУМ горделиво называли «детищем Ленина», и в этом, казалось бы, была немалая доля истины. Однако с немалой долей горечи. Ведь очень многое из истории о создании главного магазина страны на Красной площади и первых годах его существования очень долго оставалось недосказанным.

В действительности инициатором создания крупного государственного универсального магазина в Москве стал председатель Финансового комитета ЦК РКП(б) и Совета народных комиссаров (СНК) РСФСР Е. А. Преображенский. Летом 1921 года он написал письмо с таким предложением членам ЦК и Малого СНК, занимавшегося решением оперативных вопросов.

Председатель СНК В. И. Ленин понимал в тот момент, что без восстановления частной инициативы в промышленности и торговле победить разруху не удастся. Но одновременно искал способы держать возрожденных предпринимателей в узде и потому счел крайне своевременным делом создание гиганта государственной торговли, способного диктовать рынку розничные и оптовые цены. 2 августа 1921 года глава партии и правительства написал резолюцию на письме Преображенского:

«Прошу направить в Малый СНК. Обязательно вызвать представителя президиума Московского Совдепа».

На фоне усиливавшегося день ото дня голода и прочих неотложных проблем рассмотрение вопроса затянулось, и только 3 октября 1921 года Малый СНК принял решение о необходимости создания «междуведомственного универсального магазина». Полтора месяца спустя, 15 ноября 1921 года на заседании того же органа согласовали вопрос о выделении новому учреждению части помещений знаменитых до революции Верхних торговых рядов на Красной площади, которые занимал Народный комиссариат продовольствия (Наркомпрод).

Список кандидатов на пост руководителя для ГУМа оказался очень коротким. Позднее Ленин в письме секретарю ЦК РКП(б) В. М. Молотову констатировал:

«Я знаю только двух коммунистов, показавших уменье в торговле: Белова и Серг. Малышева».

И члену Малого СНК А. А. Белову поручили возглавить главный государственный магазин. 30 ноября 1921 года Ленин писал ему:

«Двиньте это практически… В Универсальном магазине Вы должны остаться и развернуть образцово».

На следующий день, 1 декабря 1921 года, Ленин подписал «Положение о Государственном универсальном магазине», уточненное решение Малого СНК о его помещениях и предложение Народному комиссариату финансов (Наркомфин) открыть ГУМу кредит в 10 млрд руб.

Однако вопреки задумкам «кремлевского мечтателя» мгновенного успеха добиться не удалось. Главными причинами были скудность государственных ресурсов, галопирующая инфляция и расстройство транспортных сообщений. Но вождь начал сомневаться в правильности выбора руководителя ГУМа. После просьбы Белова о выделении дополнительных средств и товарных ресурсов Ленин 28 января 1922 года дал поручение управляющему делами СНК Н. П. Горбунову:

«Соберите отзывы о Белове… и храните их».

Но в помощи решил не отказывать:

«Надо… систематически помогать Белову».

В совершенно ленинском стиле помогать в числе прочего решили с помощью явных и тайных проверок и ревизий.

«Впитать все крупные магазины Москвы»

К этой своеобразной помощи ГУМу привлекли и второго понимающего в торговле коммуниста — С. В. Малышева. Позднее он вспоминал об особом поручении Ленина:

«Владимир Ильич вызвал меня, выслушал внимательно мои рассказы о положении вообще и о моих невзгодах и сказал мне: "Теперь пока побудьте без работы"…

На Красной площади занятые Наркомпродом Верхние ряды освобождались под новую государственную торговую организацию — Универсальные государственные магазины или, как потом они назывались, ГУМ. Магазины уже начали торговать… В беседе со мной Владимир Ильич намекнул мне, как знающему торговое дело, чтобы я поглядел со стороны на открывающиеся магазины. В течение нескольких дней я заходил в магазины ГУМа.

Куплю что-нибудь, обойду все отделения, а выйдя, где-нибудь в уголке запишу, что в таком-то отделении то-то не в порядке.

