премьера театр
Одним из главных событий парижского театрального сезона стали "Басни Лафонтена", поставленные знаменитым американским режиссером Робертом Уилсоном в театре "Комеди Франсэз". Руководство театра признается, что не ожидало такого успеха. В его причинах пытается разобраться РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Сочетание "Лафонтен--Уилсон--'Комеди Франсэз'" на слух кажется диссонансом. Дело не в том, что басенный жанр якобы несценичен, в программке нового спектакля есть даже целая статья об истории постановок произведений Лафонтена в Доме Мольера. Дело в Роберте Уилсоне. Как можно скрестить его с академической сценой? В театральных композициях Роберта Уилсона актеры подчас играют менее важные роли, чем стулья. Спесивым жрецам традиций, коими укомплектованы в мире все труппы государственной важности, такой подход к их индивидуальностям понравиться не может. С другой стороны, басни, несмотря на их аллегорическую форму, предполагают житейское назидание, апелляцию к незыблемым земным правилам общежития. А режиссер в эти координаты никак не укладывается.
Знаменитый американец всю жизнь занимается не сюжетами и идеями, а соотношением светотеней, линий, жестов, дизайном театрального ландшафта, конфликтом (или гармонией) пространства и плоскости, живого и неживого. Словом, нет в ареопаге великих мастеров сцены режиссера более далекого от патриархальных нравоучений, чем Роберт Уилсон. Если что-то он и может поставить кому-то в укор, то собственный творческий метод: после его стерильных перфекционистских созданий любая морщина на плохо натянутом заднике выглядит свинством, а имитация душевного страдания — вопиющей безвкусицей.
Поэтому первое, самое бессодержательное восхищение от спектакля состоит как раз в той серьезности и самоотдаче, с которой актеры "Комеди Франсэз" играют стрекозу и муравья, ворону и лисицу, волка и ягненка, кота и мышонка, льва и петуха. (Представьте себе, приезжает в Малый театр режиссер из-за границы и сообщает Элине Быстрицкой, что она будет мышью, а Виктору Коршунову дает роль муравья!) Они ответственно пищат, рычат и мяукают свои тексты, не уставая повторять острые характерные движения, придуманные для них Робертом Уилсоном,— мышь мелко семенит, скося голову и подтянув "лапки"; осел важно вращает согнутыми руками и вскидывает колени; квакушки натурально прыгают и так далее. Царь зверей лев носит косматую маску и этим похож на заглавного героя популярного мюзикла. Вообще разнокалиберная уилсоновская басенная фауна отчасти смахивает на персонажей удалого бродвейского шоу. Во всяком случае, по куражу, внятности присутствия и почти детской открытости.
Чем больше в последние годы Роберт Уилсон тяготеет к популярным жанрам, тем больше выигрывает его эстетика. Природный взгляд холодного чертежника и стилизатора в любом случае страхуют режиссера от нелепостей. Парижские "Басни" идут под оригинальную партитуру Майкла Галассо (автора саундтрека фильма "Любовное настроения"), стилизованную под барочную музыку. Постановщик поместил героев в геометрически простую искусственную среду — большие боковые плоскости и задник, традиционный для спектаклей Роберта Уилсона фон, заливающийся яркими цветами. Писать о том, как все это красиво, ярко и расчислено до последнего пальца, означает повторять известные каждому театралу прописные истины.
Здесь важно иное. Получается, что все эти животные, персонажи в сущности безопасного и добродушного басенного мира, помещены в вымышленную и кем-то управляемую среду. Иногда вмешательство выглядит смешно — лягушку, решившуюся надуться до размеров вола, протыкает высунувшаяся из стены длинная стрела. Иногда просто таинственно — из лишившегося ради любви когтей и зубов льва вдруг начинают расти в пустоту кроваво-красные нити. И как-то совсем становится не по себе, когда спектакль превращается в инсталляцию и вообще обходится без фауны, одной флорой: дуб и тростинка лишь разговаривают человечьими голосами. Кстати, смысл этой басни в том, что легкую тростинку ураганом всего лишь пригнуло к земле, а мощный дуб был выдран с корнем и повален. Впрочем, не буду утверждать, что мысль о роке и предопределенности была любимой мыслью режиссера. Хотя в его торжественном, очищенном от быта мире любой сюжет обретает эпическое звучание. Но все-таки в "Баснях" есть и более осязаемая "красная нить".
Связующим звеном между двумя десятками эпизодов-басен является сам баснописец Лафонтен. Он здесь больше поэт, чем моралист, а еще больше — человек не от мира сего, и вообще играет его женщина, Кристин Ферсен, благородной внешности немолодящаяся актриса, из породы тех актрис, чья сценическая биография чувствуется сразу, даже если не знаешь деталей оной (впрочем, одна деталь известна: недавно отлично сыграла Улиту в "Лесе" Петра Фоменко). Уилсоновский Лафонтен живет в вымышленном мире своих странных фантазий, в прологе он принимает парад-представление животных, потом время от времени появляется в последних строках басен, чтобы лично озвучить мораль. Зато в финале все звери сами приходят навестить и утешить свою повелительницу, голову которой к этому времени уже покрывает седой парик. Старый Лафонтен в окружении животных похож на учителя, которого не забыли верные ученики. Должно быть, чем причудливее, свободнее и дальше от реальности фантазии художника, тем скорее он обретает в них покой. Роберту Уилсону это известно лучше, чем кому бы то ни было. Но у него наверняка хватит вкуса, чтобы не превратить этот сокровенный личный опыт в прямую мораль.