Брачное средневековье

Российские правозащитники заявляют, что в последние годы женщины из республик Северного Кавказа все чаще обращаются за помощью в связи с насилием в семьях и принуждением к брачным союзам. Больше всего жалоб, по словам экспертов, поступает из трех республик — Чечни, Ингушетии и Дагестана. Специалист по социологии Северного Кавказа старший научный сотрудники РАНХиГС Константин Казенин утверждает, что модернизация семейных отношений в кавказских республиках все же происходит, хотя и неравномерно, а тот самый «неустойчивый, переходный момент — наиболее конфликтный».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Жива, здорова, дома с родными»

Последний громкий случай, связанный с принуждением к замужеству, произошел в октябре в Казани, когда полицейские ворвались в кризисный центр «Мамин дом» и забрали укрывавшихся в нем двух девушек из Дагестана. Руководители центра сообщали, что обе девушки бежали из Дагестана, поскольку их насильно выдали замуж. В шелтер они приехали в ночь на 18 октября, но уже через несколько часов были задержаны и вывезены сотрудниками полиции, сейчас об их местонахождении ничего не известно. В МВД по Татарстану заявили, что к случившемуся в шелтере отношения не имеют.

Похожая история произошла в июне уже в самом Дагестане: из шелтера в Махачкале в Грозный сотрудники полиции насильно вернули 22-летнюю уроженку столицы Чечни Халимат Тарамову, дочь бывшего министра ЖКХ Чечни Аюба Тарамова. До этого девушка записала видеообращение, в котором рассказала, что подвергалась насилию в семье и просила не раскрывать ее местонахождение. О происшедшем в дагестанском шелтере стали писать СМИ, правозащитники заявляли об опасениях за дальнейшую судьбу женщины. 16 июня уполномоченная по правам человека в России Татьяна Москалькова направила запрос прокурору Чеченской Республики. После этого омбудсмен, сославшись на слова чеченских чиновников и прокурора, сообщила прессе, что девушка «жива, здорова» и «находится дома с родными».

После этого Халимат Тарамова записала новое видеообращение, которое было показано по чеченскому телевидению. Девушка заявила, что у нее «все хорошо», она «в кругу семьи», никакого давления на нее нет, ее права не нарушаются.

Однако в течение нескольких месяцев после этого в СМИ и соцсетях продолжала появляться информация как о якобы новых и безуспешных попытках побега Халимат Тарамовой, так и о ее гибели. В сентябре девушка записала еще одно видеообращение, в котором попыталась успокоить общественность и заверяла в том, что находится дома и в безопасности. Этот ролик на своей странице в Instagram опубликовал министр по национальной политике, внешним связям, печати и информации Чечни Ахмед Дудаев.

«В соцсетях распространилось обращение Халимат Тарамовой, которую некоторые либеральные СМИ не раз объявляли мертвой-похищенной-убитой-ужас-что-происходит-спасите,— написал господин Дудаев.— Девушка настойчиво просит, чуть ли не умоляет оставить ее в покое. И это неудивительно, учитывая сколько грязи было выплеснуто на нее саму, да и на весь ее род». По мнению министра, «ради собственной выгоды и корыстных целей несколько провокаторов буквально высосали из пальца целую историю, сборник небылиц, у которых была одна цель — обвинить чеченскую семью в том, что они заботятся о своей дочери и не дают ее использовать».

Скандал в СМИ министр назвал «далеко не первым случаем, когда в Грозном буквально "оживают" люди, "похороненные" всякими фантазерами и откровенно больными на голову людьми, хайпующими на ком и на чем угодно».

«Если про шелтер пишут, это уже не настолько безопасное место»

По данным правозащитников проекта «Правовая инициатива» (внесен Минюстом в реестр иноагентов), в республиках СКФО работает несколько кризисных центров для женщин. Как правило, информация об их расположении и точном количестве не афишируется в целях безопасности пострадавших от насилия. Сами убежища содержатся как за счет грантов от государства, так и дотаций фондов и частных благотворителей. Ежегодно, по данным правозащитников, через эти убежища проходят сотни женщин, пострадавших от семейного насилия, а также оказавшихся в бедственном материальном положении. Чаще всего это люди, у которых не осталось сил продолжать жить в семье из-за агрессивного поведения мужей и родственников.