И при встрече с Владимиром Ильичом рассказываю ему, что в ГУМе, в отделении, скажем, галантерейном, приказчики грубы, покупатели недовольны, уходят из магазина раздраженными, а в таком-то отделении ГУМа товары на полках развалены, и приказчики не желают проявить активность для приведения товара в порядок... Словом, все расскажешь ему, и он, очевидно, делал распоряжения руководителю ГУМа. Приказчики вскоре после этого исправляли указанные им недостатки в работе».

Можно было счесть, что дела в магазине, находившемся под покровительством главы партии и государства и регулярно получавшем помощь Наркомфина и других ведомств, должны были улучшаться день ото дня. Но, по словам самого заведующего ГУМом Белова, в реальности все выглядело не столь уж радужно.

«В задачи ГУМа,— говорилось в изложении его речи в прессе,— входило главным образом устранение торгового посредничества и непосредственное приближение товаров к потребителю. С этой целью ГУМ с самого начала поставил дело широко и начал связываться непосредственно с деревней путем открытия отделений ГУМа в рабочих и крестьянских районах (Орел, Иваново-Вознесенск, Козлов). По идее тов. Преображенского, являющегося инициатором ГУМа, последний должен был превратиться в своего рода "Мюр и Мерилиз". ГУМовский аппарат, связанный с деревней, в сравнении с другими организациями, был правильно поставлен и работал весьма успешно. Товары в ГУМе, а особенно в его провинциальных отделениях, стоили значительно дешевле, чем в других магазинах и даже удачно конкурировали с кооперацией…».

Планы у руководителей ГУМа, по словам Белова, были грандиозные:

«Заняв Верхние торговые ряды, ГУМ постепенно открывал один за другим свои отделы, с намерением впитать все крупные магазины Москвы и тем в корне подорвать частный капитал…

Но ГУМу не дали развернуться.

Из обещанных ГУМу 5-ти милл. руб. золотом было всего отпущено в действительности только 616 тыс. руб. золотом, т. е. 12 проц. всей суммы, и ГУМ с первых же почти шагов начал испытывать финансовые затруднения и был поставлен в весьма тяжелое, почти безвыходное положение… Помимо отсутствия средств, работа ГУМа с первых же почти шагов тормозилась беспрерывными ревизиями и обследованиями… Уже на третий месяц началось обследование действий ГУМа комиссией Малого Совнаркома, в марте явилась комиссия от ВСНХ (Высшего совета народного хозяйства.— "История"), а через месяц от РКК (Расценочно-конфликтной комиссии.— "История"). В общей сложности комиссии работали 7 месяцев, тормозя работу ГУМа… Все эти обстоятельства так сложились, что осуществить широкие задачи, имевшиеся в виду инициаторами и руководителями ГУМа, не удалось…».

Ко всем прочим бедам, как рассказывал Белов, добавились огромные расходы на ремонт обветшавших за послереволюционные годы Верхних торговых рядов. Он не упомянул еще о дорогостоящем и провальном участии ГУМа в первой в советское время Нижегородской ярмарке 1922 года, о чем в отзыве представителя магазина отмечалось:

«К сожалению, недостаток дензнаков на Ярмарке и неопределенное финансовое положение явились препятствием к совершению операций».

Нежелание слишком сильно углубляться в анализ своих просчетов и ошибок было понятным. Ведь эту свою речь в 1923 году Белов произносил со скамьи подсудимых.

«95 проц. договоров не было выполнено»

«6-го декабря,— сообщала пресса,— Верховный Суд в составе председателя тов. Галкина и народных заседателей т. т. Трифонова и Судакова, начал слушанием процесс ГУМа. На скамье подсудимых 24 обвиняемых: ответственные руководители ГУМа Белов, Мишуков, Редкозубов и целый ряд других служащих и контр-агенты ГУМа».

Подсудимым руководителям и сотрудникам ГУМа вменялись в вину преступления по должности. А в дополнение к обвинению по статьям Уголовного кодекса был добавлен иск от ГУМа в колоссальном для того времени размере — 500 000 золотых рублей.

Газета «Правда», в отличие от некоторых других изданий, обращала внимание читателей на важную деталь процесса:

«Обвинение поддерживает прокурор судебной коллегии Верховного Суда т. Вышинский».

