Шарль Бодлер «Избранные стихотворения»
Издательство Jaromir Hladik press
Перевод Игорь Булатовский
Фото: Jaromir Hladik press
Фото: Jaromir Hladik press
Эта небольшая книжка — наверное, самый примечательный за последнее время опыт поэтического перевода. С русским Бодлером есть известная проблема: за него брались лучшие мастера, от Вячеслава Иванова до Анатолия Гелескула, но по какой-то причине переводы их почти никогда не удавались, выходили слишком гладкими, иногда — до скуки риторичными, иногда — манерными. В попытке обойти это проклятие поэт Игорь Булатовский решается на непочтительный, даже хулиганский ход. Он разрушает строгие бодлеровские формы, переводит его свободным стихом, мешает архаизмы и сленг, составляет новые композиции из фрагментов классических циклов. В результате Бодлер выходит не осовремененным (этого добиться легко), он выходит странным — знакомым и незнакомым одновременно. Ценой отказа от формальной точности Булатовский сохраняет в основоположнике европейского модерна главное — восторг и ужас новизны, цинизм и пафос, дрожь распада и готовность к страшному откровению пустоты.
Знакома тебе, как мне, сладчайшая горечь?
Твердили о тебе «эх, чудак-человек»?
Я хотел смерти. В жадной душе это было
смесью страсти и страха, особенным злом:
тоской и надеждой, но без внутренней распри.
Чем больше истекало гиблого песка,
тем терпче и сочнее была моя пытка;
всем сердцем я рвался из привычных вещей.
Я был как дитя в предвкушении спектакля,
я ненавидел занавес, мешавший сказке…
Наконец открылась леденящая быль:
я умер, не ахнув, и кошмарная зорька
окружила меня. Да ну! И это все?
Занавес поднят, а я стою в ожиданьи.
Александр Ожиганов «Шестикнижие»
Издательство Пальмира
Фото: Пальмира
Фото: Пальмира
В этой книге впервые опубликован основной корпус стихов 1960–1970-х поэта Александра Ожиганова, умершего два года назад. Ожиганов родом из Одессы, детство провел в Молдавии, в юности приехал в Ленинград, после мобилизации в армию попал в Куйбышев. Это не просто биографические факты, а координаты его поэзии, колеблющейся между южной негой, петербургской возвышенностью и одиночеством в чужом провинциальном городе. Петербург здесь занимает центральное место: стихи Ожиганова моментально опознаются как принадлежащие ленинградскому подполью с его тоской по мировой культуре, достоевским разрывом между духовным полетом и неприкаянной суетой. Ожиганов — неомодернист, сознательно писавший в позднесоветскую эпоху языком Серебряного века, но это не подражание, а пафос возрождения — общего дела. Эта общность важна. Ее проявление — постоянный диалог с собратьями по андерграунду — Бродским, Охапкиным, Кривулиным и другими. Особенными его тексты делает дух яростной меланхолии — тоски, доходящей до экстаза, проникающей всюду, даже в эротические стихи. Это также очень модернистская чувствительность (идущая, кстати, от Бодлера), но выглядящая у Ожиганова не позой, а трагической органикой.
Заткнули щели старыми чулками,
протерли стекла, вымыли полы…
Но страшен блеск языческого камня,
где смыты пятна крови и золы.
Раздуй огонь, сорви со стен обои
и настежь дверь и окна распахни:
пусть цельноблочное и бледно-голубое
гнездо заполнит жертвенный гранит!
«Полина» Леонида Губанова: поэма, пророчество, манифест
Издательство «Пушкинский дом»
Фото: Пушкинский дом
Фото: Пушкинский дом
Еще одна книга, связанная с советским андерграундом. Леонид Губанов — один из лидеров московской неофициальной поэзии, основатель группы СМОГ («Самое Молодое Общество Гениев»), фигура, связывающая разрешенное шестидесятничество и богемное подполье и одновременно манифестирующая разрыв между ними. В позднесоветскую эпоху Губанов сумел разыграть судьбу проклятого романтика. Биографический миф в его случае не менее важен, чем собственно стихи, и написанная в 17 лет «Полина» играет в нем важную роль. Это не проба пера, а заявка на величие — вхождение в сонм классиков, на гибель и бессмертие, прокламация творческого своеволия и бунт против обыденности — текст одновременно наивный (броский мачизм лишь закрепляет ощущение инфантильности) и виртуозный. Усилиями Евгения Евтушенко его фрагмент был напечатан в 1964 году в журнале «Юность» и вызвал бурный резонанс. Сам Губанов шутил, что реакцией на 12 опубликованных строк было 12 фельетонов. Часть из них включена в издание, подготовленное литературоведом Андреем Журбиным. Помимо того здесь — огромный аппарат (текст занимает восемь страниц, построчный комментарий — больше ста), переводы на другие языки и множество фотографий.
