 |
О муже
- Если ты любишь человека, ты идешь на все ради этого человека. Ради него я пошла на все.
- Раньше, когда Зелим был живой, мне казалось, вот жили бы мы всю жизнь здесь, и никогда бы я не уехала отсюда. И почему он скучает по дому? Хотя иногда мне тоже было скучно. А после смерти матери я ему говорю: "Слушай, я даже скучать больше не буду. Все, моих больше нету. Почти всех уже перебили. Твоя мать умерла, моя мать умерла. Кому мы нужны там?" А он говорит: "Нет, Малика, как бы хорошо ни было, не могу жить вдали от родины".
- Он просто на первый вид казался грубым, строгим, жестоким таким. А поговоришь с ним, это же совершенно другой человек, совершенно другой мир. Старший сын, который был машиной сбит, когда мы с ним ссорились, он мне говорил: "Мама, успокойся, не спорь с ним, он пришел не в свое время". Вот так он по-чеченски говорил. А после его смерти мы оба это подчеркивали: "Помнишь, как Бешто говорил?"
- Он говорил языком праведным. Он знал, как жить надо. И советовал жить по правильному пути. Он всегда был против терроризма, выступал против терроризма.
- Он хотел у себя дома умирать. Не хотел уезжать и где-то далеко не хотел старческой смертью умирать. И он действительно умер от руки врага, в чужом государстве.*
- Прекрасно они знают, что он никогда в жизни в финансах, в деньгах не будет замешан. Потому что они знают, и в первую войну и до войны, при Джохаре. Джохар ему сказал контролировать оборот нефти. Он сразу отказался. Он курировал школы и больницы. Где никакие деньги не идут. Он сохранил свое имя и себя: чисто и с честью, потому что не касался ни нефти, ни денег, никогда. Он боялся этого дела.
- Он говорил правду смело человеку в глаза: и в Кремле, и у себя дома одинаково. Он придет в Кремль и скажет смело, как надо. И дома тоже скажет: и взрослому, и маленькому. И таким его знали все.
- После школы я осталась работать при школе, в библиотеке. А Зелим был тогда писатель, поэт. В школе был вечер, посвященный писателям, и были приглашены молодые писатели. А меня на вечер родители не пускали, у меня родители были строгие, я даже и не просилась пойти. А тут был творческий вечер. И директор школы позвонил маме домой и сказал, чтобы Малика пришла. Мама: "Нет, она не пойдет!" А он говорит: "Пусть тогда завтра на работу не приходит. Там творческий вечер, и должны быть книги чеченских писателей. Бибколлектор обязательно должен быть". Тогда она отпустила. С братом.
- Он зашел и говорит: "Я хочу посмотреть чеченские книги". А я посмотрела и говорю: "Но у нас очень мало чеченской литературы. Дети читают художественные книги, мало читают чеченские стихи". И он вроде замечание мне сделал. Вот так случилось, на этой библиотеке мы и познакомились. А потом начал ходить. С этого и началась у нас дружба.
- Да, хорошо было, когда все писатели, поэты собирались, читали у нас. Творческие вечера проходили. Я любила всегда, когда Бейсултанов Апти читал стихи, у него прекрасные стихи. Он очень красиво пишет, как-то жизненно, доступно всем. У Зелима немножко трудно читались, но смысл был очень глубокий. Простым и понимать было трудно.
Когда лампы все погасишь ты,
Поняв, что обманута судьбой.
Дни пусты и ночи все пусты.
Только одиночество с тобой. (Плачет.)
Поклянешься ты себе (плачет) тогда,
Прогонять и мысли обо мне.
И не веришь больше никогда
Ожиданьям яви и во сне.
О встрече Яндарбиева с Ельциным
- Он сказал, что сядет только как глава с главой государства. Ельцин сделал жест и сказал: "Хватит, навоевались!" Немножко крича так сказал. Зелим тогда сказал, что этот тон может быть присущ русскому народу, что чеченскому народу не присуще так принимать гостей.
- Потом Ельцин сказал, что будет перерыв, чтобы изучить документы, и они ушли молиться в другую комнату в Кремле. А зайдя в другую комнату, Ельцин сказал: "И все-таки эти ребята мне нравятся". Это его слова.
