Любимая игра корейцев — потеряться между прошлым и будущим: одеться в традиционные одежды и сфотографироваться на последнюю модель «Самсунга». К тому же так и разница в благосостоянии не очень заметна
Фото: EPA-EFE / Vostock Photo
Любимая игра корейцев — потеряться между прошлым и будущим: одеться в традиционные одежды и сфотографироваться на последнюю модель «Самсунга». К тому же так и разница в благосостоянии не очень заметна
Фото: EPA-EFE / Vostock Photo
Репортаж из прошлого года
Ан нет, режиссер Пон Чун Хо показал: от нее и XXI век не спасает — с уравнивающими всех нас (как будто бы) гаджетами, красивыми домами под приглядом видеокамер, оцифрованной и стерилизованной реальностью… Кто-то из кинокритиков в США не удержался и с ходу вписал эту ленту в американский контекст: мол, своей неполиткорректностью фильм этот снял все вопросы о неполиткорректности самого «Оскара» (лента, напомним, получила премии сразу в 4 номинациях, не говоря уже о «Золотой пальмовой ветви» в Канне за полгода до этого). В самом деле, после такого всплеска социальных страстей на экране к выбору жюри даже с точки зрения BLM не придерешься. Да что BLM — фильм уловил не американскую и не азиатскую, а глобальную конъюнктуру: новости из Кореи — это иногда и вправду как эсэмэски из будущего…
Прошел всего год, и это будущее — уже в прошедшем. Сюжет и перипетии фильма читаются как метафора 2020-го, который уходит, разворошив не только наш уют, но и наши стереотипы.
Кино о том, что жестокость вернулась, неравенство вновь убивает, социальные паразиты идут на штурм нашего мира, а распоясавшиеся вирусы и вовсе на пороге «милого дома»,— кино обо этом уже и не кино.
Так откуда все это? Дело в нас или дело в неких циклах развития? И за что уцепиться, чтобы устоять под этим напором? Ваш корреспондент задумался об этом еще год назад, по возвращении из Южной Кореи, куда его любезно отправила Всемирная организация русской прессы в рамках программы «Диалог Россия — Корея». Разбирая записи из 2019-го, сделанные по ходу этой поездки, рискну утверждать: сегодня они выглядят актуальнее, чем год назад. Полагаю, именно потому, что за это время мы поняли, до чего шатко все, что казалось незыблемым. Так за что уцепиться?
Чудеса и «айдолы»
Храм K-pop, музыкальной субкультуры, у которой сегодня миллионы поклонников, прописался с 2015-го в SM-TOWN Coex Artium. Это «Диснейленд» XXI века. Место поклонения. Место встреч. Место, где можно дотянуться до звезд. Для тех, кто понимает, конечно, что такое «айдолы» (кумиры), «трейни» (предстартовая подготовка на местных фабриках звезд, длится от полугода до шести лет), а главное — что такое «сасэн» (поклонники, объединенные в сетевые фан-клубы практически по футбольному образцу).
Говоря проще, «город SM» — это шоурум в шесть этажей, сооруженный одним из самых известных корейских музыкальных агентств со своим театром, музеем, кафе и размашистой торговлей гаджетами. Расположен в сеульском районе Каннам, в двух шагах от Корейской ассоциации международной торговли (KITA), что по-своему символично — всепоглощающий корейский поп за полвека стал одним из главных экспортных продуктов страны. Хотя вырос из чистого подражательства: корейцы стали петь на американский манер для солдат из США, расквартированных к югу от 38-й параллели после гражданской войны 1950–1953 годов. Это не имело никакого отношения к местным представлениям о музыке, но выживать было надо: страна была одной из беднейших в мире, причем ныне богатый Юг тогда, как объясняют, был даже беднее Севера.
А дальше началось обыкновенное южнокорейское чудо, которое уместилось в жизнь одного поколения, лет в 60. Механизм? Почти для всего, за что брались в этой стране, от производства машин с электроникой до поп-музыки и косметики, отрабатывалась технология, которая оттачивалась до совершенства, выводя в региональные, а затем и глобальные лидеры. В случае с поп-индустрией это означает прежде всего универсальность и технологичность: сам жанр исполнения не столь важен — он, как и ритм, может меняться по ходу песни от рока до рэпа; язык — тоже, хотя для иностранной аудитории важно вставить пару узнаваемых английских фраз.
Зато безупречно отрабатывается все то, что ценят подростки всех стран и народов: стремление к идеалу (начинается почти с кукольной внешности), эмоции, искренность и, конечно, безбашенность. Команда «айдолов» танцует, как отряд биороботов. Всегда улыбается. Не знает усталости. А живет (по крайней мере, так кажется) для «сасэн», которые знают наизусть историю каждой группы и фирмы, что ее раскрутила. Эта синергия визуализируется на концертах фонариками (у каждой группы свой цвет) и в Сети (постоянным контактом), эффект — миллиарды просмотров в YouTube.
