Ключи к «Манускрипту»

Современные музыканты опираются не только на реалии нашего века. Еще с 1960-х годов, когда появился фолк-рок, музыканты обращались за вдохновением в том числе и к произведениям литературы Средневековья. Ключевые образы тех времен — короля Артура, крестоносцев, волшебных существ — поместила в свой новый альбом лидер группы «Мельница», лингвист, кандидат филологических наук Наталья О’Шей (Хелависа). О культурных кодах в своем творчестве она рассказала студентам-филологам Московского педагогического государственного университета. “Ъ” публикует цитаты из лекции с пояснениями Янины Солдаткиной, доктора филологических наук, профессора кафедры русской литературы XX-XXI веков МПГУ.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«Любой современный писатель и поэт — это постмодернист»

Наталья О’Шей:

— Я бы хотела сказать для начала: когда мы работаем с текстами современных писателей, мы понимаем, что любой современный писатель и поэт — это постмодернист. Мы не можем от этого отойти. Поэтому нам и приходится смотреть на культурные коды. Если я ставлю у себя в Instagram, когда пишу об Африке, тэг #СердцеТьмы, то это не просто так — прочитайте великолепный роман Конрада «Сердце Тьмы» и прочувствуйте вот эту Центральную Африку изнутри. Если мы постим у себя в Instagram чашечки Императорского фарфорового завода, это тоже не просто так, это тоже культурный код. На чашках кобальтовая сетка. А это, конечно же, перекрещенные панели на окнах блокадного Ленинграда (узор был создан в 1944 году, по одной из версий, художница Анна Яцкевич придумала его в блокадном Ленинграде.— “Ъ”).

Поэтому надо учиться читать между строк. Быть постмодернистами — значит учиться именно этому.

Я говорю по-русски, по-английски, по-французски, по-ирландски. Пока что очень ломано по-арабски. По-испански, по-датски, чуть-чуть по-немецки. Все это обогащает тексты, потому что каждый язык приносит с собой свои клише, свои сказки, потешки, которые мы учим, когда учим язык. Буквально — три мудреца в одном тазу. Это все оседает на подкорке, и в один момент мы извлекаем это все с чердака в чертоги разума и используем.

У меня действительно есть некоторое количество сквозных образов: прялка, лед, конечно же, эти вот камни, которые очень сильно проявились в концепции «Манускрипта». И это, естественно, мандельштамовские камни: «Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, я изучал твои чудовищные ребра, тем чаще думал я: из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам» (Осип Мандельштам, стихотворение «Notre Dame».— “Ъ”). И сейчас я думаю как раз о сгоревшем соборе. Я перед локдауном была в Париже, ходила смотреть на обнаженные ребра Нотр-Дама. Боже мой, как это страшно, и так его жалко. У меня есть ощущение, что мы, современные артисты, находимся на переднем фронте именно потому, что у нас есть культурный код, мы понимаем, что происходит, что гибнет. И нам остается лишь писать, творить, выковыривать из себя ассоциации с той надеждой, что наши слушатели нас услышат.

Янина Солдаткина:

— Культурный код — это знание культурных отсылок, культурных реалий, мифологем, явлений. Когда перед нами не просто имя или слово, а целый комплекс понятий, который с ним связан. И по этим понятиям можно выстроить картину, в которую встроен этот код. Это позволяет более широко понять текст, увидеть, какая за ним стоит история. Конечно, у каждого читателя будет свое видение этой картины, и это нормально. Фактически культурные коды — это как гиперссылки на страницы с историями. И когда у автора огромный культурный бэкграунд, то мы можем найти массу информации, которая заложена в текст. Хелависа творит свою вселенную, и культурные коды позволяют нам заглянуть туда. Коды — как камни, из которых выстраивается эта вселенная. Это концепция Мандельштама, поэта-творца. Он подобен Творцу, который «из камня может создать себе детей». Кроме того, в песнях есть коды, которые связаны друг с другом, и чем больше мы их найдем, тем яснее нам станет понятен замысел Хелависы.