О "Норд-Осте"
- Звонок оттуда. А я говорю: "А может, это провокация какая-то?" Вот сразу пришло в голову. Я говорю: "Не звони, если надо, еще раз позвонит". Он немножко посидел, подумал и начал звонить своим знакомым. У всех телефоны были отключены. Позвонил в Турцию, там не подняли трубку, позвонил еще куда-то - там не подняли. Потом позвонил по этому номеру, который дали, и узнал, что там захват театра. И он, очень тронутый этим, предупредил их, чтобы они ничего плохого не сделали. Тем более заложники. Они не виноваты, чтоб не тронули: "Если одного даже, вы что-то с ними сделаете, это вернется в Чечню обратно. Зло возвращается злом. Не трогайте, я немедленно еду к вам". Да, еще спросил их: "Президент знает об этом?" Они сказали: "Нет, не знает". И тогда он сразу же быстро сел и написал заявление в посольство России (с просьбой разрешить ему вылететь в Москву.- "Власть") и послал Ибрагима туда. А этот Максим (Максим Максимов, ныне консул РФ в Катаре.- "Власть"), он был тогда зампосла. Он сказал, что посла на месте нету. Как раз пятница была. В пятницу мы отдали, а в субботу утром, на рассвете пустили газ и убили их.
О жизни в Чечне
- При первой бомбежке в Старых Атагах у нас убили коня. Знаешь, как трагично это было. Когда Зелим уходил с президентского поста, ребята во главе с Гелаевым купили, подарили ему этого серого коня. Белый такой с серым. Красивый такой, гордый такой! И первая бомбежка как пошла по селу, двор стали бомбить. И он услышал, как кричит конь, выбежал, чтоб его выпустить, чтоб он убежал. И в это время, когда конь поднялся на дыбы, ему прямо на сердце ударил осколок. Очень, очень больно мы эту ситуацию пережили. Долго не могли забыть. Дети очень трогательно переживали, говорили: "Мама, первую жертву войны наш конь на себя принял".
- Моя жизнь на кухне прошла. И в селе когда жили, к мужу на прием приходили, застанут меня в сарае, что дою корову или выгоняю скот. Они удивлялись: "Кто скажет, что жена президента в сарае находится, что она доит корову?"
- Мы с мужем очень любили молоко свежее парное. А пойти купить где-то, оно же несвежее, ты же не знаешь, какими руками это сделано, как чистоплотно. Лучше самой это сделать, от души. Как приехали в село, мы сразу купили корову. Я с удовольствием все это делала, ухаживала. В общем, жизнь была хорошая. А Зелим был рад, что я люблю это, делаю это. Он вообще подчеркивал, что я не только жена, но и друг. Кстати, когда мы с ним познакомились, он с первого раза сказал, что ему не только жена нужна, что ему друг нужен.
Об убийстве
- Пусть мне сейчас Путин скажет, в чем он виноват, чтобы его так взорвали? Он же никого не убивал, не взрывал, никого убить не приказывал! Он находил с ним общий язык на дипломатическом, на юридическом уровне, на правах простого человека.
- Мне все время хочется встать перед глазами и спросить у них: "За что вы его? Вы же даже с ним не говорили! За что вы его? Ладно его, сына, мальчика моего? Да он же вообще ничего не знает! Он ребенок".
- Я думала: пойти, не пойти. Мне очень трудно было сперва представить, что я увижу убийц. Ну, думаю, господи, ну как я смогу вот так вот сесть, сидеть и смотреть на них. И ничего не смогу сделать: ни убить, ни ударить.
- Я не кровожадная. (Смеется.) Как Аллах предписал, так оно и будет. Мне самое главное, чтобы дети от этого стресса отошли. Чтобы мальчику вернуть здоровье, которое он потерял так рано (плачет). И Амушкин стресс (восьмилетняя дочь Яндарбиевых Аминат.- "Власть"). Амушка у нас вообще иногда отказывается от еды, уходит к себе в комнату и сидит, с портретом отца разговаривает. (Плачет.) А как-то вечером к нам пришли друзья. Старшей дочки подруга. Она из Египта. Она специально, чтобы развеять нас, стала анекдоты рассказывать, и мы смеялись. И это Амушке, видимо, не понравилось. Она зашла там к себе, поставила портрет и написала: "Папа, тебя забыли, веселятся". И заснула. Потом старшая дочка говорит: "Смотри, что у Амушки на уме было. Она даже смех наш ревнует". Вот такая жизнь. Ахамдурилла ("слава Богу".- "Власть"), он теперь отдыхает от этой грязной жизни.
