"Нарушенные завещания" — каталог беспокойств знаменитого чешско-французского писателя Милана Кундеры. Что его больше всего волнует, он обозначил еще в названии романа 1979 года "Книга смеха и забвения". Смеху посвящена первая часть "Нарушенных завещаний". Далее речь идет исключительно о забвении, которое настигает гениев по вине их интерпретаторов, переводчиков и, в конце концов, просто нерадивых читателей и слушателей.
Свои беспокойства Милан Кундера преподносит во вполне занимательной форме. Уровень занудства в этих ламентациях в норме (вполне невинной выглядит даже хитрость издателей, которые не стали крупными буквами на переплете предупреждать читателей, что это не роман, а эссе). Во всяком случае, умудренный литератор постарался почти нигде не задействовать тяжелую артиллерию аргументации. Например, в главе о Рабле ни разу не упомянуты научные труды Михаила Бахтина (или это антисоветские отголоски 1968 года?). "Нарушенные завещания" не столько крик отчаяния, сколько сеанс профилактики, предназначенный для почитателей Милана Кундеры. В главе "День, когда Панург не сумеет рассмешить" писатель под видом проверки аудитории на чувство юмора делает и другие замеры. Каково состояние читательской мускулатуры, что с чувством юмора, не атрофировался ли интерес к автору "Бессмертия", не стала ли невыносима "легкость бытия"? Довольно осторожно, но не без настойчивости "прощупанному" читателю указываются точки отсчета. Например, в первой части излагает опасения за судьбу юмора. Постепенно разговор о юморе переходит в разговор о жанре романа — тут писатель продолжает тематику своей предыдущей эссеистской книги "Искусство романа". Милан Кундера дает картину современного рынка романов, где есть все, кроме собственно романа: "исповеди в форме романа, репортажи в форме романа, сведение счетов в форме романа, разоблачения в форме романа, муки мужа в форме романа, лишение девственности в форме романа...". Но все же он торопится с выводами — судьба романа вершится не так просто. "Анна Каренина" тоже в некотором роде "муки жены". Пока писатель с пылом защищает жанр, которому приходится страдать за политику в "обществе романа", он в то же время осторожно обозначает ориентиры. Их два: гений прошлого Франсуа Рабле и гений настоящего Салман Рушди. Сам Милан Кундера, надо понимать, где-то посередине.В одной из глав автор посылает к черту "кафковедов", из-за которых мы теперь не можем вволю "покафкианствовать". Писатель клеймит Макса Брода, во-первых, за роман, где Кафка выведен под именем Гарта, а во-вторых, за то, что тот не исполнил завещание друга и не сжег его письма. Сервантеса он защищает от Набокова, а Набокова — от тех, кто предубежденно относится к писателям-эмигрантам. Реалистический роман — от сюрреалиста Андре Бретона. Композитора Леоша Яначека — от неблагодарных соотечественников. Писателей — от переводчиков: "Больше всего в варианте Виалатта меня раздражает добавленная точка с запятой". И вновь защищает писателей — еще и от интерпретаторов и политических преследований. И все равно у Милана Кундеры получается гимн интерпретациям, процессам и нарушениям завещаний. Ведь если заслуженного писателя никто в его долгом творческом пути не осудит, не интерпретирует, если не поднесет эту самую "точку с запятой", ему самому придется ее выписывать.
Можно представить, как был бы взбешен Милан Кундера, застань он вас за чтением книги "Неизвестный Кафка". Рьяный защитник писательских прав так и утверждает: окажись он на месте Макса Брода, сжег бы все... кроме трех великих романов. Мол, "Кафка не написал ничего выше этого". А публикаторы "текстов из ящиков" — то есть неоконченных произведений, набросков, дневников и писем — "плюют на Кафку-художника". Вместо автора "Замка" и "Процесса" превозносят "того Кафку, у которого были сложные отношения с отцом и который не знал, как ему вести себя с женщинами". Как хорошо, что Милан Кундера не Макс Брод! Иначе плохо пришлось бы тем восьми маленьким голубым тетрадям ин-октаво, которые Франц Кафка вел с 1917 по 1919 год параллельно с "большими" дневниковыми тетрадями ин-кварто. Помимо этих тетрадей в сборник "Неизвестный Кафка" вошли разрозненные записи, письма и даже "разговорные листки", с помощью которых писатель во время болезни общался с близкими и врачами. "Признание и ложь — одно и то же. Чтобы можно было сделать признание, люди лгут. Какая-то известная правда может прозвучать только в хоре".
Уважая волнения противников публикации полного наследия писателя, будем читать эти "автобиографические исследования и разыскания" просто так. Просто путешествовать с писателем по его "духовной пустыне", где повсюду "трупы караванов ранних и поздних дней", но где есть желанный оазис. Не будем относиться с "абсолютным почитанием всего, к чему прикасалась рука автора". Даже не будем задумываться, как именно эта рука прикасалась — а в приложении к "Неизвестному Кафке" публикуются результаты графологического анализа почерка писателя. Не будем слишком углубляться в вопросы отношений Кафки с отцом и с женщинами. Не будем воспринимать его афоризмы как суждения, не дай бог, религиозного мыслителя. И даже не будем делать из писателя философа — если у нас это получится.
Милан Кундера. Нарушенные завещания / Перевод с французского Марианны Таймановой. СПб.: Азбука, 2004
Неизвестный Кафка. Рабочие тетради. Письма / Перевод с немецкого. СПб.: Академический проект, 2003