В те годы его имя еще не вызывало такого панического страха, как в следующее десятилетие. Но А. Я. Вышинский был известен и как судебный оратор, и как въедливый, добивающийся максимально строгого приговора обвинитель. И эти качества он ярко продемонстрировал в ходе процесса ГУМа. Все 13 эпизодов дела, мягко говоря, не лучшим образом характеризовали руководителей ГУМа. Но Вышинский начал именно с того, что мог произвести наибольшее впечатление на судей, публику и представителей прессы.

31 мая 1922 года ГУМ заключил договор с частным предпринимателем Д. М. Рубиным на поставку 100 тыс. кубических саженей (971,3 тыс. кубометров) дров и 1 млн фунтов (409,5 тонны) строительных материалов. Предполагалось, что эти остродефицитные в тот момент товары будут перепроданы ГУМом с большой выгодой.

«В этом договоре,— говорилось в репортаже из зала суда,— права Рубина, по мнению специальной юридической экспертизы, обеспечены в полной мере, тогда как права ГУМа не ограждены решительно ничем: согласно пункту 14 договора, ГУМ даже не имел права лишить Рубина своей доверенности».

А Вышинский сообщил суду, чем объясняется подобная странность:

«Прокурор устанавливает чрезвычайно интересную подробность: юрисконсульт Гольдовский состоял одновременно юрисконсультом ГУМа и поверенным поставщика Рубина».

Обвиняемые руководители ГУМа валили все на Гольдовского, как на мертвого,— он скончался от инфаркта при известии о начавшихся арестах по делу флагмана советской торговли. Они утверждали, что были введены в заблуждение юрисконсультом, уверившим их, что Рубин происходит из семьи известных лесоторговцев и имеет необходимые для выполнения договора связи и возможности. А потому предпринимателю в несколько приемов были выплачены авансовые платежи, а вместо части денег были выданы различные товары.

Однако немногим позднее сам Рубин признался работникам ГУМа, что прежде никогда не интересовался коммерцией, а был музыкантом, написавшим одну книгу, и хотел преподавать философию. Информация о подозрительной сделке, видимо, с помощью «стука» дошла до чекистов и очень их заинтересовала.

И чтобы выйти из неприятного положения, руководители ГУМа по предложению, как они утверждали, все того же юрисконсульта решили создать переписку с Рубиным, следствием которой стало бы правомерное перезаключение договора с резким, в десять раз, уменьшением объема дров, который ожидал получить ГУМ. Но сделали это крайне небрежно.

Письма и Рубину, и от него напечатали на одной и той же пишущей машинке, причем на бумаге такого вида, которым в ГУМе не пользовались.

Мало того:

«Прокурор,— сообщала пресса,— обращает внимание суда на то, что письма 1 июня и 8 июля написаны на одном и том же листе бумаги, который был затем перерван пополам».

После подписания нового договора Рубину продолжали выдавать авансы:

«Вопрос прокурора о том, как можно было авансировать Рубина, когда он не оправдал полученного им до этого аванса по первому договору, так и остался без ответа. Попутно выясняется любопытное обстоятельство: из полученных однажды ГУМом от Рубина дров на Александровском вокзале часть оказалась совершенно негодной».

Рубин и его защитник доказывали, что договор не был мошенническим и что 6250 кубических саженей дров в конце концов он все же законтрактовал, а 2300 из них доставили в Москву. Причем попутно предприниматель топил своих бывших контрагентов, обвинявшихся в том числе и в бесхозяйственности:

«Рубин на вопрос своего защитника подтверждает, что около 400 кубов было расхищено на станции в Москве… по вине ГУМа эти дрова никем не охранялись».

А обвиняемый глава ГУМа, пытаясь оправдаться, лишь оказал помощь обвинителю:

«Насчет невыполнения Рубиным договора Белов заявляет, что в 1922 году 95 проц. заключенных различными учреждениями договоров не было выполнено и что это было вполне обычным явлением».

Усугублял его положение и вывод экспертов:

«Комиссия выяснила, что Рубин должен ГУМу 208.740 руб. золотом».