Наталья О’Шей:

— Мне очень нравится, когда мои слушатели вычитывают большие пласты, которые я закладываю в свои произведения, потому что я не могу их не закладывать. Поэтому в наш последний альбом «Манускрипт» я заложила очень четкую кольцевую структуру. Я начинаю альбом с песни «Апельсиновая джига» — про трех сестер, которым никто не поднес воды и которые нам известны из пьесы Карло Гоцци «Любовь к трем апельсинам» и из оперы Прокофьева. Завершает альбом сонет о воине Александра Македонского с достаточно позитивным рефреном — иди сюда, я дам тебе воды. То есть в данном случае вода как символ — это формообразующая штука, жизнеобразующая вещь. Лично для меня «Манускрипт» состоит из такой воды жизни.

Янина Солдаткина:

— В альбоме «Манускрипт» есть антитеза. С одной стороны, Хелависа пишет песни в Израиле, это жаркая страна, сухая, много песка. И песок появляется на римской арене в песне «Грифон», а в песне «Сонет» герои идут по пустыне с Александром Македонским, к тому же хамсин в названии еще одной песни — это жаркий восточный ветер пустыни. В «Апельсиновой джиге» идет речь о трех принцессах, заключенных в кожуру апельсина, из фьябы Гоцци, две из которых умирают от жажды, не получив воды. То есть жара, песок — это смерть. А противостоит смерти тема воды как тема спасения. «Иди ко мне. Я дам тебе воды» — звучит в «Сонете». Тема Грааля, кровь Христова — это тоже спасающая жидкость, дающая исцеление. Получается, что это песня Жизни, альбом о поисках воды и жизни.

Если же смотреть на название песни «Манускрипт», то это отсылка к средневековому культурному коду. Противостояние Запада и Востока, крестоносцы, которые шли на поиски гроба Господня в жаркие страны. Кроме того, средневековые манускрипты содержали не только тексты, но и картинки — иллюстрации не просто поясняли текст, но и комментировали его. Песни в «Манускрипте» тоже сопровождаются иллюстрациями, а еще видеокомиксами. Вдобавок Хелависа использует и сами жанры — например, баллада или сонет — которые восходят к позднему Средневековью. На мой взгляд, в «Манускрипте» основной сюжет — это сюжет крестоносцев, на который накладывается тема воды и поиска жизни.

«Прекрасно, когда слушатели раскручивают культурные коды»

Наталья О’Шей:

— К песне «Хамсин» есть клип с историей волка-крестоносца Изенгрима и его девушки Изабеллы. Он — волк, она — лиса. Мы решили, что будет странно, если Изабелла появится у нас как Французская волчица, поэтому решили сделать ее лисой. Раз уж в нашем творчестве уже есть опыт общения с кицунэ (лиса-оборотень с магическими способностями в японской мифологии.— “Ъ”). В один персонаж складываются разные лисьи образы.

Янина Солдаткина:

— Сама Хелависа ранее говорила, что «Хамсин» — это центральная песня, ее любимая. Имен в тексте нет. Они звучат в комментариях к песне, и мы их идентифицируем в клипе. Получается, что культурные коды надо искать и в клипах. Волк Изенгрим есть в средневековых поэмах о лисе Ренаре (Рейнеке). Волк — жестокий, с железным забралом. А Изабелла — Французская волчица, о которой говорит Хелависа,— это исторический персонаж, английская королева, жена Эдуарда II. И тут интересно, что ее дети развязали Столетнюю войну между Англией и Францией (1337–1453), в конце которой была битва при местечке Азенкур. И это место упоминается в «Хамсине». Там есть такие строки: «От Нотр-Дама до Монсегюра веет пуховый тополь, вот уже лучники Азенкура вновь поднялись в окопах». Нотр-Дам, по словам Хелависы,— от Мандельштама, а Монсегюр — это крепость катаров, и по одной из версий, там хранили святой Грааль.

