фестиваль театр
В японском городе Сидзуока завершился II Русский театральный сезон, организованный Международной конфедерацией театральных союзов и местным Центром исполнительских искусств. Нашим театрам удалось убедить японцев, что импортировать из России можно не только классическое искусство и работы признанных мастеров. Из Сидзуоки — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Общеизвестно: если уж японцы привозят к себе европейское искусство, то предпочитают иметь дело только с лучшими образцами. Вернее, с известными, проверенными временем произведениями и творцами. Японцы не любят рисковать — не только оттого, что платят большие деньги, а просто так уж они устроены. Так и говорят о себе: любим то, что уже знаем. Спрашиваешь их тогда: ну ведь все когда-то узнаешь в первый раз? Они в ответ лишь улыбаются, кланяются и произносят длинные благодарственные фразы. Теперь я знаю, что означают эти любезности: приобщение к новому происходит в сражениях.
Однако первые две трети русского фестиваля прошли как раз под флагами знакомых японцам имен. Начали, естественно, с балета — гала-концертом артистов Большого театра в большом зале культурного комплекса "Граншип", уникального сооружения, построенного пять лет назад ко II Всемирной театральной олимпиаде по проекту знаменитого архитектора Араты Исодзаки. Делегация российских деятелей культуры, приехавшая на закрытие Русского сезона из Токио, где накануне прошел Российско-японский культурный форум (см. Ъ от 7 июня), осматривала трехзальный "Граншип" с восторгом, но и как-то слегка подавленно. Ваш обозреватель между делом обсудил с Михаилом Швыдким, что такое город Сидзуока по нашим меркам. Сошлись на Туле. "Да,— грустно сказал руководитель Федерального агентства по культуре и кинематографии,— в этих стенах хочется произнести что-то про величие духовных традиций русской культуры". В том смысле что в такие "тела" нашему "духу" еще долго не дадут вселиться. Остается крыть козырями русского балета.
А станцевали наши и впрямь на радость японцам: Большой театр здесь возведен в культ, и его репутацию испортить невозможно. Потом пришел черед драматического театра. Его представляли уже известные в Сидзуоке Валерий Фокин ("Ревизор" Александринского театра), Олег Табаков ("На дне" в постановке Адольфа Шапиро) и Анатолий Васильев ("Из путешествия Онегина", "Школа драматического искусства"). Однако каждому из этих спектаклей досталось по испытанию на прочность. "Ревизора", явно рассчитанного на "диалог" Александринской сцены с бархатно-позолоченным императорским залом Росси, играли в сравнительно небольшом, но чуждом спектаклю по духу современном зале "Граншипа", принадлежащем труппе Тадаси Судзуки. "Табакерка" на два вечера стала уличным театром: пьесу Горького разыгрывали на площадке под открытым небом в Театральном парке, и во время одного из представлений пошел проливной дождь — спектакль, однако, доиграли до конца. Анатолий Васильев представлял Пушкина на второй сцене Театрального парка, в элегантном закрытом зале "Эллипс" (по атмосфере как раз напоминающем его новый московский театр на Сретенке), но зато отказался от перевода: японцы вникали в звучание оригинала. Словом, в полном соответствии с местными традициями русские спектакли должны были доказать свою выносливость.
По свидетельствам очевидцев, боевое крещение было выдержано. Но там, повторюсь, были имена. Фокин-сан, Табаков-сан, Васильев-сан — это звучит. А вот Чусова-сан совершенно пока не звучит. Да и Доннеллан-сан в России-то звучит, а вот в Японии не особенно. Это я к тому, что и на "Вия" Театра имени Пушкина-сана (Гоголь-сан, разумеется, звучит и в Японии гордо, но именно этого произведения не читали), и на "Двенадцатую ночь" в постановке Деклана Доннеллана японские организаторы фестиваля соглашались скрепя сердце. Там — молодой режиссер, здесь — вообще англичанин и пьеса английская. Хоть бы и Шекспир, но сезон же русский!
"Вий" пришелся ко двору вот почему. Оказывается, начало лета в Японии — время, когда почитают всяких духов и разные таинственные силы. Спектакль Нины Чусовой игрался аккурат в последних числах мая, и для публики гоголевский ужастик стал очень своевременным зрелищем. А "Двенадцатой ночи" ничего не помогало, но зато ничего и не мешало. Так что спектакль господина Доннеллана, закрывавший фестиваль, проходил в абсолютно штатном режиме. Правда, в первом акте стояла гробовая тишина. Комические сцены, на которых, по признанию актеров, "кололись" даже самые сложные залы, впервые прошли при вежливом молчании. Таков уж японский зритель. То ли природа юмора все-таки диаметрально противоположна, то ли вежливость гипертрофированна и они до конца не уверены, что их смешат, а потому боятся быть неделикатными и принять за шутку нечто серьезное. А тут еще одни мужчины — не на традиции ли театра но и кабуки посягают русские, не пародия ли это? Потом с облегчением (и с бурными аплодисментами в финале) поняли, что и не пародия, и действительно комедия. Хоть и меланхоличная. Впрочем, природа меланхолии еще более загадочна, чем природа юмора.