«Обязанность защитника — говорить на суде правду»

85 лет назад, в 1936 году, в ходе подготовки новой конституции возникла неразрешимая задача. Основной закон страны должен был предоставить советским гражданам больше прав, чем конституции зарубежных государств, включая право обвиняемых на защиту. Но это прямо противоречило всей предшествующей политике власти. Ведь некоторые ее представители откровенно заявляли, что адвокат обязан помогать прокуратуре и суду в изобличении своего доверителя.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Говорение суда остановлено»

Так уж сложилось, что квалифицированная защита обвиняемого или стороны в гражданских спорах испокон веку в отечественной правовой системе казалась делом излишним и ненужным. Хотя уже достаточно давно такой подход считался пагубным для нее же самой. В подготовленном советом Комиссии составления законов более двух веков назад, 6 февраля 1820 года, документе о гражданских судах говорилось:

«По системе, постановленной указом 1723 года, Ноября 5-го, равно как и прежде, по уложению главы X, тяжебные дела у нас обрабатываются и производятся не адвокатами, а почти исключительно самим правительством… Тяжущиеся должны токмо представить свои прошения, документы и доказательства; после чего суд уже обязан по должности справками объяснить дело и управлять ходом оного до окончательного решения. Защищение дела или говорение суда остановлено — как бесполезное и неудобное. Сроки, в которые суд должен совершить каждую часть разбирательства тяжебного, не определены, так что суд или лучше канцелярия суда действует в сем отношении совершенно произвольно, а тяжущимся не оставлено собственно никакого законного участия в производстве дела.

Все для них покрыто величайшей тайной, и истец, равно как и ответчик, не должны знать, в каком состоянии находится их дело».

Такое положение, как констатировалось в том же документе, вынуждало истцов и ответчиков прибегать к разнообразным уловкам:

«Но тайна сия не может остаться непроницаемою; тяжущийся узнает каким-нибудь образом то, что никто не смеет открыть ему явно. Он принимает сообразно с тем свои меры, представляя в суд новые объяснения и доводы, кои все, сколько бы их ни было представлено в суд, будут приняты, и о коем противная сторона между тем ничего не знает, если о том случайно не дойдет до ее сведения».

Естественным выходом из ситуации стало писание жалоб:

«Часто ничего лучшего предпринять не умеют, как беспрестанные подавать друг на друга жалобы и, повторивши во всех губернских присутственных местах сию роль интриги, может быть неизбежно должны то же самое в столице повторить пред Высшими Судами».

Члены совета Комиссии составления законов приходили к неутешительному выводу:

«Такова бесспорно судебная наша практика, и должно признаться, что она не очень благоприятна для соблюдения правосудия».

Упомянули члены совета и о том, что во властных руках отечественный закон превращается в дышло — куда повернул, туда и вышло:

«Не надлежит также забывать и того, что обыкновение и личное влияние изменяют закон к лучшему или к худшему, и что тяжущиеся принуждены беспрестанно прибегать к посредству прокуроров, губернаторов, генерал-губернаторов и даже министров, потому что сим токмо могут поправить запутанный, темный и почти всегда произволом управляемый ход дела в Гражданских наших Судах. Без сомнения лучше бы было для безопасности и для нравственности общественной, вместо сих кратковременных умолений, употребить врачевание, истребляющее самый корень зла».

Вот только беда заключалась не только в безгласности суда, но и в том, что эта закрытая система создавала особую касту ходатаев по чужим делам. Успех был обеспечен лишь в том случае, если помогать, конечно же, за серьезную мзду, брался чиновник инстанции, в которой рассматривалось дело. «Вольные» ходатаи зачастую лишь выманивали деньги у клиентов, обещая с помощью подмазывания судейских чинов продвинуть дело. Нередко такой самозваный, но поднаторевший в писании жалоб ходатай оказывался поверенным обеих судящихся сторон и годами безбедно жил, стравливая их друг с другом и запутывая дело.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Допускаются все неопороченные граждане»

Споры о необходимости ходатаев, о вреде и пользе от их деятельности в последующие годы то вспыхивали, то затухали. Но в середине XIX века, как отмечали знатоки отечественной судебной системы, уже ни один подданный Российской Империи, от простых крестьян до вельмож, в случае возникновения дел в суде не занимался ими сам, а предпочитал пользоваться помощью ходатаев. Так что в ходе судебной реформы Александра II, подготовка к которой началась в 1857 году, хотя и выдвигались аргументы против участия адвокатов в судебных процессах, но в основном обсуждались вопросы организации деятельности защитников в новом суде.