«Азенкур» тут ключевое слово. В клипе волк ходит с луком, а Азенкурская битва известна тем, что английские наемные лучники — непрофессионалы, без брони — победили закованных в броню профессиональных французских рыцарей. Рыцари шли снизу, а лучники стояли на вершине и пробивали броню. Это действительно легендарная битва, так как рыцари превосходили в мощи и силе. Первоначально английская армия должна была сдаться, но французы не приняли у короля Англии Генриха V условия сдачи, и он решил обороняться. У англичан погибло немного воинов, а французов они положили порядочно. Еще можно отметить, что «лучники Азенкура» — это конец самой эпохи рыцарства.

И тут появляется Генрих V. А у Шекспира в хрониках он выступает как реинкарнация короля Артура. А с королем Артуром, в свою очередь, тут же появляется тема Грааля. Также можно вспомнить Арагорна («Властелин колец», Дж. Р. Р. Толкин.— “Ъ”), который тоже является отсылкой к Генриху V. Вообще, Генрих V — это национальный герой в Англии, его монологи из пьесы Шекспира там учат, как у нас «Войну и мир». При Азенкуре ему было 28 лет, а погиб он в 35 лет. Возникает аналогия с Александром Македонским, поминаемым в песне «Сонет» — он взошел на престол в 20 лет, а погиб в 32 года. В Средневековье Александр Македонский тоже трактовался как идеальный рыцарь, предшественник крестоносцев, так что этот «рыцарский сюжет» тут тоже замыкается.

Наталья О’Шей:

— Прекрасно, когда слушатели раскручивают культурные коды, это именно то, чего я добиваюсь. Я хочу, чтобы песни и их герои продолжали жить, чтобы дальнейшие «культурные коты» ходили, чтобы слушатели придумывали еще себе чего-то.

Насчет культурных «котов» и «Апельсиновой баллады» о Петре и Тавифе (главная тема песни — воскрешение апостолом Петром девушки Тавифы, упоминаемое в Новом Завете.— “Ъ”) — ко мне пришли очень трогательные люди, которые сказали, что на момент встречи с Тавифой Петр был давно и плотно женат, «и вот этот вот пейринг (связывание в любительском литературном творчестве двух персонажей романтическими узами.— “Ъ”) я не приветствую, я за канон». Тут я разрыдалась, честно говоря. Когда в мою альтернативную вселенную врывается человек со всеми деяниями апостолов, апокрифами и т. д., но при этом оперирует терминами «пейринг» и «канон», это — ну… ну значит, человек поверил в мою вселенную, и поэтому хочет с ней спорить.

Янина Солдаткина:

— Апостол Петр — сам по себе «камень», мощный культурный код. Думаю, не надо рассказывать его историю. Но вот интересно, что в песне о нем много апельсинов: «апельсины падают во тьме, валятся мне под ноги ступенями», «Рыжая луна — как сердца твоего апельсин». Это тоже код: Петр и Тавифа жили в Яффе, а в Яффе были прекрасные апельсиновые сады. Так что для тех, кто их видел, упоминание о Яффе сразу вызывает эти образы. Также символ города — парящее апельсиновое дерево. И когда Петр оживляет Тавифу среди апельсинов, то вспоминается сказка Гоцци о трех сестрах, о которой мы говорили выше. Здесь же погибшая «апельсиновая» девушка была воскрешена. Опять появляется антитеза жизнь—смерть.

«Через Меровингов мы приходим к Граалю»

Наталья О’Шей:

— В пояснении к песне «Филидель» указывается, что Филидель — это дух, герой оперы о короле Артуре. Это дружелюбный дух. Я когда переводила драйденовский текст (пьеса Джона Драйдена «Король Артур, или Честь Британии».— “Ъ”), поняла, что Драйден тогда «словил» шикарное общение с фейри (в кельтской мифологии — сверхъестественные существа.— “Ъ”), такое же, как было и у Шекспира (у Шекспира образы фейри представлены в пьесах «Макбет», «Сон в летнюю ночь».— “Ъ”). Я это ощутила сразу, когда работала с этой пьесой: мурашки по позвоночнику. После такого немедленно начинает надиктовываться текст. Так что Драйден мне подсказал эти филидельские стишки.