«ГУМ потерпел ущерб»

Куда меньшей по размеру ущерба, но намного сильнее бьющей по репутации руководителей ГУМа оказалась деятельность М. Л. Соболевой, которая благодаря связям стала уполномоченной ГУМа. Она провернула ряд операций, которые были образцом деловой хватки:

«Главснабпродарму необходимо было перебросить сахар в количестве 10 вагонов в район Кавказа и Грузинской республики. Сахар этот находился в Москве».

Соболева знала, что пуд (16,38 кг) сахара в Москве стоит 65 коп. золотом. А если купить сахар в Константинополе с доставкой в Батум, то пуд обойдется в 39 коп. золотом. Она предложила ГУМу провести эту прибыльную операцию с Главснабпродармом. А чтобы получить деньги на покупку сахара в Турции — военные соглашались отдать пуд за пуд после выполнения поставки на Кавказ, она под гарантии ГУМа провернула крайне выгодную для себя сделку с обменом каустической соды на растительное масло.

А вслед за тем Соболева лихо и в принципе законно переложила доставку сахара на Кавказ на плечи ГУМа, передав ему право получить армейский сахар после выполнения обязательств перед армейскими интендантами. А себе оставила всю полученную от масляной операции прибыль. Аппарат ГУМа работал так, что поставка сахара Кавказской армии длилась не оговоренные два месяца, а целый год. В итоге Соболева стала весьма состоятельной женщиной, а ГУМ в очередной раз понес серьезные финансовые потери:

«По подсчетам специальной экспертизы,— отмечали во время суда,— ГУМ на этой операции потерпел свыше 24.000 руб. зол. убытка».

Примечательным оказалось и рассмотрение в суде другого эпизода, который был связан с деятельностью заместителя заведующего ГУМом А. Я. Мишукова в 1922 году. О чем по ходу процесса печать сообщала:

«Одной из наиболее характерных для ГУМа сделок является закупка у некоего Шатиля 44.000 чехословацких кос. Переговоры по этой сделке велись Мишуковым. Владельцем кос являлся не Шатиль, а чехословацкая фирма "Фалке"; Шатиль же был лишь посредником. Никакого договора с Шатилем заключено не было; ГУМ лишь выдал Шатилю письменное поручение о закупке для ГУМа указанного количества кос. Затем, по традиции ГУМа, началась выдача авансов, на этот раз на покупку иностранной валюты для оплаты».

31 мая 1922 года И. С. Шатиль отчитался о приобретении долларов и фунтов за дензнаки образца 1922 года:

«Им приобретено для ГУМа 18 февраля 1860 долларов по цене 275 р., а 6 апреля — 600 долларов по 410 руб. и 68 фунтов по 1950 руб.».

Но некоторые работники ГУМа усомнились в достоверности указанных им цифр:

«Бухгалтерия ГУМа, естественно, запросила Госбанк о ценах черной биржи на иностранную валюту, и оказалось, что 18 февраля цена доллара была на черной бирже не 275 р., а 102 руб. 50 коп., а 6 апреля — 235 руб.; фунт же стоил 1030 руб. Несмотря, однако, на то, что мошенничество Шатиля обнаружилось, ни Мишуков, ни Белов не привлекли Шатиля к уголовной ответственности, а равно и не предъявили к нему гражданского иска до момента возбуждения настоящего дела».

Мишуков сам, через чехословацкую дипломатическую миссию в Москве, которую использовал для переговоров с производителем кос и Шатиль, начал переговоры. ГУМу пришлось доплатить за весь груз и потратиться на разнообразные сборы. При этом все забыли внести плату за транспортировку первого вагона кос по советской территории, и он простоял восемь месяцев на пограничной станции. В суде констатировали:

«ГУМ на этой сделке потерпел ущерб в 19.635 р. 34 к. золотом».

Попутно Вышинский и народный заседатель Судаков, задавая вопросы Шатилю, выяснили и еще одну любопытную деталь:

«Оказывается,— говорилось в репортаже о процессе,— что решающую роль во всей этой сделке сыграл Максим Горький, рекомендовавший Шатиля своим друзьям в чехословацкой дипломатической миссии».

После рассмотрения этих и других эпизодов дела поневоле возникал вопрос, не было ли в деятельности руководителей ГУМа коррупционной составляющей? И тут Вышинский представил суду эпизод, где взяточничество, как он считал, было видно невооруженным глазом.

