Руководитель Воронежского камерного театра МИХАИЛ БЫЧКОВ — единственный за всю историю "Золотой маски" режиссер, два спектакля которого из двух разных городов одновременно представлены в конкурсе (кроме "Зимы" это "Нора" Белого театра из Петербурга). Дважды номинант ответил на вопросы РОМАНА Ъ-ДОЛЖАНСКОГО.
— Обычно на "Золотой маске" побеждают все-таки театры из Москвы или Петербурга. Но стремятся попасть все. Что дает провинциальному театру участие в этом конкурсе?
— Самые разные могут быть мотивы. Для нас важно счистить с себя ракушки, себя взбодрить и сознательно смоделировать стрессовую ситуацию. Мы существуем в обжитых нами до сантиметра стенах, среди обожающей нас публики, в небольшом пространстве. Нам так хорошо и комфортно, что ситуация нас убаюкивает. А в Москве совсем другие требования, никаких скидок не делают, и это для театра полезно.— Вы говорите про комфорт. Но разве театрам в провинции так уж легко живется? Или у вас особые условия?
— Отношения власти с культурой в Воронеже очень прохладные, если не сказать резче. Они сводятся к праздничным концертам в оперном театре, где на сцене все те же кокошники и золотые колосья. Поэтому право на существование приходится подкреплять аргументами, дипломы "Золотой маски" и других фестивалей — едва ли не самые веские из них. Но для снобистских целей "Маска" нам не нужна. Мы ведь понимаем, что попадаем в определенные условия игры, и за неделю до открытия фестиваля московские газеты уже распределяют все награды. Эта противная игра не прибавляет удовольствия актерам.
— Вы забывчивы. Три года назад актриса вашего театра выиграла "Маску" за лучшую роль, обошла всех столичных, это было совершенно неожиданно и честно.
— Да, было приятное исключение, подтверждающее правило.
— Вы десять лет назад основали Воронежский камерный театр, один из самых успешных театров в нестоличной России. У вас есть какой-то рецепт выживания в провинции?
— Ни одного дня я себя не ощущал заброшенным провинциальным деятелем. Ваш вопрос предполагает какую-то ущербность положения, а я ее не чувствую. К тому же сейчас получаю приглашения в другие города. Только один раз предложил себя сам: пришел к своему однокурснику, назначенному худруком большого московского театра. Он что-то пробурчал в ответ, дело не заладилось. Больше не буду так делать. Вот в Петербурге я поставил "Нору", и не надо было ничего доказывать. Актеры знали меня, видели раньше мои спектакли. Но Москва мне все-таки роднее, я здесь учился.
— Насколько консервативна ваша публика? Вы корректируете свои замыслы с ее вкусами, возможной неготовностью, скажем, к кругу тем и лексике новой драмы?
— Публика помогла нам выжить, потому что мы в течение многих лет жили на сборы от кассы. Я уважаю публику. Год назад мы придумали проект "Новая art-реальность", делали читки пьес Равенхилла, братьев Пресняковых, Кэрин Черчилл. Но до зрителя дошли спектакли "Две маленькие пьесы" (были показаны на фестивале "Новая драма", награждены премией за лучшую режиссуру, см. Ъ от 24.09.03) и вот "Зима".
— То есть самый "диетический" материал...
— Специально мы себя не ограничивали. Так получается, что любым откровенным сценам я нахожу непрямое решение. Но если что-то очень захочу поставить, страх перед возможными неадекватными реакциями меня не остановит.
— Ваши спектакли всегда производят впечатление абсолютно высчитанных математически произведений. Кажется, что они у вас готовы в голове до первой репетиции.
— Ничего я не расписываю заранее. Всегда есть первый импульс и кураж от материала. А все остальное происходит уже на репетициях. Я, честно говоря, даже пьесу не могу до конца понять без актеров, не могу отвлечься от шрифта, бумаги, переплета. А то, о чем вы говорите,— просто результат моего стремления к чистоте, ну, наверное, аккуратности какой-то...
— Вы придумали для петербургской "Норы" стилизацию под немое кино. Это был сокровенный замысел или способ борьбы с текстом пьесы? Ведь ее русский перевод очень тяжело сегодня читать — такой неестественный, старомодный стиль.
— Ибсена я не выбирал, но мне предложили поставить именно "Нору". Потом действительно начались проблемы. Я долго и безуспешно пытался влюбить себя в текст пьесы, пока не пришло конкретное решение, пока не появился актер Александр Баргман, пока композитор не нашел музыкальную тему. А до этого было тяжело, даже собирался бросить все и уехать.
— А было когда-нибудь в вашей биографии такое, что не получалось выпустить уже начатую работу?
— Только один раз, лет двадцать назад. Меня обком партии выгнал из Алтайского ТЮЗа за то, что я неправильно поставил Астафьева. Безработный, с маленьким ребенком на руках я поехал в Новосибирск ставить спектакль к съезду партии. И я просто не смог эту чушь выпустить. Из всех семидесяти спектаклей, которые я поставил, это был единственный случай, когда дело не дошло до премьеры.