гастроли вокал
Прославленный американский контратенор Дэвид Дэниэлс (интервью с ним см. Ъ от 16 июля) завершил российские гастроли, начатые в Челябинске (репортаж см. в Ъ от 17 июля), концертом в Большом зале Московской консерватории. Певца еще раз послушал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Новизны по сравнению с челябинским концертом московское выступление не сулило, да и не предъявило. Если, конечно, исключить акустику БЗК, которая неизмеримо выигрывала по сравнению с провинциальным оперным театром, и московскую публику, более благодушную, но и более снисходительно-недоверчивую. Все тот же ансамбль солистов "Эрмитаж", все тот же Алексей Уткин — довольно-таки зеленые музыканты и настойчивый гобой их руководителя. В арии "Se in fiorito ameno prato" из "Юлия Цезаря" (в программках, кстати, перевранной до тарабарского "Sei infirioto") гобоем снова заменили облигатную партию скрипки, с которой "состязается" голос певца,— мало понятный произвол, оправданный разве что слабостью скрипачей "Эрмитажа". Дэвид Дэниэлс, пожалуй, чуть более внушительно исполнил баховскую кантату "Ich habe genug", до предела отработав и скорбную резиньяцию, и роскошные длинноты, и переливистую виртуозность. Но даже и так логическое ударение не сместилось со следующей части мероприятия, где царствовал Гендель.
Из обширнейшего генделевского репертуара, изученного певцом назубок, в программу обоих концертов попали лишь три (с бисом — четыре) арии. Толика малая, но репрезентативная. Патетический речитатив-accompagnato "высокого штиля", лиричная ария-мольба (сцена "Pompe vane di morte... Dove sei" из "Роделинды"), образчик бравурной виртуозности (ария "Vivi, tiranno" оттуда же), типическая "ария уподобления" (пресловутая "Se in fiorito"). Плюс чуть-чуть оратории: "O Lord, whose mercies numberless", ария музицирующего Давида из "Саула". Этого достаточно не только для многосторонней демонстрации голоса, но и для того, чтобы создать представление о своеобразном обаянии генделевского вокала. А это дело насущное: оперный и ораториальный Гендель пока что удручающе мало распробован в России, в отличие от дальней заграницы, где он успешно сочетает роли композитора элитарного и композитора "для всех", чьи оперы прочно сидят в репертуарах многолюдных театров.
Конечно, такая репрезентация вряд ли бы удалась без забористого вокального блеска Дэвида Дэниэлса, в риторичных генделевских страстях чувствующего себя как рыба в воде. Даже сложно сказать, какой Гендель в его интерпретации изумляет сильнее: напевно-кантиленный (горюющий Бертарид, изгнанный ломбардский король из "Роделинды") или, напротив, декоративно-виртуозный (наслаждающийся птичьим пением галантный Цезарь, по такому случаю и сам ударяющийся в трели и щебет). В одном случае — подчеркнутая теплота тембра, прекрасное легато, летящие piano и безупречная интонация, исподволь переигрывающая обманчивую простоту мелодии. В другом — поразительное владение дыханием, отчетливость звука по всей тесситуре и редкостная техничность: к прописанным колоратурам певец в нужные моменты легко, будто играючи, добавлял еще и импровизированные украшения. Но во всех ариях равно впечатляли заточенная под большие оперные площадки артикуляция и серьезный, не на показ профессионализм, явно выходящий за рамки ситуации "приглашенная звезда-диковинка выделывает штуки".
Последнее важно, поскольку снимает возможный вопрос в духе профессора Преображенского: "зачем искусственно фабриковать спиноз, когда любая баба может его родить когда угодно" — зачем "надстраивать" на мужской голос альтовый диапазон, когда количеству меццо-сопрано женского пола вряд ли грозит убыль? В случае Дэвида Дэниэлса контратенор — не "свадебный генерал", необходимый для придания аутентичного колорита исполнениям доклассических опер (и, если мысленно убрать этот контекст, смотрящийся экзотикой, которая вряд ли нужна, вряд ли интересна, но забавна). Это голос, который на совершенно равных правах с прочими может иллюстрировать понятие "искусство пения", и значение его состоит не в оголенной способности выделывать штуки, забираясь на запредельные вокальные высоты, а в универсальном характере таланта, снабженного этим голосом.
Другое дело, что реализация, в том числе коммерческая, такого таланта все-таки ограничена: оперная литература XIX-XX веков небогата партиями для мужского альта. Но даже в виде нынешнего московского концерта такая реализация способна провоцировать интерес к высококлассному барочному вокалу в целом. Нынешнее выступление Дэвида Дэниэлса, очередная стадия "крестового похода" западного "исторически ориентированного" оперного мастерства (начатого трехлетней давности концертом Чечилии Бартоли), вряд ли останется без дальнейших последствий для московской музыкальной жизни.