Московский фестиваль прошел в 26-й раз и уже, наверное, в сотый породил вопросы о его смысле и предназначении. Прошлые актуальные слоганы "окно в Европу", "за гуманизм киноискусства", "зеркало перестройки", "стать частью цивилизованного мира" отброшены в прошлое. Что осталось на корабле современности?
Первое впечатление, что фестиваль узурпировал функции национального "Кинотавра" и разыграл карту поднимающегося российского кино. Три наших фильма в большом конкурсе (причем собравшие львиную долю наград), плюс один в "Перспективах", плюс огромная программа российского кино, в первую очередь привлекавшая внимание зарубежных гостей фестиваля. Ура, мы впереди планеты всей. Остается сделать следующий шаг: отсечь досадный довесок, состоящий из фильмов французов, англичан "и прочих всяких шведов" — нечего смотреть какое-нибудь голландское или швейцарское занудство, когда вокруг клубится столько своего, русского. Сами названия отечественных хитов — "Русское", "Свои", отчасти даже "Папа" и "Время жатвы" — подчеркивают обособленную почвенную самодостаточность наших кинематографистов.Но первое впечатление не всегда бывает верным, а тем более выводы, извлекаемые из него. Убери хоть с "Кинотавра", хоть с ММКФ зарубежный программный противовес, и от фестиваля мало что останется. Даже если приедут Алан Паркер с Квентином Тарантино. Российское кино и так страдает от кризиса собственной мифологии, а погрузить его сейчас в атмосферу изоляции и самовосхваления означает посеять зерна комплекса неполноценности, который опять довольно скоро созреет. В свое время Франсуа Трюффо, еще будучи критиком, говорил о том, какую дурную службу оказывает неуемный и неумный патриотизм национальной киноиндустрии. Сегодня у нас ситуация не лучше: неадекватная истерика по поводу скромных успехов "русского" и продолжение сдачи аудитории с остатками ее мозгов Голливуду. Одна из дискуссий на ММКФ называлась "Конец арт-хауса" — фильмы, определяемые этим неуклюжим словом, действительно загоняются в резервацию Музея кино (который к тому же грозят закрыть), одного-двух кинотеатров и видеопроката.
Именно поэтому я считаю культурным достижением Московского фестиваля те программы и фильмы, которые представляют немецкий, канадский, представьте себе, голландский и даже альтернативный американский кинематограф — причем тот, который увидеть посетителям обычных кинотеатров вне фестиваля, скорее всего, не грозит. Шестичасовой мегапроект "Кремастер" визионера-безумца Мэтью Барни показывался в лишенных кондиционера залах Музея кино, доводя до обмороков самых рьяных киноманов. Там же, в музее, и в Клубе на Брестской проходили дискуссии с участием Александра Клюге — не только одного из отцов "нового немецкого кино", но и автора литературных бестселлеров (главный из них — "Хроника чувств" — вышел в эти дни и в Москве) и 2200 телепередач о героях нашего времени.
Один из таких телесюжетов, показанных в музее, был посвящен гибели Галины Старовойтовой и назывался "Русская Диана". Разительное отличие от истеричной манеры наших телевизионщиков, которые способны заболтать любое событие. Способность за конкретикой видеть парадокс и философскую проблему, мыслить непретенциозно, доступно и при этом в широкой системе культурных ассоциаций. За дни пребывания в Москве Александр Клюге, всерьез предлагавший изменить финал "Анны Карениной", со знанием деталей и сути говоривший о Чернобыле и Александре Лебеде, судьбе Крыма и постановке Вагнера в Ленинграде первого дня войны, стал настоящей звездой и нашел немало собеседников, способных ответить на этот интеллектуальный вызов.
Другим центром интеллектуальной и киноманской жизни стал "Иллюзион". Здесь успешно показывались ретроспективы голландца Алекса ван Вармердама и канадца Робера Лепажа. Последний особенно интересен, поскольку не является чистым киношником, а делает замечательные театральные и оперные спектакли. Его фильм "Обратная сторона Луны" тоже представляет собой своего рода синтез разных искусств — психологического кино, поэзии, живописи (в том числе работ космонавта Алексея Леонова) и компьютерных коллажей. Это очень редкое сочетание — теплое интеллектуальное кино, соединяющее большую политику (соперничество СССР и США) и русский космизм Циолковского с типично франкофонским юмором и меланхоличным канадским интимизмом.
Опыты Александра Клюге и Робера Лепажа больше, чем что-либо другое на Московском фестивале, создавали контекст. Эти опыты доказывали, что русская культура давно прорубила окно в Европу и дальше в цивилизованный мир, продолжает быть важной частью концепции гуманизма — и модернизма тоже. Недаром Александр Клюге, называющий себя "последним модернистом", сказал, что именно у русских он научился пониманию того, что нужен не только авангард, но и арьергард. Сам он представляет "арьергард авангарда". Что представляло бы собой русское кино в отрыве от мирового? В лучшем случае авангард арьергарда.