«Пользуясь его преступной доверчивостью»

Из Омска в Москву приехало четверо граждан, которые предложили ГУМу выгодную сделку. ГУМ дает им более или менее солидный товарный фонд, который они реализуют в Сибири, а в обмен они отправляют в Москву разное сырье.

«В подтверждение своей кредитоспособности,— сообщала читателям "Правда",— контрагенты ссылались на удостоверение, выданное им сибирским революционным комитетом».

Мишуков вел с ними переговоры, и вскоре договор был готов и подписан. Но в дело вмешался Н. И. Редкозубов:

«Спецификация к договору была составлена экспортно-импортным отделом ГУМа, но приехавший в Москву петроградский уполномоченный ГУМа и член распорядительного бюро Редкозубов нашел договор и спецификацию неприемлемыми, взяв их для просмотра. Отношение Редкозубова к договору было резко отрицательное, но, как отмечает обвинительное заключение, это отношение изменилось после того, как некоторые из вышеназванной группы переговорили наедине с Редкозубовым и угостили его и других сотрудников ГУМа хорошим ужином».

Перемена, как рассказывали на следствии и в суде сотрудники ГУМа, была разительной:

«Редкозубов после этого внес некоторые изменения в спецификацию и заявил, что договор вполне приемлем.

Заведующий экспортно-импортным отделом Вольберг слышал от контрагентов, что Редкозубов стал, как они выражались, "мягкий, как шелк", потому что ему была дана взятка в 2 миллиарда рублей».

Чтобы представить много это или мало, достаточно сказать, что шикарный ужин на 14 человек обошелся его устроителям в полтора миллиарда. А дальше все шло по накатанной колее:

«Контрагенты Абдрахимов, Тюменев, Рейман и Коваль, получив товарный аванс, договора не исполнили, уехали в Омск, не отвечали на телеграммы ГУМа и только под угрозой судебной ответственности вернули аванс в декабре 1922 г. По определению экспертов убыток от этой операции выразился для ГУМа в сумме 8.495 черв. руб.».

Моральный ущерб для большевистской партии и советской власти был значительно больше суммарных материальных потерь ГУМа от деятельности его руководителей. Обвиненный во взяточничестве Н. И. Редкозубов был старым и заслуженным партийцем, ведь он был делегатом IV съезда РСДРП в Стокгольме в 1906 году. А. А. Белова назначил на руководящий пост лично Ленин. Да еще и великий пролетарский писатель Горький оказался причастным к делу.

Положение осложнялось еще и тем, что Вышинский из-за разнообразных уловок обвиняемых и их адвокатов не смог добиться признательных показаний и закусил удила, метая громы и молнии. Его обвинительная речь продолжалась в общей сложности 14 часов. Обвинитель заявил, что мошенники обманывали Мишукова, «пользуясь его бесхозяйственностью и преступной доверчивостью», Редкозубова заклеймил как перерожденца, а говоря о рассмотренных судом сделках констатировал, что «ГУМ являлся обычно страдательным лицом».

Старые соратники бывших руководителей ГУМа обратились, было, в Политбюро ЦК РКП(б).

Но там 27 декабря 1923 года приняли половинчатое и невнятное решение о том, как следует поступить в данном случае Центральной контрольной комиссии (ЦКК) РКП(б):

«… Предложить трем членам ЦКК, командированным для наблюдения за ходом процесса, войти с соответственным предложением в Политбюро, если ЦКК найдет это нужным».

Был сделан и еще один шаг для смягчения участи подсудимых. 29 декабря 1923 года было опубликовано интервью наркома рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) В. В. Куйбышева, который сказал:

«Суд борется с преступлениями хозяйственными, как и с преступлениями других видов, путем мер уголовной репрессии. Кара постигает виновного, но нанесенный материальный ущерб в подавляющем большинстве случаев возместить уже нет возможности. Требуются, стало быть, еще меры предупреждения, меры оздоровляющего характера. Учитывая это, РКИ наметила ряд показательных процессов… Постановкой показательных процессов РКИ стремится, прежде всего, привлечь общественное внимание самих хозяйственников к наиболее болезненным уклонам современной хозяйственной практики».

