Томас Гутьеррес Алеа (1928-1996), автор "Гуантанамеры" (Guantanamera, 1
235
3 мин.
Михаил Ъ-Трофименков
Томас Гутьеррес Алеа (1928-1996), автор "Гуантанамеры" (Guantanamera, 1995 **),— не просто единственный, всемирно известный кубинский режиссер. Фанатик кино, снимавший свои первые фильмы на восьмимиллиметровую камеру, был секретарем департамента культуры повстанческой армии Фиделя Кастро, почти героем революции. Кубинский коммунизм эстетически гораздо более продвинут, чем его европейские братья. Абстракционизм был едва ли не объявлен на Кубе главным революционным стилем, а Алеа смело монтировал интимную жизнь героя и классовую борьбу а-ля "новая волна" в "Воспоминаниях об отсталости" (Memorias del subdesarrollo, 1968) и насмехался над номенклатурой в "Смерти бюрократа" (La Muerte de un burocrata, 1965). После перестройки Куба осталась наедине с империализмом — Алеа вернул ей симпатии европейских интеллектуалов, сняв очаровательную "Клубнику и шоколад" (Fresa y chocolate, 1994), лирическую комедию о тяжкой судьбе геев на Острове свободы. "Гуантанамера" тоже рассчитана на фестивальную публику. Но заметно, что это последний фильм уже тяжелобольного режиссера, он выдохся, вял, банален. К счастью, слишком вял, чтобы обвинить его в вульгарности. Через всю Кубу транспортируют, чтобы похоронить в родном городе, тело старушки, отдавшей душу Богу при свидании с любовником 50-летней давности. Мачо-шофер (в каждой придорожной закусочной по наложнице) обнаруживает, что племянница усопшей — его бывшая соученица по университету: эта любовь вспыхивает, словно переняв эстафету у похороненной. Муж племянницы, опальный функционер, бесится, но в финале прозревает и читает, взгромоздившись на надгробный обелиск, проповедь о том, что любовь всегда права. Единственный интерес, который можно извлечь из фильма,— подробности кубинской повседневности. Алеа поклонялся Бунюэлю: "Гуантанамеру" можно назвать "Скромным обаянием пролетариата". Героям никак не поесть: где-то еда только за доллары, где-то — только членам семьи усопших по спецталонам. Вот и приходится им покупать в пути бананы по какой-то феерической не только для Кубы цене: $5 за малую гроздь. Симпатичная и безобидная, греющая европейскую душу самокритика отнюдь не самого жестокого, а по многим параметрам так и просто вегетарианского из латиноамериканских режимов, тем не менее, очевидно, имеющая мало общего с реальными проблемами Кубы.
"Прелестное дитя" (Pretty Babye, 1978 *****) — беззаконный шедевр Луи Маля, одного из отцов "новой волны", перебравшегося в США, когда его подвергли остракизму за "Лакомба Люсьена" (Lacombe Lucien, 1974), за фильм о невинном коллаборационисте. В Америке он первым делом снял "Прелестное дитя", фильм о детской проституции: в наши дни его линчевали бы, только заяви он о намерении его снять. Вообще, Луи Маль всегда делал фильмы о том, как естественный человек ведет себя в неестественных обстоятельствах предательства, например, или инцеста, извращенность которых не понимает. И дикие коллизии, дикие поступки становились в его фильмах понятными и нестрашными по одной простой и невероятной причине: Маль любил и понимал людей. Чудовищный на первый взгляд сюжет о 12-летней девочке с золотыми, как на картинах прерафаэлитов, волосами и глазами жадной самки, растущей в новоорлеанском борделе 1917 года, он воплощает предельно целомудренно благодаря сообщничеству великого оператора Свена Нюквиста, снявшего лучшие фильмы Ингмара Бергмана. Нюквист окружает тела проституток, сутенеров, бандерш нежным сфумато. Строит кадр так, как компоновали свои картины импрессионисты и живописцы-"наби". Придает обнаженным женщинам невинную естественность захваченных врасплох моделей Эдгара Дега. Семейные сцены да и только, но с непристойной подкладкой, как непристойна подкладка всей "прекрасной эпохи" 1870-1910-х годов. Апелляция к французской живописи не случайна: Новый Орлеан — заповедный, офранцуженный уголок Америки, где ходит трамвай "Желание", где упился до смерти Эдгар По, где колдуны вуду вырвали сердце Ангелу, где именно в борделях чернокожие пианисты создали джаз. "Прелестное дитя" не только фильм о девочке, невинном чудовище, для которой нет ничего естественнее, чем быть выставленной на аукцион и проданной одному из постоянных клиентов, ее первому мужчине. Это еще и размышление об отношениях художника и модели. Возлюбленный и даже муж крошки Вайолет, сыгранной Брук Шилдс,— фотограф, снимающий шлюх, поскольку приличные женщины не согласятся позировать обнаженными, этакая помесь Тулуз-Лотрека с Добролюбовым. Девицы находят его вполне себе ничего и всячески стараются соблазнить, обнажая свои прелести. Он же нечувствителен к соблазну, главное, чтобы никто не трогал его бутылочки с реактивами, но извлекает из ситуации неоспоримую выгоду для своего творчества. Если он и не альтер эго Маля, то, во всяком случае, воплощение его представления о художнике, находящем в ужасе человеческого существования невозможную гармонию.
