премьера кино
"Жизнь как чудо" — самый заметный из идущих в московском прокате фильмов. Это первый фильм Эмира Кустурицы, оставшийся без фестивальной награды. Между тем это настоящий кинороман, в котором образцово все — от сюжетной драматургии до музыкальной, от массовок до интимных сцен. Эмиру Кустурице удалось сделать едва ли не лучший свой фильм, если забыть о двух самых ранних,— считает АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Начинается сербо-боснийская война. Строитель Лука не замечает перемен и не следует зову времени: он по-прежнему фанатично прокладывает железную дорогу между воюющими территориями, надеясь создать на границе туристический рай. Но мир неисправимого идеалиста рушится. Сначала его бросает жена Ядранка — сумасшедшая оперная певица, потом сына Милоша забирают на войну, а сам Лука вынужден охранять пленницу-мусульманку Сабаху, которую надеется обменять на захваченного боснийцами сына.
Что-то похожее мы видели и в "Кавказском пленнике" Сергея Бодрова, и где только не видели: в качестве архетипа и источника вдохновения сам автор называет даже не Толстого, а Шекспира. Однако балканский режиссер номер один всегда был силен не сюжетами, а энергией и магнетизмом, мощными электризующими эпизодами, вырастающими над общей постройкой, как химеры барселонской церкви Саграда Фамилия. На дворе уже XXI век, а по-прежнему никто из кинематографистов, увлеченных дигитальной графикой, не умеет так виртуозно работать с живой натурой — природой, людьми, животными — и создавать из этой физической реальности утопию счастья.
Конечно, Эмира Кустурицу легко упрекнуть в том, что он повторяется: так же, как во "Времени цыган" и "Черной кошке", здесь неустанно пьют, поют и танцуют, так же, как в "Подполье", стреляют, взрывают и веселятся на руинах. Так же носятся по тоннелям на дрезинах и по коридорам больниц на каталках, так же проклинают женщин и до смерти влюбляются в них. Как всегда, людей почти переигрывают животные: чудесный кот, ослица, бросающаяся под поезд, и собака Жуйка, кажется, способная заменить герою жену. Как всегда, есть самоигральные эпизоды: чего стоит хотя бы сцена футбольного матча между Сербией и Боснией (сам Кустурица гордится ею больше всего) или эпизод коллективной мастурбации в окопе под руководством командира, вызывающего немецкую службу секс-услуг по мобильнику.
И все же вердикт каннского "общественного мнения" прозвучал однозначно: Кустурица выдохся. И даже (в подтексте) Кустурица кончился. Хотя на вопрос, почему не нравится фильм, в ответ звучало: это прекрасный фильм, но я его уже раньше видел. В этих несправедливых выводах отразилось многое: и усталость от неменяющейся "фестивальной номенклатуры", и кризис поэтического визионерского кино, и поиски новой формулы кинематографической гениальности — иной, чем в прошлом столетии. Но главная причина холодного отношения к фильму в том, что он гораздо меньше поэтизирует анархический балканский миф и больше тяготеет к цивилизованным европейским гуманистическим ценностям: ссылка на Шекспира вполне уместна.
Эмир Кустурица вот уже 20 лет ведет поединок с мифом, у которого, как у дракона, вырастают все новые головы. Поединок — это не только кровавая борьба, это и меряние силами, мирное соревнование. С мифом можно сражаться, можно с ним срастаться и им питаться, но победить миф нельзя. Апофеозом мифа стало эклектичное и истеричное "Подполье". Его автор стал обладателем двух Золотых пальмовых ветвей. Таких счастливцев в мире только три, и он один из них. Но этот же фильм привел к первому столкновению с мифом: Кустурицу за "просербские настроения" предали анафеме на первой родине, в Боснии, и на второй — во Франции. Не все, конечно, но — этого достаточно — определяющие погоду в Париже левые интеллектуалы.
"Подпольем" Кустурица определил Балканам место, которое раньше занимала Россия,— место больного подсознания Европы. Тогда, восемь лет назад, это прошло: сработал эффект неожиданности. Но Европа не любит слишком долго копаться в своем подсознании, ее не привлекает и, скорее, пугает шизоанализ современности. И российское кино, и теперь югославское законсервированы европейцами в устойчивых мифах, которые трогать не рекомендуется. Пока Кустурица физически вписывался в эту закостеневшую мифологию, все было хорошо. Когда он стал из нее выламываться, начались проблемы. Европа готова принять эстетический беспредел раннего Кустурицы, но в то же время не понимает и боится того радостного садизма и неиссякающей потенции, которые кажутся привлекательными на экране, но гораздо менее симпатичными в свете нескончаемого балканского брожения.
Фильм "Жизнь как чудо" лишь аккумулировал скопившиеся недоумение и раздражение. Как, нам так долго морочили голову, и вдруг выяснилось, что балканский менталитет лишь декоративный окрас, а так они те же люди, в сущности, европейцы? И гуманизм у них тоже есть, а не только брутализм и сексизм? Кинематографическая мода коварна и жестока. Если это и был провал, история кино его, скорее всего, пересмотрит. Но в биографии Кустурицы он может стать роковым — как стала "Леди из Шанхая" для Орсона Уэллса.
Определение Эмира Кустурицы как донора, вбрызнувшего свежую кровь в дряхлые жилы кинематографа, или как "культурного героя", витального представителя провинции, окраины, этнических меньшинств перестало быть актуальным. Похоже, что он вошел в обойму кинематографических мастодонтов, которым положено делать великое, но неактуальное кино. И сегодня уже не кажется кокетством, когда Эмир Кустурица говорит о себе как об ископаемом, о динозавре.