выставка мода
Вчера в московской галерее Зураба Церетели на Пречистенке открылась выставка Славы Зайцева. Вопреки ожиданиям, на ней в первую очередь оказалась представлена живопись, а графика и собственно костюмы — лишь чуть-чуть. На открытие отправилась ОЛЬГА Ъ-МИХАЙЛОВСКАЯ.
Два зала в галерее Церетели были сплошь завешаны живописью прославленного модельера, именно так и никак иначе принято было раньше называть тех людей, которых сегодня мы именуем дизайнерами. И лишь в одном стояла витрина с костюмами из коллекции 2004/2005 года под названием "Ностальгия по временам ушедшим".
Поскольку коллекция эта ничем, собственно, не отличалась от всех предыдущих, название ее выглядело почти вызывающим. И в самом деле ощущение, что наконец-то сработала машина времени, посетило меня ровно в ту секунду, когда я переступила порог. Мужчины в аккуратно наглаженных сорочках и забавных галстуках, дамы на каблуках в лимонно-желтых пальто и подобранными в тон пальто букетами, женщины в накидках из народных промыслов и милых шапочках с цветками на боку — изрядно постаревшая и осунувшаяся богема 80-х была здесь в полном сборе.
Впрочем, все эти люди выглядели умилительно. Они искренне восхищались произведениями виновника торжества, на их глаза наворачивались честные слезы при прослушивании торжественных речей, а уж когда дело дошло до небольшого дефиле, и вовсе впали в восторженный транс. Речи меж тем были тоже достойны самого что ни на есть пристального внимания. Маститый академик Курилко-Рюмин выразился о живописи Зайцева в том смысле, что "вот еще чуть-чуть, и это могло бы быть ужасно. Ан нет! Все прекрасно". Художник Борис Мессерер сказал, что "Слава, мальчик из Иванова, сделал декорации к своей жизни, да и саму жизнь, покорив самую изящную публику Москвы". Поскольку именно эта публика присутствовала в зале, она была явно польщена. Академик Шмаринов заметил, что давно, еще при президенте академии Борисе Угарове (то есть в 90-е годы) мечтал "приблизить Славу к академии", но президиум был категорически против. Надо полагать, что многие члены того президиума стояли сейчас перед нами.
Сам Вячеслав Михайлович был, как всегда, настроен миролюбиво и благодушно. Прогуливаясь по залам в отличном китайском шелковом жакете с гигантскими букетами в руках, он собирал толпу на открытие и затем предлагал всем пойти радостно выпить. После речей фантастически похудевшего Валентина Юдашкина, которому "было вдвойне приятно, что выставка происходит в Академии художеств", Анатолия Климина, который является верным и преданным собирателем живописи Зайцева и, вероятно, тем самым сильно помогает ему материально, а также бывшей и единственной жены Зайцева Марины, которая трогательно вспоминала о том, как маститый дизайнер в молодости хрустел яблоками, рисуя эскизы, Вячеслав Михайлович прочитал собственные стихотворные произведения, и церемония плавно перешла к показу.
Самое странное, что небольшая коллекция помпезных черных платьев оказалась едва ли не лучшим из всего, что сделал дизайнер за последние годы. Как всегда пышные, украшенные всем, чем можно украсить — кружевом, лентами, шнуром и фонтанчиками искусственных цветов, костюмы эти лучше всего смотрелись бы на сцене театра или в кино. Но в них, несмотря на явную тяжеловесность, была и некоторая гармония. Самое трогательное, что господин Зайцев, который всегда сам комментирует свои показы, сообщил нам, что мы видим "очень ясные, простые формы". Завершало дефиле черных нарядов ярко-алое платье — верность этому сочетанию Зайцев хранит с тех самых 80-х годов. Эпохи своего расцвета. Как всегда, впечатление подпортили юноши, сильно смахивавшие на официантов в разноцветных кошачьих бантах. Однако то ли от того, что коллекция была небольшой, то ли от общего умилительного настроения ощущения полной опустошенности, частенько возникающее на мероприятиях подобного рода, не возникло.
После дефиле стало ясно — уходить надо быстро, чтобы не чувствовать себя совсем чужой и никчемной. Пробираясь огородами через залы галереи мимо бронзового Путина и Лужкова в трусах, я поняла, что живопись Зайцева вдруг из мрачновато-аморфной стала какой-то неопределенно жизнерадостной и цветастой. Оказалось, я ошиблась — то были уже произведения Зураба Церетели.