|
"Нужно действовать нежнее" |
 |
| Фото: ДМИТРИЙ ДУХАНИН, "Ъ" |
— Чем, по-вашему, был вызван банковский кризис этим летом?
— Чтобы понять причины кризиса, надо посмотреть, чем в стратегическом плане характерен 2004 год для российской банковской системы, и вспомнить, что это год запуска системы страхования депозитов. А согласно действовавшему в первом полугодии законодательству, это была довольно болезненная процедура. Потому что в процессе ее запуска происходило деление банков на две группы — которые пройдут проверку на предмет соответствия стандартам системы страхования и те, которые не пройдут. Причем уже на ранних этапах была примерно понятна установка ЦБ, сколько банков оставить за рамками системы страхования. Пропорция была выбрана 4:1.
— То есть каждый пятый банк должен остаться без частных вкладчиков?
— Да. И когда этот закон еще обсуждался и в Госдуме, и среди сенаторов, ему была довольно существенная оппозиция. Логика противников закона была следующая: пусть любой банк будет иметь право работать с населением, а у тех, кто этого не достоин, надо просто отзывать лицензию, превращать в небанковские кредитные организации и т. п. Но это предложение не прошло, и решили вводить систему страхования, что и стало основной причиной кризиса.
— Нельзя ли подробнее остановиться на механизме возникновения кризиса из-за введения системы страхования вкладов?
— Механизм очень простой. Смотрите, что происходит. Прием банка в систему страхования предусматривает двухступенчатую систему проверок. Допустим, банк подал заявление на вступление в систему страхования — и ему по каким-то причинам отказали. Он может устранить недостатки и через полгода еще раз подать заявление. Но на эти полгода он становится банком второго сорта, и из него начинают бежать клиенты, вкладчики. Это значит, что он рискует оказаться неплатежеспособным, потому что, как правило, пассивы у наших банков более короткие, чем активы. То есть кредиты быстро не вернуть, а пассивы уходят. И на межбанковском рынке на тебя начинают смотреть с подозрением: стоит ли давать тебе кредит, когда ты кандидат на вылет?
— Здесь необходима еще одна деталь — насколько я знаю, ЦБ пока не сообщал об отказах банкам при вступлении в систему страхования.
— И это только усугубляет проблему: чем дольше банк ждет ответа от ЦБ, тем дольше длится неопределенность, тем нервознее обстановка на межбанковском рынке. Это все очень закономерно.
Удивительно другое. Лично я ожидал проблем не столько в Москве, сколько на уровне регионов, где была опасность того, что начнутся заказные проверки со стороны территориальных управлений ЦБ. Там рынок ограниченный, в каждом регионе по четыре-пять крупных банков, и если один выпадает, то это серьезный передел рынка. Но оказалось, что все рвануло не там, а в Москве. И нестабильность банковской системы возникла именно из-за того, что непонятно было, кто войдет в систему страхования, а кто нет. Конечно, это тоже предвкушение некоторого передела рынка, но не в таких масштабах, как это могло бы быть в регионах.
— И чем вы объясните эту вашу ошибку в прогнозе?
— Я не учел, хотя сам Центробанк этого даже и не скрывал, что у ЦБ была ориентировка на московские банки в этих проверках. Потому что он решил, что как раз региональные банки, которые пережили кризис 1998 года и которые по большей части достаточно консервативны, не вызывают особой тревоги с точки зрения устойчивости. А в Москве многие банки имеют только название банка, а занимаются чем угодно — теневыми операциями, отмыванием денег. Понятно, что пройти проверку ЦБ у них было не так много шансов. Естественно, что и кризис возник на московском рынке.
— В этом плане характерен пример Содбизнесбанка, который был прямо обвинен в незаконных операциях.
