«Золотая маска» представила на сцене Центра им. Мейерхольда Проект Ксении Михеевой «Последнее чаепитие», выдвинутый на национальную театральную премию в двух номинациях: как лучший спектакль в разделе «современный танец» и лучшая работа хореографа. Свободная вариация на темы чеховского «Дяди Вани» оставила Татьяну Кузнецову в недоумении.
В сетях постановочного замысла чеховскому сюжету приходится несладко
Фото: Александр Казаков, Коммерсантъ / купить фото
В сетях постановочного замысла чеховскому сюжету приходится несладко
Фото: Александр Казаков, Коммерсантъ / купить фото
Проектом Ксении Михеевой называется петербургская компания, существующая с 2015 года. В репертуаре постановки ее лидера, почти все — по мотивам произведений мировой литературы. Одна из них — удачная «Гроза» по Островскому — в 2019 году была выдвинута на «Золотую маску». На этих основаниях и покоится репутация хореографини как видного представителя отечественного танцтеатра, что, похоже, автоматически зачисляет ее произведения в шорт-лист современных достижений.
В «Последнем чаепитии» за театральность отвечает в основном метафорическая сценография. Действие происходит в гигантском пластиковом «аквариуме», по периметру которого рассажены зрители, что сразу дает представление о безвоздушном обывательском мирке. Профессор Серебряков представлен в виде прозрачной колонны с нарисованным на ней силуэтом господина в котелке: этот столп местной жизни персонажи будут ниспровергать и восстанавливать в течение всего действа. Пронзительная (в буквальном смысле) музыка Даниила Посаженникова своей скрипичной надрывностью перепиливает души героев спектакля (и не только их).
Персонажей в спектакле шестеро, они одеты Кристиной Бондарик с прихотливостью, достойной режиссерского замысла. Так, двое фигурантов облачены в трикотажное белье телесного цвета, причем на голову женщины прикреплена шляпка с черной вуалью, закрывающей лицо, а голова мужчины опутана сетью, переходящей на торс. Сразу понятно, что эти персонажи, как бы не замечаемые прочими,— не люди, а символы. Чего угодно: искушения, нравственного поиска, пробуждения истинных чувств и проявления тайных желаний.
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Казаков / купить фото
Высокая женщина с ярко накрашенным ртом, одетая в серебристое платье-комбинезон,— вроде бы Елена Андреевна, хищница и приспособленка: она заигрывает с мужчинами, распахивая ноги в двухсотградусном вертикальном прямом шпагате и легко посрамляя этим Анастасию Волочкову; она коварно подзуживает Соню предложить себя Астрову, а при опасности прячется в колонну-мужа. Соня, одетая в серое трикотажное мини, украшенное обильным макраме, заправляет чаепитием, разнося всем чашки — то есть поддерживает обывательское существование. Однако она чаще других разражается танцмонологами с эротичным выведением невыворотной ноги максимально вбок, а также постоянно норовит затеять дуэт с Астровым, который, не в силах ответить на ее чувства, неизменно отгораживается пластиковой панелью-щитом. Дядя Ваня посреди этой компании одинок и неприкаян в своих приличных брюках и шерстяном кардигане с галстуком. Но, конечно, ему тоже претит аквариумная жизнь: к кульминации он теряет части гардероба, чтобы предаться ничем не стесненному отчаянию. Астров в летнем светлом пиджаке и легких брюках — самый востребованный персонаж: к нему липнут все, особенно мужчина-символ с сетью на лице. Шляпа Астрова, кочующая из рук в руки, осталась неразгаданной корреспондентом “Ъ”: то ли это докторское ремесло Астрова, деградировавшее в провинции, то ли символ утраченной полнокровной жизни.
Телодвижения, которыми наделены персонажи (и которым танцовщики предаются с вдохновенным старанием фанатов), словно выплыли из глубины лет. Низкие плие по второй позиции с перекатами, крупные неумелые волны корпусом, выбросы-вынимания невыворотных ног, обильное мотание руками и резкие падения на пол — так ставили на заре российской танцсовременности.
Вот технологии, конечно, с тех пор усовершенствовались. В 1990-е мало кто мог позволить себе такую богатую светопартитуру: «аквариум» заливает то пурпуром, то ядовитой зеленью. А в момент выстрела дяди Вани (здесь его заменяют теннисные мячики, свалившиеся с небес-колосников) сцена окрашивается инфернально синим: вроде как рентген острого глаза современной режиссуры пронизывает обывательскую жизнь с чеховских времен до наших дней. Мячики тут, кстати, не просто пули, не попавшие в цель. Их швыряют в пластиковые стены, кидают друг другу и не ловят, долго, как Джокович перед подачей, стучат об пол — словом, играют ими, как словами. Слова Чехова здесь тоже звучат — обрывками, общими местами из других пьес: ведь, по словам автора, это «спектакль, вдохновленный Чеховым и жизнью». Если судить по уровню пошлости и претенциозности — видимо, в основном все-таки жизнью.