Б — Благоустройство

«Моя улица» — программа комплексного благоустройства улиц Москвы, запущенная в 2014 году. Программа предусматривает обновление и расширение тротуаров, прокладку велодорожек, установку малых архитектурных форм. Конечная ее цель — возвращение центра Москвы пешеходам и велосипедистам и сокращение автомобильного потока. Методические и проектные материалы для проекта на первом этапе разрабатывало конструкторское бюро «Стрелка». До 2020 года на работы в рамках программы потрачено около 200 млрд рублей, за это время реконструировано 415 улиц, переулков и площадей. В 2020 году из-за эпидемии коронавируса работы по благоустройству в Москве были приостановлены.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Москва 2000-х, как ее видит правительство Юрия Лужкова,— это дома, в них должна течь вода и зажигаться свет, иногда их нужно сносить и строить новые (если это исторически ценные здания — возводить заново в сильно ухудшенном виде). На участках земли, свободных от жилых домов, строятся БЦ, ТЦ и ТРЦ. В оставшихся промежутках устраиваются городские праздники, призванные напомнить москвичам об исторических традициях, насладиться творчеством Олега Газманова и купить меду. У слова «благоустройство» в таком городе понятный смысл — это плановая замена всего (вернее, кое-чего) обветшавшего, ежесезонная покраска бордюров в желто-зеленый, необязательное латание разного рода дыр. Москва — город с деньгами, и городские власти научились выжимать деньги из каждого квадратного метра, но все, что не получается сдать в долгосрочную аренду, властям как будто не интересно. Жителям, впрочем, тоже: их выводит из равновесия лишь самый вопиющий снос, возведение совсем уж абсурдного памятника или перспектива точечной застройки под окнами. Предел урбанистических мечтаний — списки «Чего нет в Москве», которые публикует журнал «Афиша»; впрочем, и тут речь идет в основном об учреждениях и институциях — нет больших концертных клубов и маленьких дизайнерских лавок, нет кинотеатра IMAX и булочных со свежими круассанами, за что ни ухватись, ничего нет — выходит так, что даже самая смелая мечта о «городе с человеческим лицом» сводится в эту пору к пожеланию открыть еще несколько точек торговли. Город как среда обитания, которая может быть удобной или нет, от которой зависит, как люди в городе себя ведут и что они при этом чувствуют,— город в таком понимании может быть интуитивно знаком петербуржцу, где такая среда сложилась задолго до его рождения, но ни в Москве, ни тем более в других населенных пунктах эти параметры неосознанны и, в общем, не видны. Чтобы их разглядеть, нужны специальные очки.

Эту оптику дает язык; чтобы изменились взгляды, а затем и вещи, должны сначала измениться слова. Новые термины для разговора о городе возникают как бы из ниоткуда и не очень понятно зачем: городская среда, общественное пространство, транспортная связность, само слово «урбанистика», объединяющее эти понятия. Но к чему эту урбанистику приложить в конце нулевых и куда ее отнести — на фестиваль меда? Даже самые прогрессивные градоначальники вроде пермского губернатора Чиркунова не готовы заниматься средой вообще. С легкой руки Марата Гельмана Пермь пытаются оживить через точечные вторжения современного искусства, но гигантские «пермские ворота» Николая Полисского или меланхолическую беседку Александра Бродского окружают злые неухоженные улицы, которые от появления арт-объекта не становятся добрее: беседку у пермского Музея современного искусства благодарные горожане однажды ночью и вовсе сожгут. Урбанистический дискурс продвигается в массы усилиями Института медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка», который открылся в Москве в мае 2010-го, и поначалу он выглядит как воспарившая над городским бытом кастальская школа: ее слушатели, ведомые архитектором Ремом Колхасом, будут заниматься изящной умственной игрой, вечерами отдыхая в дизайнерском баре. При этом сразу за воротами «Стрелки» начинаются разбитые дороги, приспособленные под стихийную парковку тротуары и потускневший желто-зеленый цвет «объектов ЖКХ», и что с этим делать, как любили писать все в той же «Афише», решительно непонятно.