— Да, конечно. Ясно, что Содбизнесбанку стопроцентно отказали бы в приеме в систему гарантирования. Вместе с тем интересно посмотреть, какая в этой связи была тактика у самого Содбизнесбанка. Он знал, что к нему есть претензии, и пытался закрыться вкладчиками как щитом, и для этого он начал резко увеличивать приток вкладов населения. И я должен заметить, что в принципе при современной организации системы страхования вкладов никто не может гарантировать, что подобная история не повторится. Ничто не мешает группе предприимчивых лиц получить согласие ЦБ на участие их банка в системе страхования, а потом, пользуясь тем, что у нас есть стопроцентное покрытие вкладов населения, собрать с граждан деньги, отдать их в виде кредитов доверенным лицам и раствориться. А государству придется расплачиваться с вкладчиками.
— Но почему же тогда Совет федерации этим летом одобрил принятие чрезвычайного закона о всеобщем гарантировании вкладов? Как возникла такая идея?
— Из непродуманности первого закона о страховании вкладов. Когда у вас возникает ситуация, что банки делятся на "чистые" и "нечистые", то получается, что в этот переходный период сильно возрастают риски, неопределенность. И, чтобы снять эти риски, мы и приняли данный закон. В ситуации, когда мы на все банки распространили систему гарантирования, риск системного кризиса значительно меньше. Даже если банк разорится, вкладчики получают свои средства. Это значит, что нет стимула к бегству вкладчиков из банков.
— Если на всех распространяется госгарантия, какой смысл вообще вводить систему страхования вкладов?
— Госгарантия распространена на всех, но она будет действовать только два года, потому что мы не отменили позиции старого закона, а значит, банк, который не прошел проверку ЦБ, потеряет право привлекать вклады. То есть данные гарантии распространяются только на старые вклады — открытые до того, как Центробанк принял решение о включении или невключении банка в систему страхования.
— Да, но это не исключает мошенничества по описанной вами схеме. Кроме того, было впечатление, что закон принимался в авральном порядке.
— Выхода не было, что называется. Этим летом опасность системного кризиса на банковском рынке была гораздо больше, чем риск того, что какие-то банки будут вести себя неправильно.
— Насколько действительно была велика опасность большого системного кризиса? Из чего вы сделали такой вывод? Насколько я помню, ЦБ говорил, что в целом ситуация стабильная.
— Опасность, безусловно, была значительной. Ну, смотрите, из Альфа-банка начался сильный отток средств вкладчиков. Это же мы знаем, это не фантазии. А "Альфа" — один из наиболее крепких банков. И "Гута" в принципе тоже немаленький банк. И когда рушатся или даже качаются такие титаны, это и называется признаками системного кризиса.
— Когда принимался этот закон о всеобщем гарантировании, пытались ли ваши эксперты оценить качество нашей банковской системы и возможный объем средств, которые придется выделить государству на компенсацию вкладов?
— Точного подсчета не было, тогда вообще все делалось срочно. Но общая теория говорит, что такой механизм в целом обходится обществу дешевле, чем развал банковской системы. Восстанавливать систему после кризиса гораздо дороже.
— Давайте вернемся к истокам кризиса. Вы сказали, что его основной причиной стали проверки ЦБ. Какие еще факторы сыграли роль в этом процессе?
— Общее падение ликвидности рынка в связи с ростом процентных ставок на Западе. Дело в том, что российская экономика на самом деле по сравнению с американской не так уж мала, а вот российская финансовая система, она просто ничтожна по сравнению с мировой финансовой системой. Поэтому любые незначительные колебания на мировых финансовых рынках очень сильно влияют на российскую экономику. Тенденция последних трех-четырех лет заключалась в том, что процентные ставки на Западе падали. А это означало, что росла привлекательность развивающихся рынков. Потому что известно, какие ставки по валютным кредитам в России, а какие — в Америке, и разность ставок перекрывала страховые риски. Но эта тенденция сейчас переломилась, и ставки начали повышаться. А минимальные изменения даже в ожиданиях финансовых агентов радикально влияют на переток капитала. Он пошел из России на западные рынки, и у нас резко упала ликвидность. Вот это второй фактор, и ЦБ не сразу среагировал на него.
— А как ЦБ должен был среагировать?
