фестиваль балет
Мариинский театр добросовестно, но без размаха празднует столетие со дня рождения хореографа Джорджа Баланчина. Из большого фестиваля "Звезды белых ночей" выкроили поменьше, юбилейно-балетный. Все спектакли репертуарные, так что привычную программу решили скрасить приглашенными солистами. Но почти все обещанные звезды до Петербурга не доехали. И главной guest star в итоге оказалась отечественная труппа — Пермский балет.
Местная балетная общественность коллег из Перми дружно и демонстративно проигнорировала: все четыре служебные ложи у сцены были вызывающе пусты, только в директорской сидела, выпрямив спину, Ольга Ченчикова. Выпускница Пермского балетного училища, бывшая балерина Мариинки, ныне педагог пришла поддержать земляков. Какую обструкцию здесь умеют устраивать "неместным", она хорошо знает, хотя и танцевала в Мариинке на вершине иерархии. Ленинградский снобизм не позволял смириться с существованием в Сибири мощного конкурента.
То, чему в Перми учила Людмила Сахарова, ленинградцы считали раскольничеством. Что совершенно не мешало сахаровским ученицам ни получать золотые медали на конкурсах, ни шутя разделывать академические партии, ни очевидно зачеркивать профессиональные усилия коллег в других городах; выделанные пермские балерины рассеялись по стране довольно сильно. В Мариинке про эту легендарную эпоху, как оказалось, до сих пор забыть не могут. Хотя, конечно, забыть уже можно: блеск и напористость пермской школы явно в прошлом. Теперь это ровная, крепко сбитая, немного кондовая труппа с общим суховато-академическим имиджем. В таковом качестве ее, честно говоря, и ждали.
Сибиряки привезли три одноактных спектакля: Donizetti Variations, Concerto Barocco и "Сомнамбулу". Для провинциального театра выбор амбициозный. Такое не танцуют ни Мариинка, ни Большой — это далеко не самый общепринятый по всему миру Баланчин, хотя в антракте после Concerto Barocco мы с одним коллегой шепотом задались вопросом: а вообще, не лучший ли это балет Баланчина? Пермякам пришлось нелегко. Во-первых, они никогда еще не танцевали на покатой сцене. Во-вторых, контуры Concerto Barocco на этой самой покатой сцене в прошлом году лазером выжег New York City Ballet. А в-третьих, для затравки пермяки пустили озорные Donizetti Variations. Публика несколько приуныла. Если бы это и так танцевал кто-то другой, все бы жутко радовались уже просто тому, что сознание российской балетной провинции расширилось настолько, что вместило даже Donizetti Variations, но Пермь, прославленная и закаленная в боях Пермь...
Прозрачный рисунок провисал под тяжестью умелых, но грубоватых ног, колкие, как шутки, подскоки и прискоки превратились в какой-то прихрамывающий галоп, и в неравной борьбе солисты почти умирали к концу каждого эпизода. Словом, чудо, случившееся на Concerto Barocco, невозможно было объяснить ничем. Труппа собралась, втянула живот, задержала дыхание и вычертила всю эту морозную каллиграфию с такой молодцеватой, заразительной удалью, с таким раскованным азартом, что овация в зале ревела несколько минут. Казалось прямо, что кончился "Дон Кихот", а не задумчивые классические танцы под Баха. К "Сомнамбуле" и труппа, и публика подступили уже сильно освеженные Concerto Barocco. Хотя ждали тоже с тревогой.
Это Баланчин, который на Баланчина решительно не похож. С типами, характерами, любовью, мимическими "разговорами", беспозвоночными танцами, натурально намалеванными декорациями и невнятным сюжетом: парень с бала идет на свидание в сад, но встречает там сомнамбулу в ночнушке, влюбляется и потом вываливается из дома, хватаясь за живот: то ли ему шпагу туда всадили, то ли пулю. Про "Сомнамбулу" критики обычно пишут, что если бы это было подписано не Баланчиным, убили бы. Балет в самом деле так себе. Но пермяки вытащили и его. Принципиально лучше он, конечно, не стал. Но когда всю эту галиматью доложили со сцены ровным, чистым голосом, без актерских ужимок, четко прорисовав простенький рисунок танцев, сразу стало понятно: все-таки Баланчин не зря за эту свою вещицу так цеплялся, это явно личное.
Куколка-сомнамбула со свечой в руке, бормоча и лепеча пуантами, носится по сцене, как лист на ветру, то закручиваясь, то замирая. Летит туда, куда ее толкнет влюбленный, и вслепую переступает подставленные им руки, а запнется потом только об труп. Абсолютно послушная, но и абсолютно равнодушная. В этот маленький балетик Баланчин, кажется, вложил всю свою рефлексию по поводу собственных отношений с балеринами-моделями. Как хотите, но он их именно так и видел: не то чтобы машинками для делания пa, но и не вполне живыми. Там финал совершенно, конечно, запредельный: распахнув невидящие глаза, девушка со свечой, как гоголевская панночка, так и не проснувшись, берет мертвого мужика на руки и утаскивает к себе куда-то в глубь темного дома, только болотный огонек свечи скользит за темными окнами. В сущности, так оно потом и вышло: лучшими служительницами культа покойного Баланчина стали его бывшие балерины. Просто удивительно, как про это все Пермский балет узнал. Есть все-таки в посторонних людях эта чертовская проницательность.
ЮЛИЯ Ъ-ОЛЕВСКАЯ