О суде
- Один с белыми волосами, светлыми. Высокий. Это Василий. Яблоков, по-моему. Нет, это Анатолий Яблоков. Этот Анатолик обиделся, что его сравнили с филиппинцем. Но он немножко похож на филиппинца. Низкий такой, полный. Мне кажется, он еще полнее стал. Видимо, его в тюрьме раскормили. С черными волосами. Круглая, большая голова.
- Кто-то задал вопрос, судья, что ли: "Почему вы не сказали прокуратуре, что вас избили?" Он говорит: "Нас, когда снимали на видео, нанесли какой-то кремна лицо". Представляешь? (Смеется.) Ни одному крему не укрыть замученных людей.
- Если у них немножко остался разум - они это время наказания проведут для себя уроком. Потому что убить человека легко, отрезать жизнь очень легко, а вот попробуй породи, вырасти такого человека. Да таких людей, как Зелим, не потому что он мой муж, таких людей один раз в сто лет Аллах дает!
- Я вот смотрела, думала: "Господи, если они осознали все это, уже переживают, уже жалеют, уже видят, что они угробили себе жизнь?" У меня душа перевернулась. Я уже с сожалением смотрела на них. А когда они стали нагло отказываться от того, что говорили. И тем более, вместо того, чтобы постесняться, извиняться передо мной каждый раз? Нет, у этих людей совесть никогда не проснется. И пускай их наказывают.
- Знаешь, иной раз думаю, что результат суда облегчит мне боль. А потом, вот как сегодня, настает день, и я думаю: "Господи, зачем вообще мне туда ходить? Что мне от этого будет?" Даже их осудят - мне эту утрату не вернуть, не осудят - не вернуть. Но по справедливости наказание должно быть. Потому что ненаказанное зло возвращается три раза. Говорится в пословице. Поэтому, чтобы еще на других три раза не отразилось это зло, надо наказать преступников.
- Вот этот судья, я говорю тебе, вылупит глаза, смотрит на него, когда он так нагло отказывается. "Ну ты же перед судом, перед прокуратурой это говорил, как ты сейчас отказываешься?" Он: "Заставили, не знаю". В глаза не смотрит. Судья удивленно вот так смотрит и все.
Об Аллахе
- Сейчас меня спрашивают. Арабы, они же очень богатые, живут с состоянием. Они думают, раз нет денег, значит, и человека вроде нет. А мы же совсем подругому рассуждаем. Спрашивают: "Вот он умер, что вы будете делать, есть у вас состояние?" Я говорю: "Есть у меня состояние". "В чем оно заключается?" - спрашивают, назойливые такие. Я говорю: "В том, что он нам оставил, что единственный кормилец на завтрашний, на сегодняшний день, на всю жизнь это только Аллах. И все наши состояния у Аллаха".
Вот сегодня мы знаем, что можно жить просто так, легко, надеясь на Аллаха, и ничего не делать, только чисто надеяться на него. И будет все.
О Катаре
- Женщины приходили. Я говорю: "Я вас не знаю". Я действительно никого не знала. Я ни к кому не ходила, потому что языка не знала хорошо. Приходили, плакали. Говорят: "Вы счастливая, что у вас муж такой шахид стал, он умер от руки неверных. После намаза, такой чистый, сразу после того, как общался с Аллахом. И его так убили. Ты счастливая, он счастливый".
- Знаешь, нас приглашали, и сейчас нас приглашают. После того как его убили, наверное, думая, что после смерти мне не хочется остаться. Звонили из Германии, из Норвегии, из Франции. И диаспоры, и на правительственном уровне. Мне сказали в некоторых государствах, что могу приехать как жена бывшего экс-президента. С семьей, с обеспечением. Но мне все-таки легче, где своя вера.
