Тогда этот обычай не прижился и возродился только спустя полтора века, попутно породив собственную мифологию, а потом и междисциплинарную науку о новогодней елке, в области которой работают ученые историки, фольклористы, лингвисты, а с недавних пор ботаники, палеоботаники, геоботаники и даже физиологи и генетики растений.
Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости
Немецкий обычай
История новогодней елки в нашей стране давно и подробно изучена, даже сложилась ее каноническая версия. Если коротко, то дело было так. Новогодняя елка (как и многие полезные иностранные новшества — от учреждения полков иноземного строя в русской армии в Смутное время до принудительного посева картофеля при Николае I) была импортирована из германской действительности. Точнее, это был обычай северогерманской группы народов, бравший начало в их языческом прошлом.
В стойком германофильстве нашей власти на протяжении почти всей ее тысячелетней истории и периодической подгонке подданных под немецкие шаблоны ничего удивительного нет. Ее, власти, варяжские корни древнее и прочнее более позднего византийского наслоения, которое касалось в основном духовной жизни и внешней политики, но не оставило заметного византийского (средиземноморского) следа в русской повседневности.
После 15-месячного Великого посольства Петра I в 1697–1698 годах затеянная им перестройка России по западноевропейскому образцу началась с распоряжения «О ношении немецкого платья, о бритии бород и усов» и публичных массовых казней стрельцов — именно в такой последовательности. А сразу после этого последовала календарная реформа — именной указ государя от 19 декабря 1699 года «О писании впредь Генваря с 1 числа 1700 года во всех бумагах лета от Рождества Христова, а не от сотворения мира». А на следующий день, 20 декабря, был оглашен указ царя с инструкцией, когда и как отныне следует праздновать Новый год.
Праздновать его надлежало «от Рождества Христова в восьмой день спустя, то есть Генваря с 1 числа». Накануне же «по большим и проезжим знатным улицам, знатным людям, и у домов нарочитых духовного и мирского чину, перед вороты учинить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, елевых и можжевеловых… кому как удобнее и пристойнее, смотря по месту и воротам, учинить возможно, а людям скудным комуждо хотя по древцу или ветви на вороты, или над хороминою своею поставить, и чтоб то поспело ныне будущего генваря к 1 числу сего года, а стоять тому украшению генваря по 7 день того ж 1700 года».
Так впервые в нашей стране праздновался Новый год с елочкой, салютом, иллюминацией и народными гуляниями на протяжении недели. Возможно, традиция и прижилась бы, если бы не начавшаяся череда войн со шведами и перенос столицы из Москвы. Во всяком случае, потом столь же массового празднования Нового года с елкой и салютами уже не было, а после смерти Петра никто свыше новогоднюю елку народу не навязывал.
Императорская елка
Супруга Николая I императрица Александра Федоровна (в девичестве принцесса Фредерика Луиза Шарлотта Вильгельмина Прусская) в 1828 году устроила в Зимнем дворце традиционную немецкую рождественскую елку для своих пятерых детей в возрасте от двух до десяти лет и их сверстников — детей великих князей и приближенных придворных.
С тех пор елки стали едва ли не обязательными в высшем свете, а в 1850-х годах Рождество с елкой вошло в моду у «людей скудных» по терминологии Петра I, или разночинцев по современной им терминологии, или среднего класса по терминологии, современной нам. Простому народу — крестьянам, а потом и пролетариям — еще долго было не рождественских елок, если не считать тех, чьим детям елки организовывал барин, а потом земские деятели и капиталисты.
Попутно можно заметить, что примерно в это же время, в середине XIX века, «милая немецкая затея», как назвал рождественская елку Диккенс, становится популярной в Англии (до этого традиционным украшением рождественского обеда там были ветки омелы) и в других христианских странах.
