Вчера министр культуры и массовых коммуникаций Александр Соколов и его ближайшие подчиненные дали установочную пресс-конференцию. Чтобы понять, как жить дальше, они посоветовали участникам пресс-конференции читать и перечитывать письмо узника тюрьмы Михаила Ходорковского, а сами тем временем нашли ключ для настройки культуры и СМИ под специальную программу. Специальный корреспондент Ъ АНДРЕЙ Ъ-КОЛЕСНИКОВ подозревает, что это федеральная программа.
Министр культуры Александр Соколов вышел к журналистам под крики "браво!". Этим он был обязан не тому, что в зале собрались восторженные почитатели его нового таланта, а только тому, что начал пресс-конференцию почти на сорок минут позже. Впрочем, министр адекватно оценил эти крики и поспешил свалить ответственность, как часто бывает в таких случаях, на предшественника, да к тому же еще и отсутствующего.
— Михаил Ефимович Швыдкой до сих пор в пробке,— сказал он.— Но вот мы все же решили выйти на линию огня без него.
Понятно, что без господина Швыдкого решиться разговаривать с журналистами новому министру было трудно, но ожидание было, судя по всему, уже смерти подобно. В зале раздавались крики: "А организаторы тут есть?!" и "Да сделайте же что-нибудь!". Рынок журналистских ожиданий был, безусловно, перегрет, и Александр Соколов решился сыграть на опережение, чтобы, давайте называть вещи своими именами, повысить собственные котировки. А в результате и вовсе обрушил его.
Тема пресс-конференции, в которой кроме министра приняли участие его зам Леонид Надиров и главы федеральных агентств Михаил Сеславинский (по печати и массовым коммуникациям) и Владимир Козлов (архивное агентство), анонсировалась как "Перспективы взаимодействия прессы и министерства в современном коммуникативном пространстве". Такое чувственное название, казалось, ко многому обязывает. Но так только казалось. Все, о чем говорили сотрудники министерства с прессой в течение полутора часов, к взаимодействию с этой прессой отношения не имело.
Как только Александр Соколов начал говорить о новых веяниях в ведомстве, появился бывший начальник этого ведомства, глава федерального агентства Михаил Швыдкой.
— Извините, пожалуйста,— пробормотал он,— все троллейбусы встали...
— А вы на троллейбусе ехали? — участливо спросил его Александр Соколов.
Понятно, что глава агентства ездит не на такой чудесной машине, на какой ездит министр. Это и так всем понятно. Казалось бы, надо ли лишний раз акцентировать на этом внимание? Но вот получается, что надо.
Александр Соколов продолжил. Он спрашивал себя, "в какой степени просматривается персонификация всей этой новой структуры", и, казалось, не находил ответа. А ведь она просматривается буквально насквозь. Все сотрудники нового ведомства сидели перед нами. Их пока четверо.
Александр Соколов рассказал, что в основе всех случившихся и грядущих перемен лежит ясная схема преодоления раздробленности культуры. Ее, похоже, предстоит собирать буквально по камушку. Этим будут заниматься как собственно министерство с его политическими решениями, так и агентства. Александр Соколов с нескрываемой завистью рассказал, что в других министерствах еще предусмотрена федеральная служба по надзору и контролю. Но в его ведомстве ее пока нет.
— А ведь контролировать есть что,— мечтательно произнес министр.— Огромные культурные ценности...
Михаил Швыдкой, до сих пор молчаливо и с каким-то, казалось, виноватым видом сидевший рядом с Александром Соколовым, словно бы решил приободрить журналистов и начал рассказывать о работе своего агентства.
— Покажу ее на конкретном примере,— сказал он.— Вчера мы с губернатором Петербурга провели совещание по вопросу строительства нового здания Большого театра...
Мне показалось, что я ослышался. Большой переносят в город на Неве?! Вот оно, началось!
— Может быть, не Большого, а Мариинского? — робко переспросил кто-то.
— Ну да, конечно! — легко согласился Михаил Швыдкой.
Отлегло, конечно, от сердца. Но осадок остался.