В песне есть фраза «Господин мой Остролист». А когда называется остролист, то сразу возникает и король Артур, и тема Рождества, рыцари. Тем более что песня была написана 22 декабря. Она йольская (Йоль — праздник середины зимы у германских народов.— “Ъ”), я шла по дорожке в ирландских холмах, смотрела на остролист, и мне в голову начал сыпаться этот текст.

Янина Солдаткина:

— Зимнее солнцестояние — это переломный момент, когда свет и жизнь побеждают тьму, начинается новый год. С песней «Филидель» интересно, тут соединяются не только артуровские истории, но и кельтские, а также христианские — король Артур тесно связан с Иисусом Христом, он в каком-то смысле земная ипостась Христа-Царя. А в строках «от начала ноября в небо смотрят три царя, в небо смотрят три жреца» — это же волхвы! Кстати, если говорить про образ Христа как сокрытого Царя, то он всплывает в шекспировском «Генрихе V» (мы помним, что это тот самый король, который победил при Азенкуре), потом — в «Ричарде Львиное Сердце» Вальтера Скотта (тоже ипостась короля Артура из-за моря), а дальше уже появляется поэт Альфред Теннисон с его элегией о смерти короля Артура. И наконец — привет! — Арагорн, который из этой же самой традиции, собственно.

Наталья О’Шей:

— Если говорить о песне «Грифон», то грифон — это один из символов Иисуса Христа. Плюс это еще очень рождественская и пасхальная песня. У меня есть песни, которые относятся к основным кодовым праздникам. И «Филидель», и «Анестезия» (альбом «Алхимия».— “Ъ”) — «и кровь твоя искристая, и плоть твоя весна». К тому же грифон — это конгломерат льва и орла, и даже змеи, волка и так далее. Это символ превозмогания той ситуации, в которой мы все находимся. Мы все сейчас испытываем ограничения из-за пандемии коронавируса и пытаемся это превозмочь. Или вот я с вами сейчас говорю и думаю, когда в следующий раз полетят ракеты и мне придется идти в бомбоубежище (Наталья находилась в Израиле во время ракетных обстрелов в мае 2021 года.— “Ъ”). И в такой ситуации нам очень нужен грифон. Кроме того, грифоны — это символ династии Меровингов (династия франкских королей, правившая с V по VIII век на землях современных Франции и Бельгии). Через Меровингов мы приходим к Граалю, и таким образом замыкается кольцо.

Янина Солдаткина:

— Грифон — это образ существа двойственной природы: лев с головой орла. Двойственная природа в том числе позволяет закодировать в грифоне образ Иисуса Христа, Льва (Аслан в «Хрониках Нарнии» у Клайва Льюиса). Лев и орел — животные Нового Иерусалима. Сама Хелависа говорила, что в песне речь идет о первохристианке, которую в Риме должны отдать зверям, а она просит о чуде, о том, чтобы пришел Грифон-Христос. Тут же есть образ раскаленного мира — жары — смерти.

Это, на мой взгляд, песня-кульминация, когда герой требует чуда, которое изменило бы этот мир.

Я думаю, что тут единый узел смысловой: чаша Грааля символизирует чудесное спасение и является «аватаром» грифона-Христа.

Если говорить о Граале, то это чаша с кровью Христа. Вообще это древний образ, он возводится и к рогу изобилия древних греков, и к волшебному котлу кельтов. Когда в книгах Джорджа Мартина дозорные голосуют за Лорда-Командующего, то они кидают предметы в котел. Это все тоже оттуда. В Средневековье, в частности в рыцарских поэтических романах Кретьена де Труа, святой Грааль исцеляет болящих, но хранить его могут только абсолютно безгрешные люди. Получается, что чаша Грааля входит в альбоме в один ряд с исцеляющей водой, противостоящей жаре и смерти. Только тут уже исцеляет Кровь Христова, а не сок виноградной лозы, как в причастии, что тоже упоминается в альбоме: «Встанет же солнце светло, как соль, прянет лоза из терний, чистая кровь обожжет песок, время настанет для верных».

