Драматург Евгений Гришковец издал роман "Рубашка". Многие его пьесы публиковались и до того, однако вопрос, как смотрится Евгений Гришковец на бумаге (сравнимый, пожалуй, с вопросом об издании бардовских текстов), остался. Тем более что "Рубашка" — тоже монолог: главный герой архитектор Саша подробно излагает историю одного своего дня. К тому же для романного строительства драматург нанял свою проверенную команду — несколько драматизированных диалогов, бригаду-выручалочку из вездесущих многоточий и готовую работать без перекуров сентиментальность.
Роман получился простой и беспроигрышный, как популярная бутусовская песня "И вот я стою...". Музыкальное сравнение возникает тем более, что романному проекту (а "Рубашка", по словам самого автора, еще должна обрасти авторскими же саундтреком и экранизацией) предшествовал музыкально-терапевтический альбом для прослушивания в автомагнитоле. На том альбоме не совсем понятно было, что является фоном: музыка или прозаические миниатюры Евгения Гришковца. Во всяком случае, главным литературным приемом там было не отвлечь водителя от дороги. Немногим отличается и поэтика "Рубашки" — это "фоновый" роман.Таковой текст хорошо читается, например, в аэропорту, когда, как герой, встречаешь любимого, но не очень кстати приехавшего друга. Или в метро под причитания стоящей рядом старушки, которой, как и герой, упорно не уступаешь место. Или же в других учреждениях, где побывал герой за свой долгий день: например, в очереди в парикмахерскую, в модном или немодном московском кафе (общепиту здесь уделяется даже больше места, чем возлюбленной героя,— и что ж, нам веками подробнейшим образом описывали тургеневских девушек и бальзаковских женщин, а где хорошо откушать, указать забывали). Переместившись в роман, герой должен был потерять свою спасительную абстрактность. Здесь ему пришлось обзавестись и другим именем, и профессией, и такой роскошью, как взгляды (вернее, полное их отсутствие).
Правда, есть в романе страховка: Саша то и дело засыпает — то в парикмахерской, то в метро — и во сне видит себя героем былых битв. То есть, дается намек, если надо, герой наплюет на чистую ежедневную рубашку, на все эти кафе и будет воевать.
Неправильно было бы упрекать Сашу и за то, что другие герои, вроде солженицынского Ивана Денисовича или гоголевского Акакия Акакиевича, за один день успевали гораздо больше. А он все больше на такси катался и по мобиле названивал. Но ведь главный герой этого "Одного дня" — не столько скромный московский архитектор и даже не столько его любимая белая рубашка. Герой этого романа — тот удивительный баланс, что установлен между невсепоглощающей работой, неутомительной конкуренцией, нетупиковыми разборками с партнерами и с женщинами, частыми посиделками с друзьями и редкими мечтаниями о чем-то большем. Этот баланс зафиксирован. Если и есть какие-то неразрешимые противоречия, то они лишь витают где-то далеко. Мгновенье остановилось, оно прекрасно? Это уже Евгений Гришковец нас так ехидно спрашивает. А может, и не спрашивает вовсе, а просто мимо проходил.
Польский писатель Ежи Пильх тоже рассказывает историю своей закадычной подружки, только у него это не "рубашка", а "рюмашка". Автор романов "Список блудниц", "Монолог из норы", "Безвозвратно утраченная леворукость" пока что мало известен российскому читателю: фрагменты его произведений печатались в журнале "Иностранная литература", но отдельная книга вышла впервые. Автобиографический герой, писатель по имени Ежик, живописует свои загулы в эпических тонах. Он ищет своему недугу философских оправданий и политических подтекстов: "Пили, потому что Польша была под московским игом, и пили, впав в эйфорию после освобождения. Пили, потому что поляка избрали папой римским, и пили, потому что поляк получил Нобелевскую премию, и пили, потому что полька получила Нобелевскую премию".
Выясняется, что пить в Польше конца ХХ века не так уж интересно: есть неплохая клиника, где герой еще и имеет возможность реализовать свои писательские наклонности, за скромную плату сочиняя красивые исповеди своим соседям. К тому же для спасения пьяницы всегда есть очередь из разнообразных поклонниц, которые, если что, и капельницу поставят, и все такое. Поэтому питие у Ежи Пильха, конечно, очень литературное. Алкоголь он то и дело разбавляет цитатами — иногда напрасно, потому что крепость иных из них может превзойти крепость его собственного текста. Вот, например, афористичный диалог из ветерана жанра Чарльза Буковски: "Выпить вроде охота".— "Всем охота, только не все это знают". Повествование об алкоголическом житье-бытье не обходится без посвящения Венедикту Ерофееву. Есть здесь и традиционный литературный диалог с чертом.
Но "русские" пассажи романа довольно туманны, гораздо понятнее вывод. В предпоследней главе герой подсчитывает, сколько денег он пропил с 1978 года до начала нового века,— получается "по меньшей мере миллиард старых злотых". Тут Ежик резко трезвеет и сворачивает повествование, поскольку на романе "Песни пьющих" такую фантастическую сумму не заработаешь.
Евгений Гришковец. Рубашка. М.: Время, 2004
Ежи Пильх. Песни пьющих / Перевод с польского Ксении Старосельской. М.: Иностранка, 2004