— Будет ли в общей линейке мер популяризации культуры подвид, касающийся глубинных процессов, происходящих в культуре? — спросила дама, казалось, олицетворяющая собой эти глубинные процессы.
— Прекратите демагогию! Тут производственные вопросы обсуждаются! — закричала некая скандальная журналистка.
Так в очередной раз вырвался наружу извечный тлеющий конфликт между культурой и массовой культурой. Между тем министр с удовольствием ответил на этот вопрос. Правда, он, как человек, судя по всему, ярко выраженного ассоциативного мышления, уловил во всем вопросе только слово "глубинный".
— Да, проблемы глубинки очень важны,— с готовностью рассказал он.— Есть целый ряд федеральных программ... Мне уже, правда, хотелось бы внести в них коррективы... Хочу поездить по стране, поговорить с губернаторами...
О этом он уже накануне рассказывал президенту. Но о чем именно он собирается говорить с губернаторами?
— Засуча рукава, надо решать некоторые вопросы,— только и пояснил он на этот раз.
Правда, ему тут же был задан еще один наводящий вопрос — насчет сельских библиотек.
— Конечно, надо решать проблему пополнения фондов в этих библиотеках... Надеюсь, будет хороший выход на детей...
Трудно, почти невозможно было угнаться за полетом мысли нового министра. Но надо, похоже, привыкать. Только что он говорил о библиотеках — и вот уже о детях. Что-то имел в виду? Наконец, та самая скандальная журналистка задала свои производственные вопросы. Кто теперь будет заниматься лицензированием СМИ — агентство по печати или департамент с одноименным названием в министерстве? И что это вообще за департамент? И не будет ли он дублировать функции агентства?
Производственных ответов эта журналиста, сразу скажу, не получила, потому что на этот раз инициативу в свои руки взял замминистра культуры Леонид Надиров. Сначала он, правда, сказал, что лицензированием займутся те же люди.
— Они будут сидеть в тех же помещениях, что и раньше, на тех же телефонах, за теми же столами...
— Нет, столы будут другими,— категорически возразил Михаил Швыдкой.— Лучше.
— А комиссия по лицензированию тоже останется? — спросила господина Надирова все та же экзальтированная особа.
— Конечно, останется! — рассмеялся замминистра.— Такие чудесные люди, как Владимир Владимирович Познер, конечно же, останутся с нами! Правильно я говорю, Михаил Вадимович?
Господин Сеславинский счел нужным дополнить. Тут-то и выяснилось, что господин Надиров все сказал неправильно. Господин Сеславинский пояснил, что довольно большая часть сотрудников, занимавшихся регистрацией СМИ, перейдет на работу в Министерство юстиции. То есть у них поменяются не только столы, но и телефоны.
— Никого не удивляет другое,— вмешался Леонид Надиров,— что регистрацией партий занимаются дяденьки и тетеньки в погонах из Министерства юстиции. А то, что двум ректорам (господам Соколову и Надирову.—Ъ) поручили заниматься лицензированием, вас беспокоит.
Из этих ответов было ясно все, кроме того, кто же будет заниматься лицензированием СМИ. Тут у одной журналистки вдруг переполнилась чаша терпения, и она спросила, знает ли кто-нибудь, ради чего вообще слили министерства.
— Я увидел,— без промедления ответил Леонид Надиров,— что в Германии есть точно такое же министерство! Значит, возможно такое! Знаете, взаимное проникновение двух культур — очень важный процесс.
Александр Соколов дополнил его:
— Если на сцене стоит настроенный рояль, зачем, казалось бы, подходить к нему с ключом для настройки? Но так может рассуждать только непрофессионал. У профессионала возникнет только один вопрос: а что играть-то будем? Иногда рояль надо готовить под специальную программу.
Когда-нибудь Александр Соколов выйдет на пенсию. Такое, нечего пугаться, случается почти с каждым человеком. И вот он выйдет на пенсию, и кто-то даже, возможно, забудет, как звали когда-то министра культуры, сменившего на этом посту Михаила Швыдкого. Но вот эта фраза, мне кажется, останется и после Александра Соколова. Так бы мне, во всяком случае, хотелось. Именно она дает, не побоюсь этого слова, ключ к пониманию смысла всей происходящей реорганизации в сфере культуры и массовых коммуникаций. Просто идет настройка того и, главное, другого под специальную программу. Она есть, эта программа, и министр не стыдится в этом признаться. А чего стыдиться? Ведь это явно не его программа.