Понятно, что чиновники старого закала не сразу смирились с тем, что с помощью ловких и красноречивых присяжных поверенных обвиняемые, чья вина, казалось бы, выглядела несомненной, уходили от ответственности. В особенности когда дело касалось противников власти. Но со временем были найдены разнообразные способы обхода этого препятствия. Так, за не самые тяжкие политические преступления меру наказания определяли в административном порядке. А в случае массовых антиправительственных выступлений обвиняемых судили военно-полевые суды.

После прихода к власти большевиков могло показаться, что право граждан на квалифицированную защиту в суде останется незыблемым. Мало того, будет расширено. В декрете о суде от 24 ноября 1917 года, ликвидировавшем царскую судебную систему, утверждалось:

«В роли обвинителей и защитников, допускаемых и в стадии предварительного следствия, а в гражданских делах — поверенными, допускаются все неопороченные граждане обоего пола, пользующиеся гражданскими правами».

Однако пагубность такого подхода для новой власти выявилась практически сразу.

Опытные и хорошо образованные юристы с легкостью разносили в клочья дела, созданные брошенными на следственную работу от станка и сохи товарищами. Не лучше себя чувствовали с такими оппонентами назначенные судьями и обвинителями партийцы и сочувствующие большевикам.

«Эти защитники,— писал известный адвокат и публицист С. И. Варшавский,— умеют пользоваться словом, умеют перед публикой показать, насколько плох новый суд, который судит без всяких законов, который не знает правил, выработанных наукой, путается в самом простом деле и выносит нелепые приговоры».

И уже в 1918 году следственные комиссии получили право не допускать защитников на предварительное следствие, «если того требуют интересы раскрытия истины». Защитникам оставили право жаловаться на подобные решения в окружные суды. Но, по сути, участие защиты в предварительном следствии полностью запретили. При этом попытались видоизменить состав тех, кого впредь было приказано именовать правозаступниками, и ограничили их число.

«Большевики,— возмущался Варшавский,— установили, что защитником в трибунале может выступить только тот, кого выберет местный совет рабочих депутатов. Расчет был такой: совет под давлением коммунистов выберет таких людей, которые во всем будут потакать трибуналу и не станут говорить неугодных большевистской власти речей».

Борьба власти против адвокатов, как констатировал Варшавский, не прекращалась фактически ни на день.

«Чтобы отбить у тех людей, которые не пожелали сделаться правозаступниками, охоту тратить время на защиту в трибуналах, большевики постановили, что только правозаступники могут получать плату за свой труд, a другие лица, хотя и могут быть защитниками, но должны это делать бесплатно. Но и эта хитрость не помогла: в больших городах настоящие адвокаты решили, что нельзя подсудимых оставлять на произвол судьбы, отдавать на расправу трибуналам, и стали устраивать дежурство в трибуналах, выступая защитниками бесплатно.

Большевикам это надоело, и они издали еще новый декрет, совсем запрещающий выступать в судах тем, кто не получил звания правозаступника».

А на вопросы возмущенных юристов старой школы о причинах подобного произвола первый народный комиссар юстиции Украины А. И. Хмельницкий в апреле 1919 года отвечал:

«Обвиняемый может указать персонально кого-нибудь из членов колл. правозаступников, он может просить назначить такого, а не другого. Трибунал рассмотрит просьбу, и от этого усмотрения будет зависеть, удовлетворить просьбу или нет. Что касается другого лица, то такое лицо может выступить, если имеет мандат от Юридического Отдела Исполкома. Если трибунал найдет возможным допустить этого дядю, то дядя может выступить. А иначе трибунал превратился бы в говорильню, приспособленную к тому, чтобы затемнить истину на суде. В трибунале не должно быть лиц заинтересованных; как обвинителя, так и защитника дает государство».

Ответил нарком и на вопрос о том, что делать, если защитник не помогает обвиняемому, а топит его:

«Дается, например, защитник обвиняемому в контрреволюции, защитник, назначенный судом из членов коллегии правозаступников, который, будучи коммунистом, будет плохо защищать контрреволюционеров. Слава и честь ему».