Тут еще важно, что история Грааля в Европе как раз ассоциируется со временем Меровингов (раннее Средневековье), как раз о них много мистических легенд о том, что король лечит наложением рук (снова привет Арагорну) и выполняет функции духовного лидера. А король Артур — «современник Меровингов». И включение в артуровский цикл легенды о Граале неслучайно, его же рыцари находят и потом хранят Грааль.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

«У нас очень хорошая историческая поэтика»

Наталья О’Шей:

— В песнях встречаются змеи. Песня «Змей» — это змей Гумилева. Но это не помешало мне создать собственный образ змея. Я же все-таки индоевропеист, я прекрасно знаю работы Топорова (Владимир Топоров, лингвист и филолог.— “Ъ”), Лотмана (Юрий Лотман, литературовед, культуролог, семиотик.— “Ъ”), Уоткинса (Калверт Уоткинс, американский лингвист, индоевропеист.— “Ъ”). У нас очень хорошая школа исторической поэтики, не только российская, но и американская, и даже европейская. Хотя германские коллеги достаточно долго до этого доходили. Первая книга, которую я рекомендую абсолютно всем, это книга Калверта Уоткинса «Как убить дракона». Она вот такая толстая, 1995 года выпуска, и она абсолютно великолепна. Там Уоткинс анализирует базовую формулу ведийской мифологии ahann ahim — «убить змея» (санскрит.— “Ъ”) — на всех индоевропейских языках и в мифологии. То есть мы смотрим на Сигурда, убивающего Фафнира, на Индру, убивающего Вритру. И в данном случае Топоров продолжает это дело. Уоткинс — великолепный лингвист.

Эти формулы, клише в текстах должны совпадать морфологически с формулами в индоевропейском изначальном тексте. Сначала мы смотрим, насколько сохранилась форма индоевропейского сильного глагола в клише, которое мы исследуем, а далее мы смотрим, как это клише смыслово развивается в эпосе, который мы исследуем. Мы видим эту формулу «я убиваю змея» в литовском, санскрите, в древнеирландском, мы знаем, что это реально, и дальше мы смотрим, какие обрядовые истории к этому привязаны. Например, ашвамедха (жертвоприношение коня в ведийской религии.— “Ъ”). Смотрим, как этот обряд с кобылой представлен языково или ритуально в разных обществах. Так работает историческая поэтика. То есть не просто мы придумали что-то, а смотрим на язык, и смотрим на него с точки зрения математики.

Если есть клишированные формулы, то это словно след для собаки — сюда мы идем. Если клишированного следа нет, то можно забыть про это.

В «Зове крови» история про змея — литовского происхождения: сказка «Эгле, королева ужей» (одна из самых старинных в литовском и балтийском фольклоре.— “Ъ”). Но 33 кольца — это прямая цитата из Ригведы (древнеиндийский сборник ведических санскритских гимнов, первый известный памятник индийской литературы на ведийском языке.— “Ъ”): «тридцатью, тридцатью изгибами лежал Вритра там, где Индра убил его, и вода текла через его члены». Здесь я беру одно — номинальные поля индоевропейской формулы от санскрита и литовского, тем более что санскрит и литовский являются одними из самых архаичных языков. И я хотела «подружить» историю змеев: оп, и 33 кольца.

Янина Солдаткина:

— Змей в индуистских мифах — персонаж отрицательный, а в литовской мифологии у змея амбивалентный образ. Та же невеста Полоза — с одной стороны она просит «не пускай меня», а с другой стороны — это зов крови, искушение. И Эдна становится королевой. Литовские мифы сохранили языческие мотивы, в которых змея не обладает отрицательной нагруженностью, которая есть в христианском мире. И у Хелависы змей тоже не только злой.