В числе других показательных процессов для привлечения общественного внимания Куйбышев назвал и дело ГУМа.

Верховный суд понял установку правильно и учел ее при вынесении приговора.

Из 24 подсудимых 14 были оправданы. Сняли обвинения в первую очередь с сотрудников ГУМа, которые по приказу начальства внесли в книги учета задним числом переписку с Рубиным.

«В отношении б. завед. ГУМом А. А. Белова,— говорилось в приговоре,— суд постановил считать недоказанным преступление его по 1 ч. 128 ст. Уг. Код. (бесхозяйственность), ибо бесхозяйственность эта находит объяснение в новизне гумовского дела и весьма тяжелых экономических, материальных и иных условиях работы ГУМ’а, а также в недостаточной подготовленности Белова к своей должности».

В вину ему вменили сделки с Рубиным и Шатилем. Но в итоге приговорили к строгому выговору. Мишуков получил три года с зачетом предварительного заключения.

Взятку Редкозубову сочли недоказанной, но с учетом другого эпизода он получил 1 год 8 месяцев лишения свободы. А сознавшийся в даче взятки ему Коваль получил 5 лет за ложный донос с последующим пятилетним поражением в правах. Такое же наказание, но со строгой изоляцией во время отбытия срока вынесли и Рубину. К Шатилю подошли менее жестко — 2 года 8 месяцев заключения, но с тем же поражением в правах на 5 лет.

Не избежала наказания и Соболева. За сокрытие от ГУМа доходов от «масляной сделки» ее приговорили к году заключения все с той же прибавкой о правах. Остальные обвиняемые получили различные сроки лишения свободы и ссылки.

Однако самым интересным оказалось решение по иску о возмещении ущерба. Иск к Белову был оставлен без рассмотрения, а иски к Мишукову и Редкозубову «отклонены по недостаточной обоснованности». Требования к другим осужденным Верховный суд отправил на рассмотрение в нижестоящую инстанцию.

«Надоедливый Гум»

Как выяснилось вскоре, показательный процесс ГУМа никого и ничему не научил. В «Обзоре политэкономического состояния СССР» за июнь 1924 года, составленном информационным отделом ОГПУ при СНК СССР, в разделе «Ненормальности в госторговле» констатировалось:

«Целый ряд имеющихся фактов свидетельствуют о бесхозяйственности и злоупотреблениях, широко развитых в государственной торговле. В Тульской губ. отмечается ненормальное снабжение ГУМа всякими неходкими товарами под видом "пропорционального распределения ассортимента". В Саратовской губ. отмечаются громадные накладные расходы, из-за слишком высоких цен пришлось закрыть два магазина».

Но один урок в ГУМе все-таки извлекли. В тех изданиях, где флагман советской госторговли регулярно размещал рекламу, к примеру, в «Огоньке», так и не появилось масштабных публикаций о деле ГУМа. Хотя были и исключения из этого правила. И новое руководство магазина не скупилось на рекламные затраты, расширяя круг дружественных изданий.

Повышалось и качество рекламы. К работе над ней привлекли двух признанных мастеров — поэта В. В. Маяковского и художника А. М. Родченко, который об этой работе вспоминал:

«Это было время нэпа, частной торговли. Не всегда потребитель легко находил дорогу к прилавку государственного магазина, случалось и так, что шустрый лавочник ловил его на полдороге бойко составленной вывеской, зазывным объявлением… Работали с огромным подъемом. Это был ажиотаж и не из-за денег, а чтобы продвинуть новую рекламу всюду. Вся Москва украсилась нашей продукцией… К работе над советской рекламой Володя относился очень серьезно. Утром он ходил и принимал заказы, брал цифровой и тематический материал. Часто это было большое число скучных отчетов, книг, которые он прочитывал и выписывал цифры, темы и прочее».

Недруги Маяковского из Пролеткульта, иронизируя, писали о том, что стихами людей в магазин не заманишь. Но одними стихами реклама ГУМа не ограничивалась. Для него был снят первый в стране рекламный ролик.

«Единственная появившаяся в СССР экспромтная фильма,— говорилось в "Альманахе Пролеткульта",— это "Автомобиль", заказанная Гумом накануне базара для демонстрации в Верхних торговых рядах. Сделана в трехдневный срок — вне ателье».