Советская елка
После перехода в 1917 году на григорианский календарь Рождество по-прежнему праздновалось по юлианскому календарю, в результате чего очередность Рождества и Нового года поменялась, Рождество не предшествовало Новому году, а шло после него. Поэтому рождественская елка хоть и впала в немилость атеистической новой власти, но в петровской, то есть новогодней ипостаси, елочка даже приветствовалась. 31 декабря 1917 года в Михайловском артиллерийском училище в Петрограде была организована первая советская елка. Такую же собирались поставить в Кремле, но там шли ремонт после его артиллерийского обстрела в ноябре и подготовка к размещению советского правительства, переехавшего в Москву. В советской иконографии тех лет в обязательном порядке присутствовал сюжет «Ленин на елке», где вождь и его супруга Надежда Крупская композиционно занимали место волхвов из известного библейского сюжета.
На «старорежимную» рождественскую елку власть еще долго смотрела сквозь пальцы, только в 1929 году в очередном приступе антирелигиозной борьбы постановлением Совнаркома празднование Рождества было запрещено: «Не позволим мы рубить молодую елку, не дадим леса губить, вырубать без толку. Только тот, кто друг попов, елку праздновать готов!» Но долго подобное мракобесие не прожило. После знаменитого мема товарища Сталина: «Жить стало лучше, товарищи. Жить стало веселее»,— запущенного им в оборот 17 ноября 1935 года на I Всесоюзном совещании рабочих и работниц-стахановцев, в центральном органе ЦК ВКП(б) газете «Правда» появилась статья, где разъяснялась разница между буржуазной рождественской елкой и советской новогодней елкой, а заканчивалась статья призывом: «Давайте организуем веселую встречу Нового года для детей, устроим хорошую советскую елку во всех городах и колхозах!»
Это было посильнее указа Петра I. На Новый 1936 год во всех крупных городах Союза были установлены елки, гремели салюты, играли духовые оркестры, советский Дед Мороз развлекал детишек. А в 1937 году на главной елке страны в Колонном зале Дома Союзов у него впервые появилась Снегурочка. На том заканчивается хрестоматийный очерк истории новогодней елки в нашей стране, дальнейшие ее ритуалы пополнились только «Голубым огоньком» (и его клонами) и новогодним телевизионным поздравлением главы государства.
Еловое красноречие
С 2000 года (с четырехлетним перерывом в 2008–2011 годах) нас под новогодней елкой поздравляет президент Владимир Путин, а в Великобритании то же самое делает королева Елизавета II, только там она поздравляет своих подданных с Рождеством и делает это с 1952 года без перерывов.
Говорят они, естественно, о разных вещах, но, как показало недавнее исследование ученых Оренбургского университета, произносят при этом одни и те же слова. Даже возникает подозрение, что семантика того, что вообще можно сказать под новогодней (рождественской) елкой, универсальна.
Перечень слов, частотные показатели которых превышают порог значимости, в поздравлениях обоих лидеров практически одинаков: мы, год, страна, праздник, успех, счастье, семья, человек, любовь, дом, жизнь, дети и т. д. Удивительно здесь только то, как спичрайтеры президента до сих пор ухитряются избегать слова «елка», которое по частотности — среди первых 5 тыс. слов современного русского языка.
Елочная мифология
Возникший в середине XIX века новый в нашей стране (и не только в ней) новогодний обычай украшать елку не мог не вызывать детских вопросов: откуда в доме появилась елка, почему елка, кто приносит под нее подарки и т. д. Требовалась «елочная мифология», причем с народными корнями, и требовалась она срочно! Рождественские елки в Зимнем дворце в счет не шли, они были «немецкими», нужна была елка с собственными русскими традициями. Их и создали ударными темпами во второй половине XIX века. Некоторые из ответов на «елочные» вопросы заимствовались из западной традиции, другие получались путем тюнинга родной мифологии, третьи придумывались с нуля без оглядки на отсутствие в них порой внутренней логики. Логика тут была ни при чем, ведь речь шла о чуде.
