ретроспектива кино
Сегодня и завтра в Большом зале ЦДЛ будут показывать фильмы французского комедиографа Жака Тати. Рассказывает АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
В рейтинге Entertainment Weekly, состоящем из 50 имен режиссеров, снимавших самое увлекательное и коммерческое кино, Жак Тати занимает почетное 46-е место — при том, что никто из пятидесяти не снял меньше фильмов, чем он. Но для многих его имя стоит гораздо выше.
Жак Татищев (такова настоящая фамилия выходца из русско-голландско-итало-французской семьи), внук бывшего российского посла в Париже, сын реставратора и оформителя картин, неожиданно сломал все традиции и стал профессиональным игроком рэгби. Потом начал пародировать в жанре пантомимы известных спортсменов на сцене кабаре и мюзик-холла. На основе этих опытов еще до войны им были сделаны две короткометражные ленты. Но настоящая карьера кинорежиссера развернулась в период между 1947-м, когда ему было почти 40 лет, и 1974 годом, когда он снял свой последний фильм "Парад". То есть в самый богатый и насыщенный идеями период развития звукового кино.
В эту эпоху кинематограф окончательно становится нарративным и отчаянно борется с этим. Возникают неореализм, многочисленные новые волны и киноманские культы, оживает авангард, формулируется концепция авторского кино. Все это словно не имеет к Жаку Тати никакого отношения. Он живет в настолько же автономном мире, насколько это удается его постоянному, переходящему из фильма в фильм персонажу — господину Юло. Этот обаятельный чудак выстроил свои отношения с окружающей средой по касательной: оказывается ли он среди курортников на берегу моря, пытается ли устроиться на работу в офис или даже увлекается женщиной — никакие возникающие отношения не приводят к глубокому контакту. Господин Юло со своей птичьей походкой скользит по жизни, абсолютно не замечая фатальности выпавшего ему жребия "быть другим". Даже мелькая где-то в самой глубине кадра, он сразу перетягивает на себя внимание, заодно делая еще более зримым сюрреалистический абсурд мира, подчиненного условностям и чрезмерно организованного.
В 1958 году, когда на Францию накатила "новая волна", Жак Тати празднует триумф второго фильма о господине Юло "Мой дядя". И помимо каннского приза, "Оскара", прокатных рекордов получает репутацию наследника гениев немой комедии, "французского Бастера Китона". Как и Китон, Тати (естественно, это он играет Юло) — меланхоличный комик. Он наследует завету Чаплина о том, что "нужно очень осторожно передвигаться в этом небезопасном мире". Как раз когда Тати завершит свой путь в кино (он умер в 1982 году, но после признанного неудачным "Парада" фильмов не делал), расцветет говорливый невротический дар Вуди Аллена, и он заполнит опустевшую нишу тихих комедиантов. Появится также комедийный нарцисс Нанни Моретти. В каком-то смысле наследником Тати можно считать и позднего Отара Иоселиани, который на вопрос о любимых фильмах отвечает: "Бастер Китон — все. Жак Тати — все". Но это уже потом.
В разгаре футуристических 60-х Жак Тати ставит "Время развлечений". Во Франции — рекламный бум, она становится преуспевающей страной со всеми атрибутами ультрамодерна. Господин Юло оказывается в парижском аэропорту Орли — и теряется в нем, как в мистическом лабиринте. Потом выныривает вместе с группой богатых туристов, приехавших на открытие ресторана. Презентация обернется дебошем и пьяным общением миллионеров с клошарами. Потом гости французской столицы отправятся обратно в аэропорт Орли.
В свое время и даже еще совсем недавно Тати поругивали за вялость формы, банальную критику буржуазии, консерватизм и запугивание ужасами автоматизации и прогресса. Однако господин Юло вместе со своим создателем пережил самых задорных критиков и на заре нового века воспринимается иначе — благодарно-ностальгически. Сегодня авиапассажир испытывает такие стрессы и мытарства, что легкий технологический прессинг и маленькая неразбериха в Орли 60-х годов воспринимаются не как мрачное предсказание глобализации, а как милый архаизм, утраченный рай, обитель счастья. Широкий 70-мм формат "Времени развлечений" тоже отсылает нас к прекрасному прошлому, а полное убийственного сарказма название "Playtime" воспринимается буквально — как время детской невинной игры.