Сюжет ролика не отличался особым изяществом. Пара провинциалов приезжает в гости к дочери в Москву и их везде и всюду атакует реклама ГУМа. Им на каждом шагу подсовывают рекламные листки магазина, кто-то втихую наклеивает на их чемоданы эмблемы ГУМа. И даже вор, пытающийся украсть у пары их собачек, засовывает их в коробку все с той же эмблемой. Однако конец, как и полагается, у «фильмы» был счастливым:

«Все же,— рассказывалось в том же описании,— надоедливый Гум оправдывает свою назойливость. На лотерее в Верхних торговых рядах мать выигрывает самовар, отец — автомобиль».

Надоедливая реклама или возможность купить в одном месте сразу все необходимое имели большее воздействие на покупателей, но число их постоянно росло.

Правда, не обошлось и без ложки дегтя.

Прилавки с игрушками и сладостями привлекали множество детей. И в ГУМе, как отмечалось в специальных изданиях, стали подыскивать своих жертв педофилы.

Но никакая реклама не могла заглушить чувство досады, возникавшее у покупателей, проделавших долгий путь к ГУМу и пораженных высокими ценами в главном магазине страны. Недовольные отзывы копились в газетах, и в 1928 году «Рабочая Москва» опубликовала критические заметки о недостатках работы ГУМа. Бюро гумовской партийной ячейки вместо того, чтобы в духе времени приняться за разоблачение виновных, принялось защищать руководство и порядки в ГУМе. И реакция последовала незамедлительно.

«Особой щепетильностью не отличаются»

28 декабря 1928 года новое дело ГУМа рассматривал довольно странный орган — совещание рабочих заседателей при объединенном Бюро жалоб Наркоматов РКИ СССР и РСФСР. В репортаже «Огонька», к которому после прекращения размещения гумовской рекламы вернулась объективность в отношении флагмана госторговли, о том совещании говорилось:

«Первое заседание совещания состоялось несколько месяцев тому назад, и, как показал опыт, популярность этой формы борьбы с бюрократизмом, волокитой, бесхозяйственностью в государственном торговом и кооперативном аппарате в широких рабочих массах чрезвычайно велика.

В чем же секрет этой популярности?

В том, что рабочий на таком "суде" не просто пассивный слушатель. Каждый присутствующий имеет право задать обвиняемому тот или иной вопрос, имеет возможность в прениях выступить и высказать свое мнение о данном деле и его отдельных моментах».

У совещания была и еще одна особенность:

«Решение рабочих заседателей выносится немедленно, и рабочий воочию видит, что конкретные носители зла несут заслуженное наказание».

Как оказалось, состав обвинений не слишком отличался от тех, что были предъявлены во время слушания в Верховном суде:

«В течение 7–8 часов рабочая аудитория клуба им. Загорского внимательно следила за всеми подробностями дела работников ГУМа, обвинявшихся в бесхозяйственности, незаконных сделках с частниками, в кумовстве и т. д.».

Обвинителем выступал рабочий завода имени Фрунзе Иванов. Он рассказал о сбыте ГУМом самых ходовых товаров частным торговцам, перепродающим их затем втридорога. Причем в обход закона:

«О многих и многих грехах ГУМа рассказывает тов. Иванов. Прежде всего, сюда относится заключение сделок с частниками на дефицитные товары… Эти сделки, конечно, не бы ли бы пропущены контролерами товарной биржи, если бы аппарат ГУМа не ухитрился специально раздробить крупные счета этих сделок на мелкие суммы и благодаря этому ускользнуть от контроля».

Приводились обвинителем и примеры странной бесхозяйственности:

«Допустимо ли такое явление в работе ГУМа со своими иногородними отделениями, когда партия ваты направляется в Саратов, из Саратова обратно в Москву, и в третий раз из Москвы в Саратов».

Но этим дело не ограничивалось:

«Отдельные ответственные работники ГУМа,— говорилось в репортаже,— злоупотребляют своим служебным положением. Но рекорд, вызвавший негодование всей рабочей аудитории, безусловно, побил член правления ГУМа Попонин, не постеснявшийся продать свои какие-то многовесные бронзовые часы ГУМу же. Часы эти до сих пор покоятся в ГУМе, и охотников на них что-то не видать. Вообще особой щепетильностью некоторые сотрудники ГУМа не отличаются».