— Сколько приносит наш шоурум? — мило улыбается гид среди витрин с именными капкейками «айдолов» (от 7 долларов и выше), концертными туфлями, трюмо и (почему-то) кактусами.— Этого я сказать не могу: коммерческая тайна, но, поверьте, он прибылен. Ведь тинейджеры со всего мира едут сюда уже пятый год…
А вот шестой год не задался: коронакризис — он даже K-pop не тетка. Насколько можно понять по скупой информации, дошедшей до пресс-релизов, к середине 2020-го ряд акционеров агентства в связи с отменой массовых зрелищ и посещений потребовали поделить дивиденды, которые вкладывались в развитие, и по-быстрому закрыть затратные предприятия. Главные спонсоры предпочли выбор в пользу развития. Поэтому договор аренды по шоуруму в дорогом центре расторгли, но сами инкубаторы звезд оставили на ходу. «Мы увидимся в новом месте»,— обещает SM Entertainment фанатам, давая понять: аудитория важнее сиюминутной выгоды. И вправду, что дает выгода, если вынуть мотор?
— Это наш подход в принципе,— объяснял «Огоньку» Сон Хо Ким, исследователь Корейской ассоциации международной торговли, которая объединяет 70 тысяч предприятий. Разговор шел, правда, не об эстраде, а о том, как маленькая Корея выживает в торговых войнах, что бушуют в Азии между мировыми гигантами. Но вот логика звучала примерно та же.
— Чем жестче конкуренция, тем важнее оставаться самим собой и находить для своих продуктов новые пути и рынки, диверсифицировать их,— настаивал господин Ким.— Нельзя сразу оказаться на пьедестале. Мы вот, к примеру, не можем пока реализовать те части нашего плана «9 мостов» по развитию отношений с РФ, которые связаны с транспортным коридором. Но мы можем к этому подготовиться на будущее лучше других.
Какая связь между K-pop и транспортными потоками? С точки зрения здешних бизнесменов, похоже, нет разницы. Просто если в нужный момент те или иные «айдолы» зажигаются и занимают место на пьедесталах, это значит, что изобретатели очередного «корейского чуда» зацепились за тот самый «сасэн», без которого оно не работает.
Будущее в прошедшем
Как выясняется в IREEES (Институте российских, восточноевропейских и евразийских исследований при Сеульском университете), Русским центром руководит профессор антропологии Кан Чжон Вон. Он специалист по шаманам и не скрывает, что был бы рад найти способ объединить свои увлечения в процессе изучения политической этнологии Восточной Сибири с XIX столетия. Постановка вопроса производит впечатление на российскую прессу. Пошаманить на дружбу? Коллеги не прочь. Вот только после пары дней в Корее задумываешься: а что если с этой стороны света шаманство — и в самом деле кратчайший путь к нашей загадочной славянской душе?
Этот путь, к слову, напряженно искали в конце прошлого года: в повестке дня стоял значимый юбилей — 30-летие установления дипотношений в 1991 году, к чему планировалось привязать госвизиты, масштабные культурные и гуманитарные обмены, прорывы в бизнесе и стратегическом партнерстве по всем, что называется, азимутам. Увы, коронавирус и тут сбил все планы. Впрочем, стороны уверены, что они лишь отложены: гарантия тому, как заверил «Огонек» замминистра иностранных дел Республики Корея Ли Тэ Хо, что «ядро наших отношений — обмен на человеческом уровне».
Кое-что дополнительно разъясняет и беглый просмотр «Сборников российских исследований» Русского центра при Сеульском университете, где представлены статьи в крайне широком тематическом диапазоне: от «Азиатской политики времен четвертого срока президента РФ В. Путина» до «Отношений корейских переселенцев с российскими военными на Дальнем Востоке в конце XIX столетия». Такого рода смесь будущего с прошедшим, да еще помноженная на цивилизационную самодостаточность обеих сторон, крайне сложная временная конструкция: всегда надо помнить, что за чем следует, а то начнешь двигаться не в том направлении. Обидно ведь, когда принимаешь за продвинутое будущее то, что считают не очень хорошо проработанным прошлым.
Примерно об этом и разгорается дискуссия с коллегами из ведущих корейских изданий — она вроде как цеховая, но раз за разом выходит из берегов. «Ваше сегодня — это наше завтра, скажите, есть ли будущее у традиционных СМИ?» — бросает кто-то из московских коллег в уверенности, что ответ на ладони в стране, которая бьет все рекорды по интернету (для 55 процентов корейцев онлайн — главный источник новостей, в США — лишь для 48 процентов). И неожиданно провоцирует острую полемику среди хозяев: оказывается, то, каким образом корейская пресса перешла в цифровую реальность, до сих пор вызывает болезненную реакцию у самих участников процесса. Вот некоторые тезисы.
Прежде всего, изменилась социальная роль прессы, подчеркивает Бан Ву Мин, председатель Корейского фонда прессы (KFP — некоммерческая и негосударственная организация, которая поддерживает профессиональную прессу и мониторит вместе с Reuters процессы в медиа). Из защитника обездоленных, что крайне важно для страны, пережившей гражданскую войну и десятки лет диктатуры (речь, напомню, не о нас, а о Южной Корее), пресса перестала быть фактором гражданского общества. Она стала фактором расслоения по покупательной способности. При этом, продолжает глава KFP, читатель помнит, что пресса в критической ситуации стояла на стороне справедливости. Но поляризация в обществе набирает обороты, и теперь это уже сказывается на информации.