«Если про шелтер пишут и рассказывают в СМИ — это уже не настолько безопасное место,— говорит пресс-секретарь "Правовой инициативы" Ксения Бабич.— Поэтому есть шелтеры с фиксированным адресом, который можно легко найти, а есть такие, которые работают как операторы, у них есть адрес, по которому находятся сотрудники, как офис, но для убежищ специально находят квартиры, дополнительные площади в скрытых местах». По словам Ксении Бабич, убежища, как правило, становятся известными «из-за неприятностей»: у шелтеров не всегда отработаны правила безопасности, либо их нарушают сами пострадавшие.

Правозащитники «Правовой инициативы добавляют, что пострадавшие не могут подолгу находиться в убежищах внутри республик долгий срок, «учитывая особенности регионов». По словам правозащитников, сотрудники кризисных центров могут помочь пострадавшим связаться с НКО, помочь с дальнейшим укрытием, стратегией защиты, и «это комплексная работа».

Обычно женщины проводят в убежищах максимум несколько месяцев; там с ними работают психологи, юристы, которые помогают определиться, как жить дальше.

Основная задача убежища — «помочь женщинам, которые не в состоянии сами себя защитить».

«Вопросы своей личной жизни женщина в конечном счете решает сама»

Один из таких кризисных центров — «Надежда» — с начала 2019 года работает в Грозном, он был открыт на средства президентского гранта. По словам его основательницы, директора чеченской НКО «Женщины за развитие» Либхан Базаевой, каждый год помощь в нем получают от 85 до 95 женщин.

«С органами власти пока проблем не было. Учитывая опыт коллег из других кризисных центров, мы стараемся избегать подобных инцидентов,— рассказала Либхан Базаева.— И если у нас есть такая опасная ситуация, то мы максимально страхуемся, стараемся перевезти женщину в квартиру, поселить на какое-то время в гостиницу. Действуем таким образом, чтобы ее не запеленговали по телефону, пытаемся взять тайм-аут, чтобы была возможность как-то решить вопрос с ее дальнейшей судьбой».

Однако, по словам госпожи Базаевой, застраховаться от критических ситуаций «на 100% невозможно»: «Сыграть роль может малейшая ошибка, можно недооценить степень опасности. Мы все люди, все совершаем ошибки, и здесь нельзя кого-то винить или осуждать».

Либхан Базаева рассказывает об инциденте в их кризисном центре, который произошел в первый год после его открытия: «У нас была девушка, мы ее отправили отсюда в Дагестан в кризисный центр "Теплый дом на горе" — там ее приняли, все хорошо сделали. Однако молодая женщина сама созвонилась с мужем и рассказала, где находится. В тот же день за три часа он доехал туда, при всех вытащил ее на улицу, пару раз ударил и увез, а через неделю она нам снова писала: "Боже мой, что я наделала, я потеряла единственный шанс, я погибаю". Мы снова помогли ей, но поместили в другое место, попросили, чтобы она отдала нам свой телефон, дали ей другой для связи и строго-настрого запретили общаться с мужем. Надо понимать, что жертва находится в созависимых отношениях с насильником. Всегда нужна профессиональная тонкая работа психолога с травмированной женщиной, которая не способна адекватно оценивать свою ситуацию, принимать решения и логично поступать. Она была круглой сиротой и потому была беззащитна. Связалась по несчастью с человеком, который только вышел из тюрьмы, жестоким и беспринципным, не уважающим российский закон и не чтущим чеченские исконные традиции и этику. Мы работали с ней месяц, нашли ее собственных родственников, провели переговоры с ними, чтобы они ее защитили от мракобеса-мужа. И в общем, она все равно к нему вернулась (так часто бывает), но уже в другом статусе. Медиация сыграла свою роль. Родственники обещали, что дальше они будут контролировать ее ситуацию и не позволят ее обижать. Сейчас она с ним живет, укрепилась в семье. Общается со своими родными и знает, что у нее есть выход. И теперь ее просто так загнать в угол ни муж, никто не может».

«Вопросы своей личной жизни женщина решает сама в конечном счете,— считает госпожа Базаева.— Но наша задача — дать шанс правильного, безопасного и по-человечески достойного выхода из критической ситуации. Каждый случай индивидуален, жизнь многообразна. Работу кризисных центров надо совершенствовать постоянно. Главный принцип в этом деле — не навредить и оказать максимальную помощь, оставляя женщине возможность решать, как ей поступать».