У Топорова есть исследование предыстории литературы у славян, и он там реконструирует древнеславянский миф о поединке бога-громовика с богом змеевидной природы за воду (опять вода!). Это древний сюжет. Получается, у змеев Хелависы есть свой бэкграунд, более широкий, индоевропейский.

Наталья О’Шей:

— «Черный дрозд» (альбом «Химера») — это важная песня для нас с моим соавтором Ольгой Лишиной. И для нее лично это был важный текст, в тот момент она пережила большую потерю. Я очень ценю, что Оля поделилась со мной текстом, который у нее из всего этого получился. А я почувствовала, что смогу из него сделать песню. Благодаря ей возник этот образ черного дрозда, лживого проповедника. А я туда вложила лишь это — «Только мы остаемся в золоте зелени роз». «Золото зелени роз» — это, конечно, моя личная отсылка к Стивену Кингу, к «Темной башне», к гибели Джейка, «In this haze of green and gold». Это в принципе очень дорогая мне книга. Я считаю, что «Темную башню» должен прочитать каждый разумный думающий человек, и понимать, что такое «золото зелени роз» — это важно.

Тексты о прощании с дорогими людьми — это «Господин горных дорог» (альбом «Перевал»), «Овечка» (альбом «Рождественские песни»). «Овечка», наверное, самая страшная песня в моем творчестве. У меня была удивительная история. Однажды человек из Нью-Йорка Силли Салливан, американец ирландского происхождения, мне написал письмо с текстом: «Здравствуйте, у меня дочка заболела. Она попала в аварию, была в коме, и ее куратор поставила ей вашу пластинку. Ей приснилась женщина с арфой, и она вышла из комы и попросила, чтобы ей купили арфу». Мы стали переписываться. Он был очень приятный, мы стали друзьями по переписке, думали, что мы встретимся, когда я в следующий раз поеду в Америку. Он рассказывал про свою семью. Его жена погибла во время крушения башен-близнецов в Нью-Йорке. Она была грузинка, сванка. Так что его дочка Мегги была наполовину грузинка. Потом он на какое-то время пропал, а затем мне написала Мегги. Сказала, что папа умер, у него была лейкемия. И последние письма, что он писал, он писал из больницы. И мы стали с ней общаться. Она немного говорила по-русски. Я ей показывала песни из альбома «Ангелофрения», над которым я тогда работала. Она была в Бостоне, и я, приехав в Нью-Йорк, предложила съездить к ней, но она сказала — не надо. Я тогда не поняла, почему, пока наконец, еще через несколько месяцев мне не написала ее куратор Дана и сказала, что у Мегги тоже лейкемия, и она умирает, и письма от нее — «это я пишу под ее диктовку». Тогда я написала песню «Овечка», успела ее записать и отправить Мегги. Она ей очень понравилась. Это тоже про проводничество. Периодически родственники Мегги приезжают на наши концерты, и Дана тоже приходит, так что я не теряю контакт с ее семьей.

Писатель Владимир Сорокин — о «народной мудрости» и попытках ее стилизации

Есть песни, которые можно назвать радостными. Обе джиги у нас получились очень радостные, положительные — что джига на «Химере», что «Апельсиновая джига» в «Манускрипте». И мы собираемся делать кольцевую структуру из этих джиг на живых выступлениях, когда мы поедем осенью с презентацией альбома «Манускрипт». И в принципе я считаю, что песня «Прощай» (альбом «Алхимия») тоже радостная — в жанре оптимистической трагедии. Это мой любимый жанр.

Янина Солдаткина:

— В песне «Овечка» тоже есть культурные коды. С одной стороны — это жертвенный агнец, с другой — черная овца, паршивая овца. «Семь пар сапогов сношу я» — это, как говорила Хелависа, очередной сюжет про искупление, как «Черный бык Норроуэйский» или «Финист — ясный сокол». История блуждания души, которая ищет искупления.

Анастасия Курилова