выставка раритеты
В Историческом музее открылась Выставка исламской рукописной книги из московских собраний. Экспозиции такого масштаба в Москве не устраивались более ста лет. Глядя на никогда прежде не выставлявшиеся манускрипты, различие почерков "насх" и "насталик" арабской грамоты старался уловить СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Выставка открылась в один день с 37-м Конгрессом азиатских и североафриканских исследований (ICANAS) и на открытии своем собрала в основном делегатов этого ученого слета. И это было вполне органично. Стороннему интересанту или случайному посетителю ГИМа на этой выставке что-нибудь да приглянется или озадачит; но при этом очевидно, что все-таки куда более внятный отклик эти книжные сокровища вызывают у специалистов. Особенно у специалистов-москвичей, гордящихся словами "московские собрания" в названии выставки: в принципе история восточных книжных коллекций в Москве хоть и отличается давностью, но особенной гордости не провоцирует.
То есть до 1917-го все в этой истории было оптимистично, и лишь после этой даты собрания персидских, арабских и тюркских уников начали нести катастрофические утраты, что на фоне общих потерь в области ценностей культуры, может быть, и не так много, но обидно. Все эти книжные потери сказывались прежде всего в том, что если сравнивать собрания московские и ленинградские, то Ленинград для востоковеда выглядел сущими пещерами Али-Бабы, в то время как Москва — сундучком скупого кади. И выходит, что партийному руководству такой абсурдный расклад стабильно нравился. Вот, например, когда на волне хрущевской оттепели взялась себя реформировать Академия наук, Московский институт востоковедения за свой ученый пассеизм получил строгий нагоняй и был переименован в Институт народов Азии (с наказом "разрабатывать актуальные проблемы современного положения"), а остатки институтской библиотеки ориентальных манускриптов опять-таки переехали в Ленинград.
И тем не менее оказывается, если по сусекам поскрести, то все-таки найдется совсем не мало. Наскребенное (в Библиотеке иностранной литературы, библиотеках МГУ и МГИМО, Исторической библиотеке, самом ГИМе, а также — все ж таки — в библиотеке Института востоковедения), как выясняется, и специалистам знакомо было пока лишь в небольшой своей части. Часть этих малоизвестных сокровищ, выставленная в ГИМе, тоже невелика, шестьдесят рукописей общим счетом, и занимает всего две комнаты, включая "кабинет Председателя" (то есть Александра III, покровителя музея).
Загодя распространенная информация о выставке впечатляла. Там обещали сокровища арабской каллиграфии и миниатюры, редкие рукописи, датированные XIV-XIX веками, и вообще невиданный масштаб. Это гипнотизирует; при наличии стойкой моды на романы типа "приключения старинных манускриптов" и при воспоминаниях об утонченности культуры средневековых халифатов такая выставка начинает мниться каким-то страшно увлекательным археографическим аналогом сказок 1001 ночи. На самом деле эта выставка способна сообщить несколько меньше, нежели словоохотливая царица-сказочница, хотя обещания оказываются правдивыми. Есть XIV век, есть миниатюры, есть тончайший орнамент и драгоценные переплеты; однако преобладающий контингент экспонатов поскромнее — рукописные тома XIX века, незатейливо и убористо исписанные ровными строчками арабских букв. Из экспликации можно узнать, что один такой скучноватого вида том — это сборник нравоучений, а другой — мистическая поэма суфийского толка, но иначе особой разницы и не приметишь. Изящная графика восточных литер, конечно, сама по себе не лишена определенного художественного воздействия, но книг, где великолепная каллиграфия соединялась бы с подлинно впечатляющим художественным оформлением, немного. Это несколько пышно декорированных (помесь персидских ковров и филиграни) Коранов и несколько произведений изящной словесности персидского происхождения (в основном поэтические сборники); в одном из последних обнаруживаются даже запрещенные в исламе миниатюры с изображениями людей.
Но грустно даже не малое количество таких шедевров, а скупость информации, сопровождающей выставку. Почему национальный музей, всегда так или иначе работавший на просвещение широких масс, в данном случае так неохотно сообщает сведения общедоступного характера, непонятно. Посетитель должен приложить некоторые усилия, чтобы узнать, что вот такая-то копия "Шахнаме" Фирдоуси была, оказывается, выполнена по заказу шотландских миссионеров-пресвитериан, резидировавших в Астрахани; а вот такой-то манускрипт — отрывки из учебной хрестоматии, составленной в XIX веке просвещенным татарином, переводившим на родной язык басни дедушки Крылова. Как ни парадоксально, но приуроченная к международному конгрессу выставка, которая, казалось бы, только и должна, что стимулировать улыбчивый и толерантный диалог культур, оказывается замкнутой и неприветливой.