Музыкант ответил на вопросы ИРИНЫ Ъ-КУЛИК.
— Вас представляют как барабанщика Kraftwerk, но я не помню, чтобы у Kraftwerk были барабаны, да и сегодня вы стоите за синтезатором. На чем все-таки вы играете?
— Еще в детстве я играл на гитаре моей сестры, потом прогрессировал к пианино, затем поступил в музыкальный университет, освоил ударные и стал играть в оркестре классической оперы.— Ваш опыт классического музыканта оказался востребованным в Kraftwerk?
— Классическая школа — это как умение читать и писать, но она вряд ли помогла моей креативности. Действительно важным открытием для меня стало творчество Джона Кейджа и Карлхайнца Штокхаузена, потому что они провозгласили, что музыкой может быть не только мелодия, но и любой звук: шум деревьев, шум проезжающей машины. Даже щелчки камеры фотографа, который меня сейчас снимает. Звук повсюду, где вы находитесь. Даже если вы окажетесь в комнате с абсолютной звукоизоляцией, вы будете слышать биение вашего сердца или пульсацию крови. Человеческое существо неразрывно связано со звуками.
— Музыка Kraftwerk ассоциируется не столько со звуками природы или биением сердца, сколько с машинным и дегуманизированным миром.
— Нам было интересно создавать музыку из технологических шумов. Мы хотели расслышать собственный голос машин, заставить технику самой заговорить о себе. Но, вы знаете, это было до Чернобыля. Теперь наши отношения с техникой явно находятся в кризисе.
— Когда вы ушли из Kraftwerk, вам не захотелось вернуться к акустической музыке?
— Да я каждый день играю акустику. У меня дома есть гитара, в моей комнате стоит пианино, и я играю на нем Баха. Но сегодня вся музыка становится электронной, все записано на жестких дисках компьютеров, все превратилось в двоичный код, в ноли и единицы.
— Почему вы все же ушли из Kraftwerk, и чем ваша собственная музыка отличается от того, что вы писали и играли, будучи участником этой группы?
— Отношения в группе стали довольно драматическими, и мне захотелось жить своей жизнью и по собственному усмотрению. Что же до музыки, которую я играю, я по-прежнему Карл Бартос и делаю то, что мне свойственно. Я не шизофреник, который может вдруг стать абсолютно новой личностью и заиграть совершенно иную музыку.