Господин Швыдкой, кажется, лучше других понял, что сказал его коллега, и постарался пошутить:
— Рояль у Александра Сергеевича, а ключ у нас!
Никто не засмеялся.
Последовало несколько вопросов о реституции, и тут я понял, что именно блестяще получится у Александра Соколова в его новом качестве. Он очень долго и даже, казалось, с удовольствием рассказывал о своем видении этой проблемы. В этом рассказе фигурировали "уровень системного осмысления ситуации", "проблема законотворчества", "привлечение Министерства юстиции к вопросам осмысления"... И чем больше он говорил, тем очевиднее становилось, что никому ничего не будет. Все, слава богу, останется дома. Александр Соколов способен целиком и полностью утопить эту проблему в огромном количестве слов. Он обладает таким талантом. Его предшественник им не обладал. Он, к сожалению, реагировал на такие вопросы адекватно, уважая собеседников. В результате что-то приходилось им отдавать.
— Я обещаю с немецкой педантичностью подойти к этому вопросу! — сказал он под конец своего монолога.
Это прозвучало как приговор. Несколько немецких журналистов, пытавшихся в течение следующего получаса вернуться к проблеме реституции, наткнулись на те же грабли.
Александра Соколова спросили, какие у него критерии в музыке. Он обрадовался:
— Спасибо за вопрос, который мне более понятен! Но отвечать на него могу, только не взыскуя к себе...
Когда он справился с первым волнением, то пояснил, что пару недель назад, на заре своей деятельности в ранге министра, необъективно подверг критике деятельность музыкальных критиков за их непрофессионализм:
— Ведь в остальных сферах оказалось не лучше!
Дама, явно испытывающая к министру одни добрые чувства, спросила его, как он, приученный к хорошей музыке, относится к тому, что почти на всех телеканалах "гарцуют и танцуют".
— Можем ли мы надеяться встретить 2005 год в приличном обществе? — с надеждой спросила журналистка.
— Слишком близкую дату вы назвали...— разочаровал Александр Соколов, но при этом против воли расслабился.— Вот я в чем себя некомфортно чувствую? Свободно высказываться не могу как министр. А то ведь некоторые передачи — как рвотный порошок! То есть я их тут же выключаю!
Другая журналистка спросила министра, был ли у него с президентом разговор о цензуре.
— О цензуре в хорошем смысле слова,— уточнила она.
Министр, словно оправдывая ее ожидания, ответил, что он прежде всего говорил о необходимости создания в рамках министерства агентства по контролю и надзору.
— Главное приятное ощущение,— закончил он,— что президент ждет инициативной работы!
Добавить к этому было уже нечего, кроме того, что были, значит, и другие приятные ощущения. После пары вялых вопросов было объявлено об окончании пресс-конференции. Когда некоторые уже вышли из зала, Леонид Надиров решил обобщить все, о чем говорилось, в паре емких фраз. Он сказал, что сегодня на пресс-конференции речь ведь шла, по сути, о том, как нам всем жить дальше. Это ведь и был, сказал он, тот вопрос, который крайне волновал всех присутствующих. Ответ Леонид Надиров явно подготовил заранее. Он посоветовал прочитать, а может быть, и два раза прочитать письмо Михаила Ходорковского "о кризисе либерализма в России" (он еще не знал тогда, что, по сведениям "дяденек и тетенек в погонах" из Министерства юстиции, Михаил Ходорковский не писал этого письма).
— Я,— сказал Леонид Надиров,— читал это письмо два, а может, три раза и понял, как мы будем жить дальше. И "Что делать?" Чернышевского надо тоже прочитать. Он ведь тоже писал в тюрьме. Правда, один сидел в Петербурге, в Петропавловской крепости, ну а Ходорковский в Москве.
Но как же нам здесь, на воле, понять сидящих там, в тюрьме? Или Леонид Надиров искренне считает, что наше положение ничем особенным от их положения не отличается?