Холст 37 на 37,
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от старости совсем.
Мы — сеятели. Дождь повеет.
В сад занесет, где лебеда,
Где плачет летний Левитан.
Русь понимают лишь евреи.
Энн Карсон «Автобиография красного»
Издательство No Kidding Press
Перевод Юлия Серебренникова
Фото: No Kidding Press
Фото: No Kidding Press
Вышедшая в 1998 году «Автобиография красного» — самая известная книга Энн Карсон, канадской поэтессы, филолога, переводчика Катулла, Сапфо и древних трагиков. Этот роман в стихах как бы восстанавливает утраченную поэму Стесихора «Герионеида» (как бывает с античными классиками, от нее осталось некоторое количество разрозненных строк). Герой — убитый Гераклом краснокожий крылатый великан Герион. У Карсон он становится современным мальчиком: любит маму, не любит брата, взрослеет, переживает неуместность в мире (красный цвет и крылья — видимые воплощения чувства, общего для всех подростков), увлекается фотографией и философией, узнает страсть с юношей по имени Геракл. По сути «Автобиография красного» — традиционный роман воспитания (пусть и написанный верлибром). Звучит чуть наивно, однако это текст удивительно тонкий. Карсон пишет в манере, отсылающей к Гертруде Стайн (не раз помянутой в романе), игриво взвешивая каждое слово, очищая вещи от автоматизма восприятия — так что мир конца ХХ века становится свежим и величественным, как античная древность. То, что выглядит поначалу постмодернистской шуткой, оказывается прямой и глубокой речью о человеке, вступающем в жизнь, о тяготах желания и приключениях познания.
Он не махал.
Не стучал в стекло. Он ждал. Маленький, красный, стоял прямо и ждал,
в одной руке крепко держа
свой новый портфель, другой трогая счастливый пенни в кармане пальто,
а первый снег
опускался ему на ресницы, укрывал ветки кустов, и весь мир
исчезал в тишине.
Мария Степанова «Священная зима 20/21»
Новое издательство
Фото: Новое издательство
Фото: Новое издательство
Как и роман Карсон, новая поэма Марии Степановой — современное письмо поверх классических, в том числе античных текстов. Однако устроена эта книга гораздо сложнее. В основе здесь один из главных степановских приемов: узнаваемый голос поэта как бы вселяется в чужие тела — или, наоборот, становится домом, в котором поселяются и говорят призраки. Среди этих голосов: Овидий, тоскующий в ссылке, императрица Екатерина и князь Потемкин в любовном разладе, европейские путешественники, китайские поэты, герои греческой мифологии и сказок Андерсена. Все они говорят с трудом, пробиваясь сквозь немоту и глухоту, говорят об отделенности и отверженности. Голоса не вступают в диалог, но перекликаются и постепенно как будто врастают друг в друга — так что слова «свой» и «чужой» теряют смысл. Это возможно только в особенной среде — своего рода языковом засмертье, которым давно зачарована Степанова. Здесь это метафизическое пространство получает новое имя, а вместе с ним — вполне физические, ощутимые глазом и телом свойства. Это зима — остановившееся, страшное и волшебное время, в котором каждый одинок, но все одиночества звучат вместе, образуя прекрасную барочную ораторию.
Буря, вой, толпа призраков незнакомых.
С сердцем разбитым, старый, один, пою
Сам для себя. Виснет рваный туман
В сумерках. Снег мельтешит,
Ветер крутится. Стакан вина
Допит. Бутылка пустая.
Огонь заглох в очаге.
Кто говорит — говорит шепотом.
Думаю о том, что ни к чему эти буквы.