Методологически это была христианизация языческой мифологии, и шла она не так гладко, как могло показаться. Ведь ее творцами были творческая интеллигенция, писатели, создававшие корпус текстов для праздника елки, ученые-историки, фольклористы, лингвисты, адаптировавшие древнюю славянскую мифологию к новорожденным елочным традициям, то есть «народ скудный» в имперской сословности, как их определил еще Петр I. До начала ХХ века Святейший Синод не рекомендовал устраивать рождественскую елку в учебных заведениях. Домашней новогодней елки как иноземного и языческого в своей основе обычая были лишены дети православных священников. И в крестьянской избе елка в XIX веке не привилась.
Но все попытки остановить и повернуть вспять елочную мифологию были обречены. Даже в атеистическом Советском Союзе высшая партийная власть на уровне Политбюро ЦК ВКП(б) ратифицировала новогоднюю ночь как мистическое, сакральное время даров, время чуда для советского народа. В кратком виде вся эта мифология укладывается во всем известную новогоднюю песенку «В лесу родилась елочка», слова которой написала в 1903 году 25-летняя поэтесса Раиса Кудашева (в девичестве Гедройц). Для детей и неученого народа этого достаточно. Другое дело — ученые, которые до сих пор пытаются ответить на детские вопросы о елке со строго научных позиций мифопоэтической ботаники, палеоботаники, геоботаники и даже физиологии и генетики растений.
Елка от карбона до голоцена
По современным палеоботаническим представлениям, праистория лесов началась 400 млн лет назад, когда на Земле появились древовидные папоротники, хвощи и плауны. В карбоне (300–350 млн лет назад) они уже были высотой до 30 м и толщиной ствола до 2 м. Именно эти леса мы сейчас добываем в виде каменного угля, и потому их видовой состав, анатомия и физиология составлявших их деревьев хорошо изучены. Все эти деревья размножались бесполым путем — спорами.
Такой способ размножения требовал определенных условий: очень высокой влажности лесов и равномерно высокой температуры, близких к поверхности грунтовых вод и ровного ландшафта. Засуха или похолодание ставили споровые растения в уязвимое положение. Тогда же, в карбоне, появились и первые семенные растения с половым размножением — семенами. Этот способ размножения позволял им осваивать более сухие места с менее оранжерейным климатом. В неблагоприятные, холодные сезоны года рост таких голосеменных деревьев, как их назвали ботаники, прекращался, и образовывались годичные кольца. Такие кольца найдены в окаменевших остатках деревьев карбонового периода, напоминающих современные хвойные деревья.
Там, где грунтовые воды залегали на большой глубине, росли в основном хвойные леса. Таких мест на Земле становилось все больше и больше, потому что шел процесс горообразования. В этих лесах не было бабочек, жуков, пчел, эволюция которых шла одновременно с эволюцией покрытосеменных цветковых растений, которые сейчас образуют широколиственные леса. У покрытосеменных лиственных деревьев проводящая система была более совершенна, мощные сосуды прокачивали по стволу, от корней к листьям, большие объемы воды, фотосинтез шел более интенсивно, и они росли быстрее, чем хвойные с их мелкими иголками.
С точки зрения эволюции хвойные деревья, в том числе ель, занимают в современных лесах на планете то же положение, что акулы среди рыб в мировом океане или пресмыкающиеся среди четвероногих животных на суше. Разница только в том, что в мире животных более продвинутые в эволюционном плане костистые рыбы в океане и четвероногие млекопитающие на суше занимают сейчас господствующее положение, а в мире растений цветковые растения господствуют только в умеренных и жарких широтах. А ближе к северу хвойные как царили в лесах 300 млн лет, так и продолжают царить.
Что же касается непосредственно ели, то первыми деревьями, заселившими значительную часть Европы после окончания последнего ледникового периода, были сосны, ивы, березы, тополя и лиственницы. Только 10 тыс. лет назад, когда в Европе установились примерно такие температуры, как сегодня, европейский север начали заселять и другие виды деревьев, в том числе ель. Они продвигались с юга на север по классическим «коридорам расселения»: одни шли на север через западную часть Альп (Бургундские ворота), другие обходили Альпы с востока. Но были и такие, которые выйдя из ледниковых рефугиумов (островков, где они пережили неблагоприятный ледниковый период) Карпатской дуги или из России, двигались с востока на запад, тесня более ранние березовые и сосновые леса.
