В атриуме подмосковного музея «Новый Иерусалим» прошел фестиваль «Лето. Музыка. Музей», организованный совместно с Московской областной филармонией и министерствами культуры РФ и области. По словам нового художественного руководителя Госоркестра имени Светланова Василия Петренко, это самый серьезный академический open air в России, в чем можно было убедиться, побывав на одном из главных концертов цикла вместе с ГАСО, Петренко и виолончелистом Мишей Майским. Рассказывает Юлия Бедерова.
Фото: Коммерсантъ / Эмин Джафаров / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Эмин Джафаров / купить фото
Летний формат концертов open air в России, в отличие от Европы, где прогулочные музыкальные традиции велики, часто имеет десертный привкус. Словно садово-парковое музыкальное искусство предназначено для увеселения, не для размышления. Концептуально выстроенные, небанальные программы с исполнителями, выбранными не только по звездному принципу, скорее исключение, чем правило.
Такое исключение — новоиерусалимский концертный цикл на фоне музея и монастыря с программами, полными параллелей и пересечений, с домашним фестивальным оркестром (ГАСО хозяйничает, но проявляет гостеприимство), примечательными дебютантами (оркестры Musica Viva, «Виртуозы Москвы», Российский национальный молодежный симфонический) и звездами с российской или советской родословной и интернациональной биографией. В этом году здесь были скрипачи Алена Баева и Гайк Казазян, еще не слишком хорошо знакомый в Москве, но востребованный в Европе дирижер Кирилл Карабиц с Первой симфонией Малера, русский пианист и берлинский профессор Кирилл Герштейн с Соль-мажорным концертом Равеля, Альбина Шагимуратова снова с Малером («Семь последних песен»), Миша Майский с Первым виолончельным концертом Сен-Санса в одной программе с увесистым русским балетом Стравинского «Петрушка» и нежным инструментально-франкофонным «Послеполуденным отдыхом фавна» Дебюсси.
В вечернем новоиерусалимском воздухе с медленно поднимающимися от земли сонными комарами Дебюсси, Сен-Санс и Стравинский звучали по-парижски изысканно и по-российски певуче, что, впрочем, может быть связано с особенностями подзвучки с чересчур, пожалуй, заметной и густой для утонченных партитур реверберацией. Но спишем это на возможности аппаратуры и желание звукорежиссеров подчеркнуть поэтическую интонацию, действительно важную для символистских фантазий «Фавна» по мотивам эклоги Малларме, остросюжетной модернистской звукописи Стравинского по следам русского городского фольклора и пылкого, изящного, романтического академизма Сен-Санса. Как ни удивительно было видеть в подмосковном уличном концерте мировую звезду буквально за неделю до традиционного выступления на респектабельном фестивале в Вербье, в интерпретации Миши Майского, если чуть отвлечься от звукорежиссуры, можно было слышать и легко летящую поэтичную фразировку, и внятное изящество точеной, едва ли не стихотворной формы (будто это не концерт вовсе, а такой сонет), и мягкое очарование звука виолончели в поэтическом диалоге с оркестром, полном перекрестных рифм. В музыке Сен-Санса с ее призрачным, почти неоклассицистским менуэтом и откровенной интонацией романса Майский едва ли не намеренно, но и без нажима подчеркивал летучие параллели с музыкой Чайковского, даром что русского композитора в равной мере увлекали и французский вокальный стиль, и фарфоровые моцартовские менуэты. Так что, когда Чайковский на бис словно вышел из тени Сен-Санса, интонация русской лирики во французском концерте уже не казалась случайной или искусственной.
Зато Стравинский в «Петрушке» с его локальным колоритом и всемирным ироническим базаром этим вечером казался, безусловно, европейским композитором, впрочем, с российским пониманием механики толпы. Несчастная судьба Петрушки и площадное равнодушие («Толпа всегда глуха к судьбам отдельных людей, не замечает их, ей все равно»,— рассказывал Петренко после концерта на встрече с публикой) переплавлялись в медленное импозантное движение формы. Цепочки остинатных ритмов сплетались в прозрачные сети, из которых уже не выпутаться, и, словно нарядный и пугающий музыкальный таран, изобретение XX века, ехали как будто на Петрушку, пока тихая ирреальность финальных тактов не указывала на куклу как на кукловода и публику как истинную цель машины равнодушия. Однозначного толкования по Петренко Стравинский не дает, но задает вопросы.
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ
Фото: Эмин Джафаров, Коммерсантъ
Ответы на многие из них могут появиться через год: по словам Петренко, «Лето. Музыка. Музей», скорее всего, отпразднует свое пятилетие вместе со 150-летием Скрябина. А это значит, что подмосковный open air с его технологическими возможностями и пейзажами, очевидно, не останется глух к скрябинскому визионерству и цветомузыкальным экспериментам и в Новом Иерусалиме зазвучит уже не только русская и европейская, но и вселенская нота.