Что это значит? А возьмите тех же ютюберов, которые за последние годы вышли в лидеры по влиятельности, но при этом стали постоянным источником фейковых новостей как в коммерции, так и в политике. Работают на иностранных серверах, заблокировать их за фейк невозможно — не попадают под закон о СМИ, а специального регулирования (как в ЕС, где штрафуют порталы, а не производителей новостей) нет. Но при этом диктуют моду: почти половина пользователей онлайна в Южной Корее ищут новости именно на YouTube, куда их выкладывают в качестве видео. Коллеги комментируют эту цифровую действительность сдержанно: «Мы слишком много в последнее время уделяли внимания технологиям и забыли про профессиональную этику».
Проблема из той же серии — засилье коротких новостей, «новостей-открыток в пару абзацев», которые обозначают, но не объясняют действительность, подчеркивает коллега Ан Сонкю из «Чунъан Ильбо». Исчезает статус первоисточника: в онлайн-новости просто копируют, важно быстрее и больше. Чей это запрос? Компаний: им важен трафик, и новости понемногу превращаются в «набор заголовков». Все, что серьезнее и подробней, мешает, тормозит трафик.
Как же быть профи? Смириться с новой картиной мира — из открыток и заголовков? «Мы сами допустили ошибку, когда бесплатно открыли свои контенты в онлайне. Японцы этого не сделали, что и сохранило тиражи их качественной прессы». Второй ошибкой коллеги называют погоню за кликами — «те, кто умеет производить качественные новости, должны производить этот продукт, а не заниматься копированием чужих новостей на скорость».
Общий вывод такой: самый разумный выход — это конвергенция форматов, в котором каждый может проявить свои сильные стороны. Поразительно, но расставил многие точки над «i» в этом споре форс-мажор в виде ковида: шутка ли, в стране с населением в 52 млн человек до августа число зараженных измерялось двузначными цифрами, даже к нынешнему тревожному декабрю счет шел на сотни. Аналитики утверждают: причин много, но без столь высокого доступа к Сети и моментального распространения новостей о вирусе противостоять ему так эффективно, как в Южной Корее, невозможно. Вряд ли можно было бы это делать и без самодисциплины информаторов и качественных текстов, которые объясняли населению, как вести себя при форс-мажоре.
Просвещенное неравенство как новое братство
На старте уходящего года вышло несколько исследований, которые зафиксировали: к порогу 2020-го уровень неравенства в мире подскочил не просто сильно, а на вековую высоту — до уровня 1920-х, считай — Великой депрессии. Нобелевский лауреат по экономике и профессор Колумбийского университета Джозеф Стиглиц одним из первых назвал виновного: неолиберализм с его сказкой про конец истории после коммунизма так заминировал демократии, что люди, а иногда целые общества потеряли возможность контролировать свои судьбы. Это ложно, потому что развитие — преобразование жизни людей, а не только преобразование экономик. Вывод? А вот он: «Истории пора возвращаться (цитирую профессора по The Korea Herald за ноябрь 2019-го.— "О"), логика Просвещения должна сменить логику либеральной глобализации, потому что последняя привела нашу цивилизацию к критической черте и нетерпима к любому инакомыслию».
Логика Просвещения — отличная вещь. Но как быть с неравенством, если оно зашкаливает даже в динамичных и производительных обществах (не говоря уже о всех прочих)? Рассмотрев его как систему краш-тестов в лаборатории, группа исследователей во главе с экономистом Оливером Хаузером с помощью теории игр и серии онлайн экспериментов попыталась высчитать, когда же начинает сбоить. Логика неожиданная, излагает их теорию известный научный аналитик Марк Бьюкенен (автор книги «Как, наблюдая за погодой, научиться предсказывать экономические кризисы»): слишком много неравенства — это почти так же взрывоопасно, как и когда его нет совсем.
Почему слишком много неравенства взрывоопасно, мы знаем. Но когда те, кто работает больше и лучше, недостаточно вознаграждаются, это тоже взрывоопасно, потому что они закрываются в благоустроенных гетто и перестают взаимодействовать с обществом, которое еще больше злится на них за это. Получается некий замкнутый цикл.
Самая же большая опасность состоит в том, что после 40 лет в мире, который не знал меры в либерализме и диктовал странам и людям, мы разучились регулировать ключевое взаимодействие: умерять амбиции и вознаграждать тех, кто готов отдавать. Найти баланс — это вызов на ближайшее будущее. В противном случае мы просто не заметим, что социальные паразиты пойдут войной друг на друга с обеих сторон.
Шанс ли для этого вирус — бог знает. Важно, чтобы ответ на те вызовы, перед которыми он нас поставил, мы не стали искать в том, что к нему привело…