— Повышением ликвидности на рынке. Есть сделки репо, есть ломбардные кредиты — обычные инструменты регулирования ликвидности. Вы вспомните, в 95-м году тоже был кризис ликвидности, который тоже совершенно неожиданно произошел — и тоже из-за резкого сжатия денежной массы.
— Но, расширяя денежную массу, ЦБ рискует получить рост инфляции.
— Естественно, такая политика чревата ростом инфляции. Но для избежания системного банковского кризиса ЦБ должен распахивать шлюзы и проводить денежную накачку экономики, это совершенно очевидно. Пусть даже антиинфляционная политика страдает.
— Как вы думаете, этот кризис чему-нибудь научил власти — как исполнительную, так и законодательную?
— Я бы так сказал: научил он тому, что не стоит в банковской системе проводить какие-то резкие движения. Идея деления банков на "чистые" и "нечистые" — идея, по сути, двойного лицензирования — в банковском секторе не проходит. Нужно действовать нежнее, аккуратнее, поскольку стабильность условий существования банков — очень важный фактор стабильности всей системы. Второй вывод такой: наш финансовый сектор пока очень сильно зависит от международных рынков. И ЦБ нужны большие валютные резервы, чтобы бороться с перетоком капиталов. А для банков это означает, что у них должны быть большие провизии, более жесткие нормативы ликвидности, потому что риски оттока капитала — очень большие риски.
— В эту логику не совсем укладывается принятое ЦБ на волне кризиса решение о снижении нормативов обязательного резервирования.
— Нет, это как раз совершенно нормально. Недавно делегация нашего комитета была в Англии, и мы спросили у них: какой у вас норматив резервирования? А они говорят: его вообще нет. Поскольку в принципе эти фонды обязательных резервов как инструмент регулирования ликвидности банковского сектора, безусловно, архаика. Это жесткий, грубый инструмент, повышающий стоимость денежных ресурсов. Сейчас есть другие инструменты. Кроме того, логично снижать уровень отчисления в фонд обязательных резервов, поскольку у нас появляется замена ему — фонд страхования депозитов.
— По-вашему, тот кризис, который произошел летом, сейчас преодолен?
— Это сложный вопрос. Есть ощущение, что не до конца. Я думаю, что восстановления уровня межбанковского кредитования, восстановления уровня сбережений не произошло. Это опасно, потому что это повышает цену кредитных ресурсов и препятствует инвестированию. Хотя пока это незаметно, но в принципе снижение масштабов инвестиций, торможение инвестиционных процессов может быть значительным.
— Насколько?
— Это трудно оценить. Но я, например, недавно беседовал с одним петербургским банкиром, и он считает, что влияние на реальный сектор будет очень сильным. Он говорит, что очень многие банки вынуждены отказываться от кредитования реального сектора, причем даже не инвестиционных проектов, а от кредитования оборотных средств. Это большая проблема.
— А сами предприятия к вам не обращались с подобными проблемами?
— Нет. Но их проблемы и так понятны. Смотрите, что происходит. Одним из главных итогов кризиса стал довольно значительный переток средств из коммерческих банков в государственные — Внешторгбанк и Сбербанк. Конечно, эти деньги из экономики не ушли. Проблема в другом. Внешторгбанк, например, в вопросах кредитования реального сектора чисто технически не может заменить коммерческие банки, потому что это государственный банк, там сложные процедуры контроля и учета. И потенциальному заемщику придется полностью переделывать технологию получения кредитов, а некоторые виды кредитов он вообще не сможет получить.
— Может ли государство как-либо препятствовать процессу перетока денег из коммерческих банков в государственные?
— Нет, это неизбежно. Как только ослабляется система коммерческих банков, капитал идет туда, где надежнее, то есть в госбанки. А куда еще? И именно это говорит о слабости нашего внутреннего финансового рынка. Причем это касается не только банковского сектора, но и рынка в целом. Потому что во всем мире есть способы защиты от кризисных явлений на рынке. Скажем, те же производные финансовые инструменты для этого специально сделаны. Например, падение нашего фондового рынка нанесло большой ущерб пенсионным фондам. На Западе это не всегда происходит, потому что есть инструменты, адаптированные под падающий рынок, то есть инструменты, которые обеспечивают устойчивость финансовой системы при неблагоприятном развитии событий.