«Добровольность — обязательное условие заключения брака в исламе»

О проблемах с правами женщин в некоторых республиках Северного Кавказа правозащитники заявляют регулярно. Председатель комитета «Гражданское содействие» (внесен Минюстом в реестр иноагентов) Светлана Ганнушкина рассказывала «Ъ» о помощи чеченским девушкам, сбежавшим из своих семей.

Речь шла о чеченках, которых собственные родители обманом или насильно вывозили в Грозный из Германии, где они работали и учились, чтобы «правильно воспитать» или выдать замуж против их желания.

Некоторым девушкам удавалось помочь, и сейчас они, по словам Светланы Ганнушкиной, находятся в безопасности. Но похожие истории, уточняет правозащитница, «продолжают происходить».

Госпожа Ганнушкина подвергалась критике в официальных чеченских СМИ: ее обвиняли в том, что она «покушается на традиции» чеченцев и чуть ли не сама «похищает» девушек из семей.

Насильственные браки критикуют и многие представители духовенства, в том числе и исламского. Например, заместитель председателя Совета муфтиев России, председатель Духовного управления мусульман Московской области Рушан Аббясов заявил «Ъ», что «обязательное условие заключения брака в исламе — это добровольность»: «С бракосочетания (никаха) начинается любая семья, это очень важный шаг в жизни молодых людей, и канонические правила этого обряда в полной мере изложены в Коране и сунне пророка Мухаммада. Жених и невеста выражают свое согласие на вступление в брак. Еще одним обязательным условием совершения никаха является открытость процесса, то есть родители или опекуны должны знать о намерении жениха и невесты заключить брачный союз, более того, опекун невесты должен дать согласие на заключение брака. Учитывая это, традиция воровства невест противоречит законам ислама — шариату, об этом говорят все мусульманские ученые, в том числе и на Кавказе».

Председатель Духовного собрания мусульман России Альбир Крганов говорит, что «в религии ислама насилия нет», и ни в коем случае нельзя соглашаться с попытками «запрещенных движений» насилие навязывать, в том числе речь идет и о насилии над женщинами, которое нельзя оправдывать «попытками жить в соответствии с некими якобы древними традициями»: «Это неправильно по самому Корану, в соответствии с которым человек должен делать выбор свободно и спокойно,— говорит господин Крганов.— Никто, даже родители, не могут выдавать дочь замуж насильно. В исламе первое, что обязательно в проведении обряда бракосочетания,— это согласие девушки. Если она не согласна, никакого бракосочетания ни перед Богом, ни перед обществом быть не может».

Муфтий добавил, что «мы живем в правовом государстве», в котором закон «превыше всего, един для всех, и никто не должен его нарушать».

Тем не менее российские правозащитники заявляют, что все чаще сталкиваются с жалобами женщин из кавказских республик на принуждение к браку и насилие в семьях.

«Я не представлял бы Северный Кавказ в качестве заповедника архаики»

Координатор программы «Экстренной помощи» Российской ЛГБТ-сети (ее активисты с 2017 года вывозят из республик Северного Кавказа представителей ЛГБТ-сообщества и женщин, подвергшихся семейному насилию) Давид Истеев рассказал «Ъ», что за последние пять лет, после того как в 2017 году в СМИ появилась информация о массовых преследованиях геев в Чечне, активистам «удалось вывезти оттуда более 250 человек». В их числе, по его словам, были и десятки девушек, которых пытались насильно выдать замуж в Дагестане, Чечне и Ингушетии и которые подвергались насилию со стороны членов семьи. Активист полагает, что в последние годы «женщины стали чаще обращаться за помощью к правозащитникам, потому что почувствовали, что есть какая-то поддержка». «В 2017 году мы помогли уехать пяти женщинам, но с каждым годом к нам обращались все чаще»,— говорит господин Истеев, уточняя, что активисты программы имели дело с десятком случаев только в последние несколько месяцев.

Адвокат «Правовой инициативы» Ольга Гнездилова рассказала «Ъ», что только в их небольшую организацию как минимум раз в два-три месяца обращаются девушки, которых пытаются выдать замуж против их воли, но «помочь удается немногим».