Можно предположить, что основатели «Стрелки» имели в виду не только подготовку архитекторов и дизайнеров, но изменение сознания их будущих заказчиков, и первая площадка для такого эксперимента возникла раньше, чем ожидалось, и в масштабах, которые невозможно было представить. Через четыре месяца после основания «Стрелки» мэр Москвы Юрий Лужков отправлен в отставку в связи с «утратой доверия», и если у нового градоначальника Сергея Собянина нет собственной идеологии, стиля — то быстро становится понятно, где ее можно взять. Активные горожане трактуют первые шаги нового мэра по аналогии с мэром предыдущим: если начинают менять асфальт на плитку, значит, наверняка к семье мэра приписан плиточный заводик. Но быстро становится понятно, что здесь действуют мотивы иного порядка: есть идея «комфортного городского пространства», есть новый урбанистический язык, есть средний (креативный, образованный) класс, осторожно формулирующий запрос на политические перемены — и наверняка готовый поддержать более локальные, градоустроительные. Есть, в конце концов, необходимость расчистить центр от автомобилей, иначе город просто задохнется — и значит, нужно сделать его удобным для пешеходов. Весной 2011-го почти одновременно Собянин запрещает наружную рекламу на фасадах домов и над проезжей частью и назначает депутата Госдумы Сергея Капкова директором ЦПКиО им. Горького. Город нужно освободить от визуального, архитектурного, торгово-коммерческого мусора и создать наглядную модель, в сторону которой все будет двигаться: ею и станет центральный парк.

Дальнейшее известно. Сергей Капков, запустив реконструкцию парка и заменив непродирабельную аббревиатуру лаконичным названием «Парк Горького», уходит руководить московским департаментом культуры, и это не простое назначение: между культурой и городской средой теперь нет четких границ, городская среда и есть культура, инженерия человеческих душ происходит не только в музее или театре, но на улице, в сквере, в парке — через само строение скверов и парков. Капковская модернизация — это велодорожки, вайфай и стритфуд, деревянные лавочки, пешеходные улицы, обновленные библиотеки и «Гоголь-центр»; это город, который работает как «фабрика впечатлений», город, в котором интересно. Интересно оказывается не всем. Культурная политика капковского периода прочерчивает новые линии противостояния: одни принимают все происходящее на ура, другие с первых же парк-горьковских дней начинают оплакивать утраченную Москву — сначала в образе старых аттракционов, которые убирают из парка, далее везде. Этим другим кажется, что все это делается для каких-то оторванных от жизни хипстеров, которых власть к тому же отвлекает таким образом от политической борьбы; кажется, что культуру заменяют дизайном, а суть — видимостью. Нарастающее московское благополучие вступает в явное противоречие с политическими разногласиями: «удобные для жизни» общественные пространства — это те же площади и скверы, на которых, согласно новым законам, запрещено собираться митингующим, самый изысканный и утонченный из общегородских праздников — День города — 2014, увенчанный исполнением «Музыки на воде» Генделя на Патриарших,— проходит всего через несколько недель после катастрофы со сбитым малайзийским «Боингом» и почти одновременно с боями за Иловайск. 10 марта 2015 года Капков уходит в отставку, в интервью «Медузе» (в настоящее время внесена в реестр СМИ-иноагентов) он говорит: «Повестка теперь другая. А при этой повестке то, что я делаю,— я не знаю, нужно или нет». Мало кто может представить в этот момент, что новейшая история московского благоустройства — и связанного с ним общественного раздражения — еще даже не началась.

Программу «Моя улица» мэрия осторожно запускает еще в капковские времена, но настоящий размах она приобретает летом 2015-го, со сменой ведомственной принадлежности: теперь культура выведена за скобки, реконструкцией улиц занимается комплекс городского хозяйства, отныне «город, удобный для жизни» — это прежде всего новые тротуары, остановки, деревья, фонари, лавочки, автобусы. Но прежде всего тротуары. Создание «комфортной городской среды» оказывается сопряжено с жутким дискомфортом: центр Москвы перекопан от первой оттепели до последних заморозков, ни пройти ни проехать, и уверения, что все это временно и для вашего же блага, действуют плохо. Соцсети гудят: раздражает круглосуточный грохот под окнами, и пыль, и грязь, и то, что в прошлом году бордюры под окнами уже меняли, а теперь перекладывают опять, отдельно раздражает результат — то, что появляется, когда заканчиваются грохот и пыль. То, что задумывалось властями как общественное благо, воспринимается благополучателями как акт коррупции невиданных масштабов, за которым не может стоять ничего, кроме алчности.

На самом деле может. Благоустройство новейшего образца — реализация все тех же урбанистических идей, с которыми когда-то вышла на московскую сцену «Стрелка». Новые тротуары такие широкие затем, что по ним можно гулять, знакомиться, разглядывать друг дружку, сидеть за столиком в уличном кафе и выпивать по бокальчику. Улицы, парки, площади — они для того, чтобы жить, смотреть на других и показывать себя, а не просто перебегать на максимальной скорости из точки А в точку B, желательно зажмурившись. На то же ощущение от города работают и платные парковки, и выделенные полосы, и новые удобные автобусы, и… набор аргументов давно и хорошо известен, и всякий, кто имеет неосторожность с ним выступить, должен быть готов услышать в свой адрес — тебя купили, тебе заплатили, ты лижешь сапог Собянина (уверен, не будет исключением и этот текст). И это не менее интересное явление, чем само по себе благоустройство.

