руководитель Российского фонда помощи
ГАЛИНА УЛЬЯНОВА
старший научный сотрудник Института российской истории РАН
Когда восемь лет назад основатель Издательского дома "Коммерсантъ" Владимир Яковлев предложил идею Российского фонда помощи, он утверждал: пиар на благотворительности в России не пройдет. Страна православная, и добро у нас будут творить анонимно. Он оказался прав. И не прав. Действительно, абсолютное большинство читателей, помогающих бедствующим авторам писем в фонд, категорически возражают против публикации даже своих имен. Между тем историк Галина Ульянова утверждает: 100 лет назад 80% пожертвований в нашей стране делалось как раз ради престижа. То есть, говоря языком современным, благотворительность была имиджевой составляющей бизнеса.
Кандидат исторических наук Галина Ульянова является ведущим отечественным специалистом в области изучения истории российской благотворительности. Занимается широкой проблематикой: историей предпринимательства и промышленного развития, местного самоуправления, социальной историей. Свыше 150 ее научно-популярных работ опубликовано в России, США, Германии и Финляндии. Наиболее известна монография "Благотворительность московских предпринимателей. 1860-1914". Лауреат премии митрополита Макария.
— В прессе сейчас появляются статьи, пафос которых сводится к такой вот простой мысли: бизнес сегодня бесстыдно корыстен во всем, включая свою филантропию. Иное дело благотворительность до 1917 года. Будучи предприимчивыми, наши предприниматели тогда оставались благочестивыми, анонимно жертвуя миллионы на развитие социальной сферы.
— Меня тоже многие годы занимает этот вопрос. Я не знаю, откуда это взялось. Но утверждение об анонимности дореволюционных филантропов — заблуждение, причем на удивление очень стойкое. Я занимаюсь этой темой в русле экономической истории и утверждаю: свыше 80% пожертвований в течение 50 лет до 1917 года были деньгами престижа. Они были корыстными? А что в этом плохого? Подконтрольные, они шли на благое дело. А 20% и впрямь шли под грифом "от неизвестного".
К началу XX века в России насчитывалось 11 тысяч благотворительных заведений и обществ. Часть принадлежала городам, другая, и немалая,— частным лицам. До половины всех школ и больниц у нас создавалось и содержалось филантропами. Анонимные взносы делались в монастыри. Именные учреждения обычно открывались в честь родителей и детей, безвременно ушедших. Это приветствовалось.
В 1877 году появилось положение комитета министров "Относительно порядка присвоения особых наименований всякого рода учреждениям благотворительным и общеполезным". Оно закрепило право присваивать стипендиям, больничным койкам и заведениям личные имена филантропов "в случае выраженного на то желания жертвователя". К тому времени в народе уже де-факто прижились названия типа "Морозовская богадельня" или "Карповская школа". А в Морозовской богадельне вполне могла быть Бугаевская палата, что означало: содержится купцом Бугаевым. Это шло даже не от стремления к правильному имиджу, как сказали бы сейчас. Надо же их было как-то называть при регистрации.
— В чем же была корысть, если известно, что в начале XIX века, при Александре I, появился закон "О непринятии от порочных людей пожертвований и ненаграждении их за оные"?
— Были даже указы, запрещающие ордена и чины за благотворительность. И тем не менее. О вручении орденов за филантропию мне ничего не известно. А вот чины получали. Идеология требовала: жертвователь не должен искать награды за свои дары. Но купцы жаждали повысить свой социальный статус. Они относились к низкому сословию и вплоть до 1861 года, как крестьяне, могли быть подвергнуты порке. Понимаете, уже богач-миллионщик, а его могли заголить — и розгами. Отсюда желание получить общественный иммунитет. Орден, считалось,— это уже иммунитет. И пробивались к нему кто лестью, а кто взяткой.
И в благотворительности находили лазейки. Даешь деньги на некое учреждение и становишься его попечителем. Попечитель мог быть включен в систему чинопроизводства. С восьмого чина человек мог рассчитывать даже на дворянство. И вот ты, купец, пять лет в одном чине, потом дал еще 100 тысяч — получил новый чин. Зарплаты по чинам, понятно, не полагалось, зато было право носить мундир чиновника канцелярии и бывать в свете. Кстати, барон Кноп, в доме которого в Колпачном переулке сейчас один из офисов ЮКОСа, получил генеральский чин, построив больницу. С чинами человек входил в тусовку несколькими ступенями выше, чем на роду написано. Иерархия русского общества была строгой, только верхние четыре класса считались солью земли. Высокий чин помимо престижа давал новые связи и перспективы для дела. Так благотворительность открывала нужные двери и поднимала вес купца в обществе. А законодательство способствовало укреплению престижа благотворителей.
— Есть точка зрения, будто наши филантропы вкладывались "неправильно": пожертвования проедались, не способствуя социальному развитию общества, как на Западе.
— Я тоже слышала этот бред. Да, наша благотворительность отличалась от западной: меньшими объемами, большим влиянием на национальную модернизацию, если говорить о развитии социальной сферы. Для страны с крайне бедным населением, с очень низкими жизненными стандартами влияние филантропии у нас было даже более значительным, чем на Западе. Пожертвования росли в геометрической прогрессии. Просто у нас позже началось. Хотя, знаете... Вот в Вологде в 1789 году был учрежден первый в России городской народный банк. Капитал собрали по подписке для взаимного кредита. Сюда жители несли пожертвования. И проценты за кредит потом использовались на поддержку благотворительных заведений. А при этом считается, что первый в мире городской общественный фонд возник в Америке в конце XIX века. Так мы плохо знаем историю.