«Бывает, что девушка напишет одно сообщение о том, что ее выдают насильно замуж, я ей отвечаю: сообщите адрес, имя, оставьте какие-то данные, чтоб вас можно было найти. Но потом она пропадает со связи, и мы не знаем, что с ней, жива ли она вообще»,— рассказала Ольга Гнездилова. По ее данным, большая часть сигналов о насильственных браках и семейном насилии поступают к правозащитникам из трех республик Северного Кавказа — из Чечни, Ингушетии и Дагестана.

Ситуацию с насильственными браками в республиках Северного Кавказа Ольга Гнездилова отчасти объясняет «желанием маленьких народов сохранить свою кровь, свой обычный уклад, не выдавая девушек замуж за представителей другого этноса».

Однако увеличение числа таких случаев в последние годы правозащитница связывает и с отсутствием федеральной политики, направленной на борьбу с домашним насилием.

«У нас до сих пор не принят закон о борьбе с домашним насилием, российская власть предпочитает не замечать проблему насилия в семьях, и все это влияет на усугубление ситуации и в кавказских республиках тоже»,— полагает госпожа Гнездилова.

Президент центра исследований глобальных вопросов современности и региональных проблем «Кавказ. Мир. Развитие» Саида Сиражудинова тоже рассказывает, что женщины из Чечни, Дагестана и Ингушетии чаще других жалуются правозащитникам на семейное насилие и принудительные браки. Объяснение статистической диспропорции она видит в том, что другие кавказские республики отличаются «более светским подходом к восприятию женщины, к стилю ее одежды и вообще к вопросам доминирования определенных этических ценностей».

«Противопоставление Северо-Восточного и Северо-Западного Кавказа действительно есть — просто потому, что в Северной Осетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии модернизация семейной жизни началась раньше на пару десятилетий, чем на Северо-Восточном Кавказе,— рассказал “Ъ” эксперт по Северному Кавказу, заведующий научно-исследовательской лабораторией РАНХиГС Константин Казенин.— Эта модернизация была связана с началом массовой миграции в города в советское время, в 1960–1970 годы. Пик урбанизации на Северо-Восточном Кавказе пришелся на более позднее время. Это, впрочем, не значит, что на Северо-Западном Кавказе нет рецидивов, о которых говорят правозащитники».

В тех или иных масштабах подобные явления «есть во всех регионах России независимо от их культурного бэкграунда», подчеркивает господин Казенин: «Я ни в коем случае не представлял бы Северо-Восточный Кавказ в качестве заповедника архаики. То, что касается семейного уклада, в последние десятилетия там как раз очень сильно меняется, и особенно это заметно в Дагестане, где эти изменения начались в 90-е годы также в связи с массовым переселением в города. Доли браков, заключаемых по инициативе родителей, сократились в разы, что видно по опросам, которые мы там проводили». По данным Константина Казенина, сейчас в сельской местности Дагестана таких браков уже менее четверти от общего числа, хотя «в позднесоветское время их доля была гораздо выше».

Ученый добавил, что «меняются также и принципы, на которых основаны семейные взаимоотношения»: «Отцы гораздо больше участия принимают в воспитании детей — как мальчиков, так и девочек, отец, пришедший на собрание в школу, теперь абсолютная норма»

В Ингушетии, поясняет эксперт, ситуация в сфере семейных отношений «более гомогенная, единообразная, чем в Дагестане», однако и там происходит их модернизация. «Что касается Чечни, то там эволюция семейных отношений идет не только естественным путем: на нее существенное влияние оказывают чеченские власти, их представления о том, каким должен быть семейный уклад»,— добавил Константин Казенин. В целом модернизация происходит «неравномерно в разных слоях общества, этносах и районах». «Этот неустойчивый, переходный момент на самом деле наиболее конфликтный,— поясняет эксперт.— Под одним кровом, в одном домохозяйстве, в одной семье сосуществуют люди с очень разными представлениями о том, как вообще должна быть организована семейная жизнь, гендерные отношения. В этот переходный момент конфликтов, конечно, больше всего».

«Происходит в какой-то степени даже популяризация "убийств чести"»

По словам экспертов, иногда подобные конфликты становятся причинами гибели женщин, в том числе из-за так называемых убийств чести. Речь идет о преступлениях, в ходе которых женщин убивают члены их семей за отказ вступать в брак или «слишком вольное поведение».

Жертвами, по информации правозащитников, чаще всего становятся как «опороченные» женщины и девочки, так и мужчины и мальчики, которых подозревают, например, в гомосексуальных отношениях.

Точной открытой статистики по этому виду преступлений, впрочем, нет.