В том же апреле 1919 года работу трибуналов значительно облегчили, разрешив их членам решать, допускать ли вообще на заседание прокуроров и защитников.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Защитник — помощник суда»

После Гражданской войны и введения новой экономической политики ситуация изменилась. Защиту хотели иметь и вновь появившиеся отечественные частные предприниматели — нэпманы, и иностранные компании, которых усиленно убеждали взять в концессии простаивающие и нуждающиеся в техническом обновлении производства.

На IV Всероссийском съезде деятелей советской юстиции в январе 1922 года Наркомат юстиции РСФСР предложил обсудить вопрос о создании коллегий защитников, как самостоятельных и самоокупаемых, но контролируемых губернскими исполнительными комитетами организаций. Конечно же, среди участников съезда нашлись те, кто высказывался категорически против:

«Указывали,— писал советский юрист Э. С. Ривлин,— что платная защита не будет пользоваться доверием суда, что над задачей общественного служения будет превалировать цель коммерческой наживы, что новая адвокатура по составу своему не предназначена для того, чтобы защищать трудовую массу, в большинстве случаев проходящую перед судом».

Но если для ускоренного восстановления хозяйства вернули частную инициативу, то возрождение адвокатуры сочли не самым существенным препятствием на пути к социализму.

Ведь командные высоты в судебной системе оставались за правящей партией. К тому же каждый новый член коллегии обязательно утверждался губисполкомом. И коллегии адвокатов были созданы.

Однако это отнюдь не означало, что судьи смирились с тем, что защитники будут портить им жизнь. В 1924 году были приняты «Основы судоустройства Союза ССР», на основе которых принимались «Положения о судоустройстве» союзных республик. «Основы…» предусматривали контроль над коллегиями защитников, как и прежде, только со стороны местной власти — исполкомов. Но в РСФСР эти коллегии в дисциплинарном отношении подчинили судам. Вслед за тем по представлению судов начали назначать руководителей формально остававшихся самостоятельных коллегий. Знаменитый адвокат А. С. Тагер с возмущением писал:

«Беда коллегий защитников в том, что на руководящую в них работу сплошь и рядом направлялись люди, не годные не только в судьи и прокуроры, но и в следователи. Для того чтобы такое положение изменить и исправить, нужно его прежде всего полностью осознать».

С помощью этих назначенцев и с высоких трибун защитникам практически непрерывно внушали, что они обязаны оказывать содействие в разоблачении преступлений своих подзащитных. Однако не все адвокаты были согласны безоговорочно следовать этим указаниям. Д. Голубовский, например, писал:

«Самым важным вопросом является вопрос о том, как понимать термины "защитник — помощник суда", "обязанность защитника — говорить на суде правду". Нам думается, что высказывания ответственнейших руководителей судебных органов по этим вопросам зачастую неверно преломляются в сознании массы судебных работников и нуждаются в уточнении. Если спросить у любого судьи, какова роль защитника в советском суде, то он без запинки ответит: "защитник — помощник суда". Однако редко кто из них задумывается над тем, в каких формах эта помощь может быть оказываема и где границы этой помощи. Ведь помощь суду — понятие растяжимое. Часто бывает в процессе такое положение.

Обвинительное заключение составлено плохо.

Доказательственный материал не собран потому, что лицо, ведшее предварительное расследование, не нащупало путей, по которым нужно было направить следствие. Подсудимый отрицает свою вину, и судья бьется как рыба об лед, пытаясь путем опроса обвиняемого добыть доказательства его виновности в инкриминируемом ему деянии. Конечно, судья был бы очень доволен, если бы защитник, выражаясь вульгарно, "припер бы своего подзащитного к стенке" и поставил бы его в такое положение, что тот вынужден был бы сознаться в совершении преступления. Конечно, такая линия поведения защитника была бы в самом прямом смысле помощью суду в деле отыскания материальной истины. И многие судьи ждут от защитников такой помощи, доведенной до такого предела, не учитывая того, где граница той помощи, которую защитник может оказывать суду. А некоторые защитники, особенно в провинции, потеряли чувство ориентировки, где кончается помощь и начинается нарушение профессиональных обязанностей защитника».