Со временем во власти берез и сосен остались небольшие участки по краям территории, где мог расти лес. Сейчас эти «реликтовые сосновые леса» встречаются в сухих долинах Альп, на сухих почвах в Бранденбурге и на послеледниковых дюнах долин Дуная и Рейна. Пока климат Европы оставался относительно континентальным, там повсеместно расселялась ель, но, как только благодаря Гольфстриму установился более мягкий морской климат, экспансия ели остановилась и даже пошла вспять, в более выгодных условиях оказались лиственные леса, граница которых в Западной Европе сместилась далеко на север.
Таким образом, когда Тацит в конце I века писал о Германии, что «хотя страна кое-где и различается с виду, все же в целом она ужасает и отвращает своими лесами и топями», то в «отвратительных» леса германцев, живущих к северу от Альп, ель уже не была лесообразующим деревом. К тому времени она доминировала только в темнохвойной тайге на севере Скандинавии и европейской части современной России, заходя тогда к югу гораздо дальше современной южной границы ельников. Восточнее в светлохвойной тайге от Урала до Восточной Сибири лесообразующими видами были лиственница и сосна.
Словом, в тех лесах севера Европы, которые сформировались к нашему времени и которые в последние несколько веков вырублены в среднем примерно на треть (на западе больше, на востоке меньше), ель была одним самых привычных деревьев. Что же касается ее сакральности для населявших эти леса варваров дохристианской эпохи, то здесь оказалось не все так просто, как пишут сейчас, вероятно из лучших побуждений, некоторые популяризаторы елочной мифологии.
Сказка брата Гримм
Долгое время основным источником знаний о древнегерманских обычаях для европейских ученых были «Анналы» римского историка I века Корнелия Тацита, пока в 1835 году в издательстве Гёттингенского университета не вышла фундаментальная трехтомная «Deutsche Mythologie» («Германская мифология») Якоба Гримма, старшего из братьев Гримм. Оба брата тогда были уже известными сказочниками, в 1812 и 1815 годах вышли два тома их детских семейных сказок («Kinder- und Haus-Marchen»). А в научных кругах они были не менее известными учеными филологами и мифологами, особенно профессор Гёттингенского университета Якоб Гримм, автор «Немецкой грамматики» и «Словаря немецкого языка» (полвека спустя похожую работу проделал для русского языка Владимир Даль).
Желающие могут самостоятельно почитать об обычаях германцев у Тацита и Гримма, их труды в русском переводе бесплатно доступны в интернете. Правда, в «Германской мифологии» Якоба Гримма около 3 тыс. страниц in quarto, но для понимания современной елочной мифологии достаточно прочитать там две главы — «Святилища» (том I, глава IV) и «Деревья и животные» (том II, глава XXI). Если же коротко, то профессор Гримм проводит лингвистический анализ слов из разных диалектов древневерхненемецкого языка и достаточно убедительно показывает, что все слова, означавшие святилище, храм одновременно означают лес, рощу.
Тацит писал о германцах: «Вследствие величия небожителей, богов невозможно ни заключить внутри стен, ни придать им какие-либо черты сходства с человеческим обликом, и они посвящают им дубравы и рощи и нарекают их именами богов». Гримм объясняет это проще: чтобы создать рукотворный храм, надо суметь его построить, а его предки тогда просто не умели этого делать. Как не умели этого делать древние греки до того, как научились строить и построили Парфенон, и те же древние римляне, священных рощ у которых в период их варварства было не меньше, чем у германцев, а некоторые таковыми остались до времен Тацита.
После разгрома германскими варварами в 9 году н. э. трех римских легионов под командованием пропретора Квинтилия Вара, в такой священной роще на деревьях, как елочные игрушки, были развешаны головы двух десятков трибунов (по-современному — полковников и бригадных генералов). А когда на следующий год римляне предприняли карательную экспедицию в те же края, то обнаружили в другой священной роще германцев орла одного из легионов, к удивлению римлян, охранявшегося «ничтожными силами».