Так что рабочие заседатели не колебались, вынося решение:

«Член правления Попонин, управляющий галантерейной конторой Кравцов, помощник коммерческого директора Кудрявцев — сняты с работы и дело о них передано в партийные органы для наложения взысканий».

Однако новое громкое дело ГУМа стало лишь одним из обоснований для его закрытия. Причины были совершенно иными.

«Устроить в ГУМе склады картофеля»

После сворачивания новой экономической политики и особенно после начала коллективизации со всеми сопутствующими перегибами полки магазинов начали пустеть. И если для глубинки ничего нового и удивительного в этом не было, то отсутствие товаров в ГУМе, на Красной площади в глазах страны и мира выглядело как экономическое поражение власти.

При этом по соседству, в Кремле возникла проблема с перенаселенностью зданий ответственными работниками. Ведь там размещалось все руководство страны — СНК СССР, СНК РСФСР, Всероссийский центральный исполнительный комитет (ВЦИК), Центральный исполнительный комитет СССР и часть аппарата ЦК ВКП(б).

Само собой напрашивалось предложение вывести за пределы Кремля руководящие органы РСФСР, прежде всего ВЦИК. Но такой расклад значительно осложнял жизнь А. С. Енукидзе, который одновременно был секретарем ЦИК и ВЦИК и главным кремлевским хозяйственником и распределителем благ. 2 октября 1930 года он писал находившемуся на отдыхе председателю ЦИК и ВЦИК М. И. Калинину:

«Я полагаю, что ВЦИК не следует из Кремля выводить, это по многим соображениям будет неудобно.

Надо, по-моему, некоторые отделы (органически мало связанные) ЦИК, ВЦИК, СНК Союза и СНК РСФСР вывести из Кремля и разместить их в примыкающем к Красной площади здании ГУМа.

Как торговое помещение оно никому не нужно и в будущем не понадобится. Связь этого здания с Кремлем хорошая (площадь теперь гладкая и т. п.).— Мы разгрузим наше здание в Кремле, оставив здесь самые основные части ЦИКов и Совнаркомов. Мы тогда легко выделим для ЦК один этаж с отдельным ходом и совершенно обособленный. Я на последнем объединенном заседании секретариатов уже поручил специальной комиссии осмотреть ГУМ и наметить для нас помещения. (Торговли там почти совсем нет. МКХ или МОКХ хочет устроить в ГУМе склады картофеля. Для картофеля им хватит подвалов, а для торговли два остальных корпуса.)

Будет хорошо, если Красную площадь мы с двух сторон окружим нашими учреждениями».

Калинин сомневался в правильности такого решения и предлагал перевести ВЦИК в здание, занимаемое Исполнительным комитетом Коммунистического интернационала (ИККИ).

Но Енукидзе имел в партийной среде куда большее влияние, чем его непосредственный начальник.

И, настаивая на своем, он 8 октября 1930 года сообщил Калинину:

«… По-видимому, технически будет очень трудно весь ВЦИК перевести где-либо и особенно трудно будет подыскать подходящее помещение для ИККИ.

Я прошу тебя согласиться с частичной (но достаточной) разгрузкой Кремля от различных отделов аппаратов ЦИКов и Совнаркомов и таким путем разместить в Кремле совершенно обособленно и удобно Секретный отдел ЦК.

Я после твоего письма еще раз созвал совещание вместе с ОГПУ, и мы решили взять помещение ГУМа для этих целей (разгрузки)».

В здании ГУМа еще некоторое время продолжал работать магазин, торговавший лучшими товарами за валюту или сданные туда же ценности,— «Торгсин» и комиссионный магазин, продававший, как считалось, вещи, реквизированные у высокопоставленных репрессированных.

А история с попыткой выселения ВЦИК из Кремля так и осталась неизвестной широкой публике. И потому почти никто не знал, что решение о закрытии «детища Ленина» принял не И. В. Сталин, а совсем другой замечательный грузин.

Евгений Жирнов