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Происходил отсев из коллегии защитников»

Тех, кто все еще продолжал сомневаться, откровенно запугивали. Так, 21 декабря 1933 года, выступая на собрании Московской коллегии защитников, заместитель прокурора СССР А. Я. Вышинский говорил:

«Тот, кто наблюдает судебные процессы и ведет судебную работу, знает, как очень часто едко сказанное адвокатское слово бьет не по обвинению, а гораздо дальше обвинения. Этого вы отрицать не можете. Вот почему я и говорю о необходимости для защитника такта, меры, о необходимости политического чутья. Опровергая обвинителя, нападающего на подсудимого, советский защитник не должен забывать о том, что этот обвинитель, облеченный доверием пролетарского государства, действует во имя интересов нашего государства… Он должен помнить, что перед ним — представитель советской власти, он должен защищать своего подзащитного, как подсказывает ему его долг, но не забывать, что в результате того, как он будет парировать удары своего противника, он будет содействовать организации, формированию общественного мнения, что он может объективно, даже не желая этого, стать знаменем обывательских, мещанских, контрреволюционных, враждебных советской стране настроений».

Отдельные защитники сориентировались в ситуации и начали сами предлагать варианты помощи суду. Выдвигалось, к примеру, предложение, чтобы защитник, ознакомившись с обвинительным заключением и поговорив с подзащитным, сообщал суду, что он полностью согласен с предъявленными обвинениями. Вслед за чем выносился приговор.

Таким способом экономилось время суда и рассмотрение дел велось бы стахановскими методами.

Но вновь нашлись адвокаты старой школы, которые доказывали несуразность подобных идей. Ведь суд для того и существует, чтобы исследовать все обстоятельства дела, допросить свидетелей и экспертов.

Те, кто не хотел бороться с системой, попросту уходили из адвокатуры:

«В течение последнего времени,— писал в 1935 году юрист С. Эпштейн,— происходил отсев из коллегии защитников старых юристов, работников дореволюционной адвокатуры и суда,— явление, безусловно, положительное, но на смену этой категории защитников почти никто не пришел, а те, кто и пришел, не обеспечивали выполнения задач, стоящих перед советской защитой».

Упорство защитников могло подпортить процесс обсуждения новой конституции СССР, начавшийся в 1935 году. Ведь гражданам страны на словах обещали больше прав на защиту, чем имели жители любой страны мира. Но адвокаты лучше, чем кто-либо еще, знали, как в действительности обстоят дела с правовой помощью. Поэтому тогда же началось обсуждение вопроса об оправданности высоких заработков защитников. А также о крупных недостатках в организации и работе коллегий защитников.

Одновременно кроме кнута адвокатам предложили и пряник. В 1936 году ставший уже прокурором СССР Вышинский, выступая на Московском областном съезде членов коллегии защитников, предложил расширить сферу деятельности адвокатуры:

«Еще года два назад я говорил о необходимости сделать следующий шаг по пути расширения прав защиты в советском суде, путем допущения защиты к участию в стадии предания суду. Я полагаю, что теперь наступило время пойти еще дальше. К этому мы имеем все объективные условия.

Настало время, когда за исключением особой категории дел советский защитник должен быть допущен и к участию на предварительном следствии».

Вышинский обещал защитникам поддержку прокуратуры и Наркомата юстиции в повышении авторитета адвокатуры и многих других делах. В ответ он просил лишь об одном:

«Вы должны позаботиться о том, чтобы ваш состав был безупречен. Если мы требуем, чтобы прокуратура и суд были безупречны,— а всеобщее, прямое, равное и тайное право об этом заботится,— то хотя мы и не избираем вас, хотя вас и не избирает наша общественность, но вы должны быть тоже безупречны, вы должны быть выше обычных мелких, мещанских, мелкобуржуазных собственнических предрассудков, которые у кое-кого иногда проскальзывают. Вы должны быть подлинными советскими строителями, и не на словах, а на деле, т. е. в своей практической работе доказать свою преданность делу социализма, и не только свою готовность, но, главное, умение служить этому делу».

Но полной самосоветизации адвокатской среды власти ждать не стали. Уже в следующем, 1937 году, начались аресты многих из тех, кто открыто не желал становиться верным помощником суда. Не обращать внимания на остальных позволили «тройки» и прочие органы, выносившие внесудебные приговоры.

Евгений Жирнов