Урбанистика, чей понятийный аппарат подхватили когда-то городские власти,— это не схема расположения тротуаров и лавочек, это система знаний о том, как люди живут в городе, об их социальных взаимодействиях. Тротуары и лавочки предполагают, что люди включаются в жизнь города не только в качестве гуляющих и сидящих за столиками,— в этом пространстве они находят себе подобных, запускают свои бизнес-начинания, обмениваются товарами и услугами, в конце концов, участвуют в управлении городом, а значит, начинают ощущать город своим. Московское благоустройство второй половины 2010-х — смелый социальный эксперимент: что будет, если сделать все то же самое, но без малого бизнеса, участия в управлении и прочих социальных тонкостей в городе, жители которого все больше чувствуют его чужим? Получится ли создать дружелюбную и комфортную городскую среду там, где никто никому не верит? Можно ли сделать людей счастливыми, если они сами о том не просили — а это счастье на них спустили сверху?

И вот результат эксперимента. Мэрия реконструирует скверик, москвичи идут туда гулять, но сразу же скучают по совсем недавнему (и не очень-то приветливому) городу с палаткой у метро и наружкой на фасаде — а за сквериком видят лишь уворованный миллиард. Жители менее благополучных мест смотрят на размах столичного благоустройства, мягко говоря, с изумлением: только за 10 месяцев одного лишь 2019 года по статье «Благоустройство» город освоил 281 млрд рублей, это больше, чем расходы на Крымский мост, и сопоставимо с бюджетом Татарстана , и это пиршество происходит в стране, где в тысячах школ нет канализации и в сотнях — теплых туалетов. Мэрия (особенно запомнилось выступление вице-мэра Петра Бирюкова, который сообщил в 2017-м москвичам, пережившим уже три сезона «Моей улицы», что программа уличного благоустройства не закончится никогда) не пытается объяснить, зачем это все, создает систему имитационной народной поддержки — тротуары ремонтируют не просто так, а потому, что цифровые аватары москвичей проголосовали за них в приложении «Активный гражданин», а перед выборами еще раскидывает задания популярным инстаграм-блогерам, спуская для публикации стандартный текст «Как похорошела Москва при Собянине!». В результате единственным публичным спикером «Моей улицы», который пытается объяснить ее идеологию и конечную цель, становится архитектурный критик (и по совместительству партнер КБ «Стрелка», участвовавшего в разработке программы) Григорий Ревзин — и в ответ на его статью на сайте фонда Carnegie в соцсетях поднимается настоящее цунами ярости, способное сбить с ног даже самого эмоционально выдержанного человека (аргументы и стилистику этих комментариев лучше всех резюмировал Алексей Навальный, объявивший всех урбанистов «агрессивными олухами» и «жуликами на подряде у мэрии»).

Московское благоустройство в год пандемии и карантина резко сбавило обороты, а вместе с ним снизился и градус общественного недовольства: оказалось, в общем и целом, что и с этими фонарями и тротуарами можно жить. «В общем и целом» — потому что удобные для прогулки тротуары не выглядят такими удобными, если в процессе гуляния ты упираешься в оцепление Росгвардии. Потому что спонтанная нерегулируемая жизнь, которая образуется во вновь появившихся общественных пространствах, не радует органы правопорядка (как это произошло в «Яме» на Покровском бульваре, ныне обнесенной двойными ограждениями) и привыкших к тишине местных жителей (как это происходит на Патриарших). Потому что реализованная в центре Москвы концепция «города как театра» хороша для богатых и здоровых, но для бедных и больных, видимо, нужны другие решения — чтобы они не чувствовали себя в этом театре изгоями. Потому, в конце концов, что над всем этим висит зловещая коррупционная тень — которая несколько портит атмосферу городского праздника. «У нас широкий круг явлений трактуется в том смысле, что воруют,— писал Григорий Ревзин в „Weekend" в марте 2020 года.— Возьмите образование или медицину — есть же обвинения? Никому, однако же, не приходит в голову отменить их вовсе... С урбанистикой — благоустройством, общественным транспортом, велосипедами, парковками, деревьями, освещением, лавочками — иначе. Это как бы вообще не нужно, это просто лишнее, предпринятое для кражи денег». Наверное, когда-нибудь и эти тротуары, и эти лавочки создадут новое ощущение от города, в котором не будет ничего, кроме доброжелательности и открытости — но пока выходит так, что их на этих лавочках нет, при всей любви к лавочкам, по не зависящим от лавочек причинам.