В 2019 и 2020 годах Саида Сиражудинова вместе с коллегами опубликовали два доклада о ситуациях с «убийствами чести» в Чечне, Ингушетии и Дагестане. Авторы пришли к выводу, что «убийства чести» — это не «внезапное явление», а «заключительный этап», которому, как правило, предшествует «череда принуждений, давления и издевательств». По словам Саиды Сиражудиновой, «всплеск» таких преступлений на Северном Кавказе начался в постперестроечный период «одновременно с периодом возвращения к традициям»: «Это был некий общий процесс. Говорить, что раньше не было "убийств чести", мы не можем,— они были и во времена Советского Союза,— говорит правозащитница.— Но это явление не было системным, а сами такие трагедии замалчивались. Сейчас же ситуация несколько иная: происходит в какой-то степени даже популяризация "убийств чести", попытки их оправдания со стороны радикально настроенных групп. И убийств стало больше, и знать о них мы стали больше, потому что информационное общество проникло и туда. Если где-то происходит громкое убийство, мы чаще можем о нем узнать благодаря возможностям интернета».

Оба доклада центра «Кавказ. Мир. Развитие» об убийствах чести правозащитники озаглавили как «Убитые сплетнями» и «Убитые сплетнями-2». В ходе первого исследования (более 70 интервью с родственниками, знакомыми и соседями жертв «убийств чести») авторы получили основания утверждать, что с 2008 по 2017 год в трех республиках произошло 33 «убийства чести», в результате которых всего было убито 39 человек, из них 36 женщин и трое мужчин.

Анализ случаев «убийств чести» показал, что жертвами подобных преступлений становятся преимущественно молодые незамужние девушки; реже — разведенные, а иногда и замужние женщины в возрасте от 20 до 30 лет.

Убийцам они доводились дочерями, сестрами, женами, племянницами или падчерицами.

«По выявленным и проанализированным нами 33 случаям только 14 дел дошло до суда. В 13 случаях обвиняемых осудили, в одном — оправдали,— рассказывается в докладе.— В разных случаях убийц приговорили к сроку от 6 до 15 лет отбывания наказания в колонии строгого режима. Но это только вершина айсберга. На практике лишь немногие из подобных преступлений получают известность и становятся предметом правового расследования и внимания СМИ».

Одним из основных препятствий для эффективного расследования и ведения в суде дел по убийствам женщин авторы исследования называют «ограниченный доступ к правосудию потерпевших из-за неравного отношения и предубеждений на правовом, институциональном, структурном, социальном и культурном уровнях». В докладе также говорится, что в основе этих преступлений лежат «не традиции, не обычаи и не нормы шариата, а самоуправное и своевольное поддержание личных и родовых амбиций, подкрепляемых и подстрекаемых давлением общественного мнения, сплетнями, слухами и клеветой».

Жители республик, с которыми разговаривала Саида Сиражудинова и ее коллеги, «неохотно разговаривают на эту тему, так как она касается внутрисемейных проблем, в которые не принято вмешиваться». При этом она обратила внимание на парадокс, который заключается в осуждении конкретных преступников и принятии «убийств чести» как явления: «Люди могут оправдывать эти преступления тем, что какие-то женщины предположительно вели некий "неправильный" образ жизни. Однако если речь шла о конкретной женщине, которую они знали лично, обычно они были возмущены и сочувствовали ей».

В ходе работы над вторым докладом Саида Сиражудинова проанализировала 43 приговора с 2011 по 2019 год по уголовным делам, связанным с убийствами по мотивам «чести». Из него следует, что после опубликования результатов первого исследования чеченские и ингушские чиновники заявляли об отсутствии у них проблемы «убийств чести», хотя приговоры, вынесенные судами республик по конкретным уголовным делам, существование проблемы подтвердили. Саида Сиражудинова обратила внимание на то, что «аморальность» жертв «убийств чести» в суде нередко выступала как смягчающее обстоятельство для обвиняемого: «Были случаи, когда убийцу либо амнистировали, либо признавали, что он совершил преступление в состоянии аффекта, и приговаривали к исправительным работам».

Правозащитница убеждена, что публичность в таких случаях необходима: «Благодаря ей общество начинает задумываться над проблемой, обсуждать и осуждать ее. А с практикой убийств чести нужны более серьезные механизмы борьбы. Нужны активные действия политических и религиозных деятелей, потому что подобные убийства идут вразрез с нормами религии и не имеют исламского фундамента».