— Насколько я помню, закон о производных финансовых инструментах разрабатывается в Госдуме уже года четыре.
— Потому что там есть фундаментальная сложность. Производные финансовые инструменты действительно не очень хорошо вписываются в наше гражданское законодательство, которое относит операции с ними к сделкам пари, не подлежащим судебной защите. И если принять разумный закон о производных инструментах, то он будет немножко искрить с гражданским законодательством.
— Тогда нужно вносить поправки в Гражданский кодекс.
— Знаете, это как с Конституцией практически. Я не могу этого исключить, но здесь надо сто раз подумать. Просто Гражданский кодекс — такая конструкция, которую очень трудно менять. Там очень хорошо видны инородные вкрапления, и сразу видно, что они чувствуют себя там неважно. И это фундаментальная проблема нашего законодательства, которое в части гражданского права основано на принципах континентального права, а в части регулирования финансовой сферы — англосаксонского. И в связи с этим постоянно возникают разного рода неувязки.
— И как долго можно с этим жить?
— Со временем эти законы будут взаимно адаптироваться. Если мы проживем в такой ситуации 20-30 лет, то будут прецеденты, практика применения законодательства. И рынок сформируется. Потому что без развития подобных инструментов мы не обеспечим достаточную глубину финансовой системы. То есть вклады — это как бы первый уровень финансовой системы. Потом есть более сложные инструменты, например паи инвестиционных фондов. Далее разнообразные производные инструменты. Это обеспечивает масштаб рынка и его устойчивость. У нас же пока "мелкий" рынок, и он очень простой, и поэтому соответствующая нестабильность. Кроме того, есть фактор недоверия населения к банкам. И преодолеть его можно только десятилетиями беспорочной практики, а этим могут похвастаться лишь западные банки.
— Так, может, разрешить западным банкам открывать филиалы в России?
— Я считаю, что это вариант. Но это и вопрос политического выбора.
— Когда в данной связи говорят о политических проблемах, обычно добавляют, что приход западных банков — угроза национальной безопасности России.
— Нет, я в это не верю абсолютно. Напротив, если пустить сюда западные банки, мы получим гораздо более устойчивую финансовую систему.
— Но это, очевидно, невыгодно российским банкам?
— Российским банкам это очень невыгодно.
— А предприятиям?
— Предприятиям это будет выгодно, потому что у них будет заведомо более дешевый кредитный ресурс.
— А как выдумаете, сами западные банки пойдут в Россию? По крайней мере, в форме открытия дочерних банков они пока не особенно стремятся у нас работать.
— Я не уверен, что они сюда пойдут, потому что западным банкам сложно работать в России: здесь особая специфика. А с другой стороны, российским предприятиям дорого работать с западными банками: там тарифы на текущее обслуживание выше, чем у российских. Вместе с тем я думаю, что если бы российское правительство действительно озаботилось созданием нормальной банковской системы, то ему надо было бы вести индивидуальную работу с рядом крупных западных банков и приводить их сюда за руку, беря с них обязательства создавать региональные сети. Потому что в Москве рынок банковских услуг насыщен, а в провинции найти нормальный банк — уже большая проблема. На мой взгляд, было бы разумно создать три-четыре крупные национальные сети, заключив соглашения правительства с западными банками. Потому что для западного банка приход в Россию — тоже политическое решение: огромная страна — и огромные инвестиции в создание сетей.
— Но можно же использовать готовые сети — почту или "Росгосстрах".
— Конечно, есть возможность сделать это на базе "Росгосстраха" или почты. Но это крупный и сложный проект, и ЦБ, видимо, не хочет этим заниматься, а в правительстве некому — по крайней мере, у меня такое ощущение.