проект балет
В Большом театре готовится премьера двухактного балета Джона Ноймайера "Сон в летнюю ночь". Хореограф, уже 30 лет возглавляющий труппу в Гамбурге и считающийся одним из лидеров современного балета, впервые работает с московским театром. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА встретилась с ДЖОНОМ НОЙМАЙЕРОМ накануне очередной репетиции.
— Когда появился проект постановки в Большом?
— Первое приглашение поступило еще от Юрия Григоровича. Тогда, в советское время, очень сложно было вести переговоры. С тех пор практически каждый раз, как менялось руководство в Большом театре, шло продолжение этого диалога. Как трехактная пьеса. Нет, наверное, четырехактная.
— "Сон в летнюю ночь" попросил театр?
— Это мой выбор. Я ведь не торгую своими балетами, как бананами. Для меня главное — диалог между труппой и мной. Поэтому я неделю смотрел Большой в Париже, потом приезжал на его гастроли в Лондон. И только когда увидел труппу в работе, я принял решение ставить именно этот балет.
— Почему вы выбрали комедию?
— Когда я ставил "Сон" для собственной компании много лет назад, я хотел показать балетную труппу, которая может работать как прекрасная театральная, как МХАТ в лучшие дни, например. Чтобы был потрясающий ансамбль, а не иерархическая пирамида балетов XIX века. Очень интересно попробовать осуществить это с московской труппой, потому что мне кажется, что Большой очень богат актерскими сценическими характерами.
— Вы представляли себе конкретных актеров в конкретных ролях?
— Мне очень повезло в моей карьере, я работал действительно с величайшими звездами: с Фонтейн, Нуриевым, Макаровой, Барышниковым. Поэтому мне уже неинтересно так жить — взять готовую звезду. Мне интересно открывать и совсем молодых танцовщиков, и неизвестные качества в артистах уже знаменитых — вдруг показать другую сторону их натуры.
— Сколько времени вы собираетесь здесь работать?
— Я люблю все делать сам, мне нужно лично репетировать с артистами, тянуть их, толкать, трогать, вот я такой. Сейчас у меня самого нет столько времени, сколько хотелось бы. Но в моей переговорной драме с Большим настал момент кульминации — "сейчас или никогда". И я подумал, что, если опять отодвину постановку, это будет бесконечная история. Я проработаю здесь всю эту неделю и последние две недели перед спектаклем.
— Говорят, вы запретили артистам Большого смотреть балет в других интерпретациях? Это почему?
— Уже слышали? Это правда. Потому что я все еще жив. И хотел бы сформировать свой текст сам конкретно для этих исполнителей. Если бы я был мертв, тогда, конечно, можно учить текст по видео и говорить: Джижи Хайяд танцевала вот так, Анна Поликарпова так, а я хочу танцевать вот так. Но пока я сам здесь присутствую, я не хочу, чтобы московские танцовщицы выглядели как Анна Поликарпова, я хочу, чтобы они в себе самих нашли логику этих характеров, этих образов. Я в общем-то открыт, я все время что-то меняю. Вот, например, для Яна Годовского переделал хореографию Пэка, потому что увидел в этом артисте что-то интересное.
— Для Мариинского театра вы поставили эксклюзивный балет. Доверяете петербуржцам больше, чем москвичам?
— Я просто знал труппу Мариинского театра немножко лучше. Там переговорная драма была еще подольше московской — этакая греческая, только не трагедия, я надеюсь. Там была другая ситуация. В Мариинке я делал несколько разных балетов. И вначале было еще не очевидно, что возникнет новая работа.
— Для Большого работа с вами — это работа с живым классиком. А что для вас значит Большой?
— Наверное, то же самое. Я, конечно, смотрю в будущее как хореограф, но с другой стороны — сильно связан с прошлым. У меня огромная коллекция, тысячи книг о балете, тысячи программок, и картин, и гравюр, и литографий. Меня завораживает все, с чем мы пришли к сегодняшнему дню. Меня интересует, где мы сейчас находимся и кто были те люди, которые проложили этот путь. Балет в XIX веке развивался именно через Мариинский и через Большой театр. Поэтому для меня огромная честь и привилегия быть частью этого исторического движения, в котором, возможно, мне доведется продвинуться немного вперед вместе с Большим театром.
— Для вас перенос готовых спектаклей — это заработок или все-таки творчество?
— Для меня балет — это искусство только сегодняшнего дня, сиюминутного напряжения. Если я смотрю сегодня "Лебединое озеро" и это трогает меня лично, только тогда для меня в "Лебедином" есть ценность и значение. Это же касается и моей собственной работы. Моя цель — давать моим произведениям жизнь. "Сон" был сделан, кажется, еще в 1977 году. Мне интересно, каков он будет в 2004-м с русскими исполнителями? Понимают ли они его на физиологическом уровне, интересно ли им это, возникнет ли благодаря им какая-то новая жизнь у этого балета? В прошлом году мы отметили 30-летие Гамбургской труппы. Некоторые балеты существуют в репертуаре все 30 лет. Но они должны выглядеть — и выглядят — как свежие и новые. Я каждый вечер бываю на спектаклях своей труппы — не просто полюбоваться хожу. Моя работа руководителя и хореографа труппы — смотреть, судить и делать так, чтобы любой балет танцевался с сиюминутным напряжением.
— В Германии сейчас уменьшают ассигнования на культуру: в Берлине объединили балетные труппы, во Франкфурте не продлили контракт с Уильямом Форсайтом. Коснулась ли эта политика вашего Гамбургского балета?
— Нужно уметь убеждать правительство в важности вашей работы. Я говорю: у нас заполняемость зала 97 процентов. И вот сейчас я как раз собираюсь подписывать новый контракт. Правда, последние два контракта были каждый по десять лет, а сейчас — на пять с возможностью продления.
— Что вы собираетесь делать в этом сезоне?
— В прошлом, юбилейном году мы показали 16 разных моих балетов. Поэтому в этом сезоне я решил ничего нового в Гамбурге не ставить. Мы будем делать "Тщетную предосторожность" Аштона и покажем четыре новые работы молодых хореографов, двое из моей труппы. То есть, с одной стороны, великая классика, а с другой — посмотрим, что могут молодые. Я сделаю только одну новую постановку в этом году — "Русалочку" для Королевского датского балета в Копенгагене к 200-летию Андерсена. Новая музыка написана русским композитором, очень молодой женщиной Верой Авербах.
— Вы известны своим пристрастием к русским исполнителям: экс-солистка Мариинского театра Анна Поликарпова — прима вашего балета, на молодежном конкурсе в Лозанне вы выбираете тоже выходцев из бывшего СССР...
— Я, честно говоря, не разделяю мир по национальности, как будто я стою в буфете и беру борщ, потом итальянский салат, французский сыр. Если вы спросите меня, сколько русских танцовщиков в труппе, я не знаю, так же, как и французов, и американцев. Для меня есть только одно качество — это личность, индивидуальность танцовщика.