«После подобных трагедий, по крайней мере после тех, которые стали достоянием гласности, уголовные дела стали возбуждаться более регулярно,— говорит Константин Казенин.— И, в частности, благодаря гласности. Можем надеяться, что здесь что-то тоже будет меняться».

«Мужчины пытаются защитить свой образ защитников женщин»

Ольга Гнездилова согласна, что огласка нередко бывает эффективной и помогает «хотя бы частично» разрешить многие конфликтные ситуации, связанные с семейным насилием: «У нас были истории, когда разрешались даже безнадежные, как мы считали, ситуации именно благодаря публичности. Власти на Кавказе очень остро реагируют на медиа, и было так, что чеченские власти шли навстречу и исправляли ситуацию, чтобы СМИ потом рассказали, как чиновники помогли женщине». Ольга Гнездилова объясняет это тем, что «кавказские мужчины пытаются защитить свой образ защитников женщин, представление, будто женщина на Кавказе более защищена, чем в Центральной России»: «Когда им говорят, что есть проблема, они всегда реагируют. Может быть, не всегда именно так, как хотелось бы, но все же стараются как-то положительно отреагировать».

Давид Истеев, в свою очередь, утверждает, что его организация старается избегать медийной огласки в подобных историях, чтобы не навредить пострадавшим. На обвинения в «хайпе» после похищения Халимат Тарамовой из махачкалинского шелтера он отвечает, что самое первое ее видеообращение было передано журналистам только после того, как силовики ее уже увезли, а правозащитникам грозили уголовным делом по обвинению в похищении. Само же видео было записано девушкой «не для прессы, а для правоохранительных органов», которые начали бы ее искать, «это стандартная процедура для таких побегов».

Впрочем, в некоторых случаях огласка все же становится «определенной гарантией физической безопасности сбежавших женщин», признает господин Истеев. Так, по его словам, в итоге произошло и с Халимат Тарамовой, которая «не может выйти ни с кем на связь», но правозащитникам «хотя бы известно, что она действительно жива и невредима»: «Она довольно известная личность в Грозном, живет в центре города, и местные жители иногда видят ее в городе в сопровождении братьев, которые выводят ее на улицу два-три раза в неделю. Как минимум физически она пока в порядке».

По словам Светланы Ганнушкиной, в ряде случаев пострадавшим от семейного насилия и сбежавшим из дома женщинам помогал глава Чечни Рамзан Кадыров. Иногда в таких ситуациях он давал гарантии, что с их головы «не упадет ни один волос», в случае если они вернутся домой, и «свое слово сдерживал».

В то же время власти Чечни публично редко осуждают ситуации с семейным насилием, а иногда даже демонстрируют толерантное к нему отношение.

«Когда замужем, бывают и споры, и ссоры, и бывает, что муж побивает»,— заявил, например, господин Кадыров в 2020 году в Гудермесе родителям чеченки Мадины Умаевой, которые обвиняли ее мужа в том, что он забил ее до смерти. Тогда проведенная по инициативе СКР по Чеченской Республике экспертиза не подтвердила, что ее смерть была насильственной. Законопроект о борьбе с домашним насилием, который намерены внести в Госдуму ряд российских депутатов, правозащитников и сенаторов, глава Чечни считает «разрушающим институт семьи». «Это серьезная проблема… То же самое происходит в Европе. Там нет понимания обычаев, традиций, института семьи. Поэтому они потихоньку становятся тем, кем они сейчас являются, выходят замуж за собак, покойников, женятся не знаю на ком»,— считает господин Кадыров.

Уполномоченный при главе Республики Ингушетия по правам ребенка Зарема Чахкиева, напротив, неоднократно заявляла, что в ингушских семьях ежедневно избивают детей и женщин, но чиновники не могут полноценно решить проблему профилактики насилия без соответствующих законов.

Но даже среди ее коллег с этим согласны не все: правозащитник из Ингушетии Магомед Муцольгов заявил «Ъ», что не видит проблемы с насильственными браками и насилием над женщинами в семьях на территории республики, а известные случаи называет «эксцессами» и «единичными инцидентами». По его словам, подобные преступления могут происходить в любом регионе России, а в целом «подобные вещи» ингушским народом не только не приветствуются, но и осуждаются.

Мария Литвинова, Павел Коробов