Вероятно, им было невдомек, что охранять то, что охраняется богами, выглядело для германцев нонсенсом. Благоговение перед священной рощей доходило у них до подчеркнутой приниженности и бессилия перед всемогуществом населявшего ее божества. Если кому там случалось упасть, подняться на ноги он не смел, а выбирался из рощи, перекатываясь по земле с боку на бок, катился оттуда колбаской, как говорят в народе.
Но ни у Гримма, ни у Тацита, ни у других более поздних римских историков, ни в житиях святых, насаждавших христианство среди германских варваров в Средневековье и первым делом вырубавших там священные рощи и дубравы, ни разу не упоминается о священных ельниках. А вот священные сосны были. Гримм цитирует рассказ епископа Мерзебургского Титмара о том, как его предшественник Вигберт вырубил в 1008 году в Саксонии священную славянскую рощу Zutibure (искаженное Святибор, «священный лес», от «бор» — «сосна, сосновый лес») и на ее месте поставил церковь.
Монах-миссионер XII века Гельмольд из Босау, наставлявший на путь истинный население современной немецкой земли Шлезвиг-Гольштейн, где тоже был достаточно высокий процент славян, писал: «Все у нас с ними общее, за исключением рощ и источников, к которым до сих пор запрещают подходить, полагая, что те от христиан осквернятся». Иными словами, та же «ботаническая» религия, что была у германцев, была и у предков славянского населения нашей страны.
Священные деревья
Были у германцев и отдельные священные деревья, но их святость не коррелировала с их видовой принадлежностью. Правда, чаще у германцев это был дуб, а у населения южной Скандинавии — бук. Но с таким же успехом это мог быть ясень, лещина, тис и другие лиственные деревья и кустарники. Ель в качестве священного дерева у германских варваров не упоминается. Вероятно, для священного дерева требовались как внешняя представительность, так и удобство развешивания на нем жертвоприношений, обычно в виде голов крупных животных и тушек мелких животных и птиц. Ель в этом плане была менее удобной, чем лиственные деревья, а сосна вполне подходила, во всяком случае так считали славяне. Кроме того, и с практической, утилитарной точки зрения была польза беречь священные деревья.
Современный палеоботаник из Ганноверского университета Хансйорг Кюстер в монографии «История леса. Взгляд из Германии» (1998) пишет: «Особо ценные деревья люди с давних пор старались щадить. К таким в первую очередь принадлежал кормилец-дуб: осенью под него загоняли свиней, чтобы они поедали желуди… На выгонах, где в течение долгого времени выпасался скот, росли большие пастбищные дубы-одиночки с широкой раскидистой кроной. Не трогали дубы и во многих лесах, где рубили граб, лещину и березу, и они, как великаны, возвышались тогда над окружающими низкоствольными зарослями. Так формировались “среднествольные леса”, в которых одиночные дубы вырубали лишь изредка, когда возникала нужда в строительном материале».
Как пишет Гримм, под священными деревьями даже после принятия христианства люди продолжали зажигать свечи и приносить небольшие жертвы, украшать гирляндами и водить вокруг них хороводы. В запретительных церковных предписаниях упоминаются такие языческие практики: vota ad arbores facere aut ibi candelam seu quodlibet munus deferre («молиться у деревьев, приносить к ним свечи или какие-либо дары»); arborem colere («поклоняться дереву»); votum ad arborem persolvere («приносить клятвы дереву»); arbores daemonibus consecratas colere, et in tanta veneratione habere, ut vulgus nec ramum nec surculum audeat amputare («почитать деревья, посвященные демонам,— в народе перед ними так благоговеют, что не смеют срезать с них ни ветку, ни прутик»).
