В ГМИИ имени Пушкина открывается выставка «Свободное искусство. Итальянский футуризм из коллекции Джанни Маттиоли». Выставят 26 работ, считающихся самыми ценными в знаменитом миланском собрании: с 1997 по 2016 год они находились на долговременном хранении в Музее Пегги Гуггенхайм в Венеции, но уже несколько лет кряду гастролируют по миру в ожидании открытия музея Брера Модерн, филиала Пинакотеки Брера, где получат постоянную прописку. До Москвы коллекцию Джанни Маттиоли показали в Петербурге, в Русском музее — в другом контексте.
Умберто Боччони. «Город поднимается», 1910
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Умберто Боччони. «Город поднимается», 1910
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Джанни Маттиоли (1903–1977) поздновато родился и рановато умер. Поздновато родился в том смысле, что, когда ему, пятнадцатилетнему книжному мальчику, отпрыску благородного, но обедневшего семейства, восторженному и романтическому, попал в руки манифест Умберто Боччони «Pittura scultura futuriste», лучший из итальянских футуристов был уже два года как мертв: нелепая и неромантическая смерть, упал с лошади во время учений, даже не на поле боя. То есть футуризм был рядом, буквально рядом — Филиппо Томмазо Маринетти, когда приехал в Милан, поселился на той же виа Сенато, и мемориальная доска, сообщающая, что здесь Маринетти жил и в 1905 году начал издавать журнал «Поэзия», обнаруживается в двух шагах от родного дома будущего коллекционера. Но периода футуристических бури и натиска Маттиоли не застал — в 1919-м восторженный и романтический мальчик сбежит из дома, чтобы драться за Республику Фиуме под знаменами своего литературного кумира, Габриеле Д’Аннунцио, и ловить военно-экстатический дух футуризма за хвост. Позже он познакомится и с Маринетти, и с Маргаритой Сарфатти, художественно-идеологической музой дуче, и со всеми футуристами, кто не погиб на Великой войне, и особенно подружится с Фортунато Деперо, который станет его проводником в мир футуризма. Строго говоря, коллекция начнется уже в 1920-е, но по большей части это будут небольшие дружеские подарки — сам Маттиоли, едва сводивший концы с концами, ничего покупать не мог, но выступал консультантом и посредником для других коллекционеров. В 1940-м он женится на девушке из богатой миланской семьи, в 1943-м супруги уедут из Милана, который отчаянно бомбили, на Лаго-Маджоре — там-то Маттиоли и примется за коллекционирование, причем в совершенно шизофренических обстоятельствах. То есть одной рукой станет покупать работы старого друга Деперо, переживавшего не лучшие времена и как раз в 1943-м выпустившего книгу верноподданническо-фашистских стихотворений — в надежде на заказы партии и правительства, а другой рукой вместе со своей кузиной, легендарной директрисой Пинакотеки Брера (между прочим, первой в истории Италии женщиной, возглавившей музей) и героиней Сопротивления Фернандой Виттгенс, будет переправлять итальянских евреев в нейтральную Швейцарию. А что рановато умер — Маттиоли, верный рыцарь футуризма, не дожил до его нынешней реабилитации. Хотя и приложил к этой будущей реабилитации массу усилий, пропагандируя футуризм всеми возможными способами,— например, бесконечно возя свою коллекцию по всему миру, от Сан-Паулу до Нью-Йорка, на Венецианские биеннале и кассельские Documenta, чтобы мир наконец прозрел и понял, что Париж был не единственной родиной революции в искусстве, а Маринетти не равняется Муссолини — формула корреляции тут и сложнее, и трагичнее.
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Фото: Collezione Gianni Mattioli
Над своей коллекцией Джанни Маттиоли работал — это был именно что большой интеллектуальный труд, работа мыслящего глаза, а не одного лишь кошелька — всего около десяти лет, главным образом — с 1943-го по 1953-й. Покупал у самих художников — друзей юности, у их вдов и наследников, у известных итальянских коллекционеров. И постепенно, к концу 1940-х, как утверждает его дочь, искусствовед Лаура Маттиоли, у него сложилось ясное представление, что должно быть в центре его коллекции. Ранний футуризм и ранняя метафизика — то, что он считал главным вкладом Италии в дело интернационального авангарда первой трети XX века (Маттиоли его неплохо знал — в 1920-е ездил в Париж знакомиться с сюрреалистами, интересовался искусством русского зарубежья) и что надеялся очистить от политики и фашизма (отсюда временные границы — с 1909-го, года первого манифеста Маринетти, до начала 1920-х, исключение по дружбе делалось только для Деперо). Футуризм по Маттиоли оказывается купелью, в которой было крещено все лучшее в итальянском искусстве,— даже у Амедео Модильяни в «Портрете художника Фрэнка Хэвиленда» (1914) проявляется какая-то динамичная, протофутуристическая пуантель, «Цветы» (1913) Джорджо Моранди, не теряя реалистичности, расцветают каким-то кубофутуристическим коллажем, а его «Бутылка и ваза для фруктов» (1916), предвосхищающие метафизику, развиваются в пространстве, памятуя о Боччони. Футуризм в полной гармонии со своим именем становится проекцией в будущее искусства — к сюрреализму и концептуализму, ко всему, что работает со словом как таковым. Футуризм снимает эту скандальную, вандальную, милитаристскую шинель, предъявляя нам в таких великих картинах из собрания Маттиоли, как «Материя» (1912) Умберто Боччони или «Меркурий проходит перед Солнцем» (1914) Джакомо Баллы, свою подлинную — космистскую и бергсонианскую — душу.
Выставка коллекции Джанни Маттиоли в России пала жертвой большой культурной дипломатии (она проходит в рамках «перекрестного года сотрудничества музеев Италии и России»), большой финансовой поддержки (генеральный спонсор — Сбербанк) и больших организационных усилий: 26 картин (вернее, 24 картины и 2 коллажа) из миланского собрания выставляются не сами по себе, а в слишком пышных рамах, которые им, может быть, не совсем к лицу. В Русском музее такой рамой служила отдельная, большая и щедрая выставка русских кубофутуристов, испытывавших к итальянскому футуризму, что называется, смешанные чувства — в диапазоне от обожания до ревности и ненависти. В Пушкинском музее рамой станет вся постоянная экспозиция западного искусства первой трети XX века, в которую интегрируют футуристов, а она состоит в основном из французов, каковые, за исключением Марселя Дюшана и небольшой группы его единомышленников, глядели на итальянцев сверху вниз — с чувством большого национального превосходства. Рамы эти вполне соответствуют идее Маттиоли смотреть на итальянский футуризм в широком европейском контексте, но все же слишком великоваты для небольшой, пусть и ударной части коллекции. Впрочем, такой шедевр, как коллаж Карло Карра «Демонстрация интервентистов» (1914), вполне выдерживает любые сравнения — и с русскими, и с французами. Эта «живопись словами на свободе» представляет собой шрифтовой вихрь, текстовую воронку из сброшенных с самолета листовок, газетных передовиц и лозунгов, покрывших Соборную площадь Милана, когда — накануне Первой мировой, за несколько недель до выстрелов в Сараево — толпы вышли на улицы требовать воссоединения Триеста с Италией. Здесь, конечно, и чистая абстракция, и чистый концептуализм — но как же отделить их от политики, национализма и фашизма.
«Свободное искусство. Итальянский футуризм из коллекции Джанни Маттиоли». ГМИИ имени Пушкина, Галерея искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков, до 16 января