Вышло фундаментальное издание «Зангези» (1922) Велимира Хлебникова, одного из главных текстов не только в наследии великого поэта, но и в истории русского авангарда в целом. В том, что и 400 страниц материалов и комментариев можно дополнять до бесконечности, убедился Алексей Мокроусов.
Фото: Бослен
Фото: Бослен
Современники не поняли «сверхповести» Велимира Хлебникова (1885–1922): первый издатель даже хотел уничтожить две тысячи экземпляров тиража «Зангези», поскольку за печать не заплатили, а долгая бюрократическая переписка едва не закончилась крахом усилий по спасению книги. Решающим стало слово наркома Луначарского — тот отозвался о поэте как о человеке, «которого многие считали большим чудаком, но который несомненно имел в себе нечто гениальное». После этого тираж оплатил Госиздат, но его политотдел рекомендовал торговому сектору книгу не закупать.
Сам Хлебников видел лишь верстку: сдав рукопись в набор, он уехал в новгородскую деревню Санталово, где заболел и умер 28 июня 1922 года.
Сегодня статья о «Зангези» есть в англоязычной «Википедии», но отсутствует в русской — штрих небольшой, но характерный для бытования произведения, которое подвело итог творчеству поэта. Текст написан от лица пророка-сверхчеловека Зангези, создающего всепланетарный язык, комментирующего и объясняющего весь мир, который видит сквозь призму чисел и книги Ницше «Так говорил Заратустра», и потому не всегда находящего понимание у обывателей. Сверхповесть полна критическими замечаниями случайных прохожих в адрес пророка, явно раздраженных уже перечислением типов ума: эти скептики-комментаторы, пытающиеся поверить гармонию бытовым принижением, добавляют театрализации действию. Разрешить конфликт между поэтом и чернью призван сам жанр сверхповести, придуманный Хлебниковым и так и не поддержанный русской литературой, хотя и в ней у коллажности как таковой богатая традиция.
Язык как утопия, утопия как поэзия, поэзия как ум мира — в русской культуре немало произведений, достойных подобных размеров тома-исследования, но в случае «Зангези» это, пожалуй, работа самая долгожданная.
Петербургский филолог Андрей Россомахин объединил под одной обложкой факсимиле первого издания (туда вошла примерно половина сверхповести) и полный текст с новой текстологией, исправив при этом множество опечаток и неверных прочтений. Сто лет назад наборщики издевались как могли, замена словосочетания «Перун и Изанаги» на «Пердун из заноги» — не самый яркий пример их остроумия. Но и после правки автора осталось немало расхождений печатного текста с рукописным, порой трактовка авторской воли под вопросом; Россомахин предлагает свои варианты решений, и они достаточно убедительны.
Еще два раздела посвящены легендарной постановке Владимира Татлина в петроградском Музее художественной культуры в мае 1923 года; изначально режиссурой «Зангези» должен был заниматься и Сергей Радлов, но незадолго до премьеры он отказался от участия в спектакле. Помимо анализа всех известных артефактов, от афиши и макета до эскизов декораций и костюмов, а также сохранившихся фотографий и даже кадров из кинохроники (трехминутный фильм 1923 года с «Выставки петроградских художников всех направлений», где экспонировался Татлин, обнаружили лишь в 90-е), составитель приводит практически все доступные на сегодня мемуары о спектакле. Его показали дважды, полемика вышла нешуточной. Среди актеров на сцене был Семен Гейченко, будущий директор музея Пушкина в Михайловском, также оставивший воспоминания, среди зрителей — тонкий интерпретатор Хлебникова Николай Пунин. С его статьей о татлинском «Зангези» полемизировали почти все, от Бориса Казанского, критика и пушкиниста, одного из основателей ОПОЯЗа, до будущего классика советского кино Сергея Юткевича.
О сложности интерпретации хлебниковской сверхповести напоминает и раздел со статьями европейских ученых — так, Рональд Вроон пишет об эволюции лирического «я» у Хлебникова, Карла Соливетти — о «Зангези» как гипертексте, а Илья Кукуй — как о гибридном тексте. А среди полутора сотен иллюстраций, помещенных в книге, есть не только живописно-графические циклы Серафима Павловского, Александра Путова и Степана Ботиева по мотивам «Зангези», но и воспроизведения документов — и зачастую это первые публикации. Есть, к примеру, автографы Хлебникова с нумерологическими выкладками из архива Николая Харджиева, относящиеся к 1916–1920 годам. В составе огромного харджиевского архива их нелегально вывезли в Амстердам, они попали в музей Stedelijk, но позднее их удалось вернуть в Россию — теперь они в РГАЛИ.
Что «Зангези» представляет филологам и не только им бесконечный материал для исследования, доказывает обширная библиография, сгруппированная по темам: есть даже «Музыкальная декламация» с «АукцЫоном». Сюда же можно было поместить и информацию о сверхопере Натальи Пшеничниковой «Голос Зангези» (премьера этой монооперы для голоса и электроники прошла в 2018 году, в 2019-м ее показали в Центре имени Мейерхольда); кроме того, спектакль «Зангези» поставил когда-то молодой Питер Селларс. Птичий язык Хлебникова сложен для музыкальных трактовок — он музыке родственен, а в отношениях близких всегда есть место напряжению.
Сверхповесть «Зангези» Велимира Хлебникова: Новая текстология. Комментарий. Рецепция. Документы. Исследования. Иллюстрации. Сост. и науч. ред. А. М. Россомахин.— М.: «Бослен», 2021