Вероятно, именно тогда ель начала приобретать святость для немцев. Она идеально подходила для украшения гирляндами, свечами и прочими мелкими дарами полулегального язычества. А еще позже, когда утвердился обычай празднования Рождества, храмообразная форма ели, вечнозеленый покров, Вифлеемская звезда на верхушке, горящие на ветках свечи и несложный праздничный сценарий, воспроизводящий евангельский сюжет Рождества Христова, окончательно возвели елку в ранг «священных» для немцев деревьев, примирив собой их древнее язычество и христианство.
Кабацкое дерево
Если же вернуться к временам язычества, то ель играла одну из центральных ролей не германской мифологии, а была одной из главных составляющих картины мира у финно-угорских народов, историческая территория которых совпадала с границами тайги. Например, она фигурирует в эпосе «Калевала», где один из героев залезает на чудесную ель, чтобы достать месяц и Большую Медведицу с ее ветвей. Об этом же говорит и карело-финская пословица «Ту ель надо слушать, у корней которой живешь», и обычай выливать под растущую во дворе ель немного мясной или рыбной похлебки перед трапезой и первое молоко после отела коровы.
Но в нашей стране ель, по мнению многих отечественных мифологов, традиционно воспринималась как дерево смерти: еловыми ветками выстилался путь, по которому шла похоронная процессия, их бросали на гроб в могилу, а на зиму прикрывали ее еловыми лапами. Пословица «Венчали вокруг ели, а черти пели» указывает на родство мифопоэтического образа с нечистой силой. И, наконец, как пишется в одной научной статье, «звуковая перекличка спровоцировала сближение слова “елка” с рядом нецензурных слов, что также влияло на ее восприятие». Сюда же, к минорному восприятию ели, относят и пассаж из пушкинского «Путешествия из Москвы в Петербург»: «Изба, мельница, забор — даже эта елка, это печальное тавро северной природы — ничто, кажется, не изменилось».
Еще раз Пушкин упоминает ель в «Истории села Горюхина», где «березовая роща и еловый лес снабжают обитателей деревами и валежником на построение и отопку жилищ», а музыка, «любимое искусство образованных горюхинцев, балалайка и волынка, услаждая чувствительные сердца, поныне раздаются в их жилищах, особенно в древнем общественном здании, украшенном елкою и изображением двуглавого орла». Через сто лет после петровского указа об украшении елкой домов, украшения из еловых ветвей или сама ель у входа стали украшением российских кабаков.
Двуглавый орел был знаком того, что в данном заведении не нарушают законов империи, а наливают исключительно легальное хлебное вино, изготовленной на госпредприятиях, а елочный антураж был призван поднимать настроение посетителей до праздничного. То, что слова «елкинъ» и «Иванъ-елкинъ» в значении «кабак» вошли в «Толковый словарь живого великорусского языка» Даля, говорит о повсеместности и достаточно большой продолжительности этой елочной традиции в нашей стране. Понятно, что такая коннотация сильно затрудняла пропаганду в селе новогодней елки земскими деятелями. До революции 1917 года она в лучшем случае присутствовала в крестьянской избе на Рождество в виде хвойных веточек в красном углу под иконами.
Вера в чудо
Прошли годы, и кажется, что новогодняя елка была у нас всегда. И дело тут даже не в елке, как таковой, а в зеленом хвойном дереве с елочными шарами и звездой на верхушке, Дедом Морозом и Снегурочкой, подарками и шампанским. Это может быть и не елка, на Урале и дальше на восток это будет скорее пихта, на севере европейской части страны — не европейская ель, а ее гибрид с сибирской елью, а на юге — сосна. На худой конец это может быть пластмассовая имитация елки.
Но дело не в видовой принадлежности новогоднего дерева, а в новогодней елочной традиции. Скажи сейчас кому про елку как «милую немецкую затею», он просто не поймет или обидится. И это правильно, елка священна для нас без всякого научного обоснования, потому что под этим сакральным деревом можно раз в году хоть на секунду совершенно искренне, по-детски поверить в грядущее чудо — а вдруг оно действительно случится.