- Мне Катар по душе. Сейчас тем более. Он похоронен здесь. Они с большими почестями, с достоинством, как подобает мусульманам, похоронили его, все, что от них зависит, сделали. После этого, если бы я уехала куда-нибудь, получилось бы, как бы это сказать, предательство дружбы, что ли?
- Сам эмир Хамад аль-Тани, его жена Моза, шейха Моза - очень чувствительный, хороший человек, понимающий. Они после убийства были, у сына были, проведали нас. Сказали, что никаких проблем не будет. Шейха Моза сказала: "Малика, знай, твои дети - это мои дети". А сейчас жена президента сказала, что переведет детей совсем в другую школу. Так как у них, в этой школе, где они учатся, они справляются хорошо, знания неплохие.
- Аминат даже не знает чеченского. Они вообще по-русски, по-чеченски писать-читать не умеют.
О войне
- Ай, Господи, дай Бог, чтобы это все кончилось! Каждый день ждешь, каждую ночь просишь Аллаха, чтобы все это завершилось благополучно. Чтобы вздохнула наконец Чечня.
Интервью с Маликой Яндарбиевой готовила для "Намедни" бывший корреспондент "Власти" Елена Самойлова. Она рассказала, как готовился сюжет, который привел к увольнению Леонида Парфенова. - Как возникла идея сюжета? - В программе уже было интервью с одним из адвокатов обвиняемых, и для объективности не хватало мнения второй, потерпевшей стороны. Идеальным вариантом, по мнению продюсеров "Намедни", было интервью с вдовой Зелимхана Яндарбиева Маликой. Я с большим трудом вышла на госпожу Яндарбиеву и долго вела с ней переговоры. Малика утверждала, что с просьбой об интервью к ней обращались многие телеканалы, в том числе ОРТ, РТР и НТВ, но она всем отказала. Вдова Яндарбиева говорила, что подписала некий документ в министерстве юстиции эмирата и на время всего судебного процесса обязалась отказаться от общения с прессой. В результате она все-таки дала предварительное согласие на встречу. - На встречу в Катаре? - Во-первых, было сразу понятно, что в закрытой мусульманской стране и при закрытом суде сделать полноценный сюжет практически нереально. Во-вторых, катарцы долго не давали компании НТВ визовую поддержку- это такая бумага, с которой журналисты прилетают в Доху и получают визу и аккредитацию. В Катар нам уда улось вылететь только по туристическим визам. Но в аэропорту у нас отобрали камеру и посоветовали обратиться за разъяснениями в министерство информацииэмирата. Оказалось, что в связи с судебным процессом катарские таможенники обязаны изымать видеокамеры у всех граждан РФ. Мы одолжили камеру у съемочной группы НТВ, уже аккредитованной в Дохе,- они приехали в Катар задолго до нас, и им камеру уже вернули. Коллеги предупредили, что полицейские могут запросто забрать нас в участок, если мы не предъявим официального разрешения на съемку. - И что в итоге удалось снять? - За три дня командировки мы сняли больше, чем все телеканалы за два месяца сидения в Дохе. Мы не только сделали большое интервью с госпожой Яндарбиевой, но еще побывали в больнице, куда после взрыва доставили ее сына Дауда, в элитном образовательном центре, куда жена эмира собирается перевести детей, снимали в доме Яндарбиевых и у их соседей. Мы всерьез опасались, что на обратном пути в аэропорту у нас могут изъять отснятые кассеты, и страшно нервничали. Нашу камеру нам вернули за пять минут до вылета самолета. - Когда вы вернулись в Москву? - 19 мая. Но на 23 мая поставить сюжет не удалось. Леонид Парфенов сказал, что его придется отложить. Потом содержание сюжета несколько раз менялось. Сначала из него были убраны все резкие слова Яндарбиевой, потом архивные съемки, а хронометраж в итоге сократился почти вдвое. Причем последний монтаж осуществлялся без меня, и после этого я сюжет вообще не видела. Текст сюжета, прошедший по "Орбите" 30 мая и напечатанный 31 мая в "Коммерсанте", мягко говоря, меня удивил. От интервью там, по сути, почти ничего не осталось. |
