Публикация в 1955 году первого тома фундаментального «Handbuch der Primatenkunde» под редакцией Хельмута Хофера, Адольфа Шульца и Дитриха Штарка подытожила первый, классический этап науки приматологии. На следующем этапе развития этой науки представления ученых о высших антропоидах кардинально изменились: приматы оказались несопоставимо ближе к нам, чем это считалось ранее. Но главный итог того, что называют «приматологической революцией», состоит не в открытии выдающихся когнитивных способностей обезьян. Он скорее религиозный, чем научный: выходит, что человек точно такой же высший антропоид, или, говоря проще, по своей сути мы животные.
Фото: Reuters
Фото: Reuters
Породнились с шимпанзе
Невозможно не заметить близкого родства с обезьянами даже по их внешнему виду. В XVII веке ученые анатомы убедились, что и внутри обезьяна тоже поразительно похожа на человека. Поэтому неудивительно, что в первом издании своей «Системы природы» (1735) Карл Линней отнес к одному отряду антропоморфных — человека, обезьян и ленивцев (последних ошибочно). В десятом издании «Системы природы» этот отряд уже именовался «приматами» и объединял человека, обезьян, лемуров (полуобезьян) и летучих мышей (их опять-таки ошибочно). Потом систематика Линнея много раз исправлялась учеными, порой до неузнаваемости, но отряд приматов был и остается единственным отрядом млекопитающих, который сохранил этот статус со времен Линнея.
В свое время его похвалил за это Чарльз Дарвин, писавший, что «некоторые из наших лучших натуралистов вернулись к воззрению, высказанному впервые Линнеем, который отличался столь светлым умом, и отнесли человека к одному отряду с четырехрукими под названием приматов. Мы должны будем признать верность этой классификации». Устояла классификация приматов Линнея (без летучих мышей, разумеется) и после сокрушительного удара, который в конце прошлого века нанесла по всей систематике живых существ молекулярная филогения. «Генетическая революция» в антропологии внесла только одну, правда, весьма примечательную поправку в семейство гоминид.
В 2001 году в сборнике трудов Международной научной конференции во Флоренции с довольно высокопарным для подобных мероприятий называнием «Человечество от африканской колыбели до грядущих тысячелетий» был опубликован доклад группы молекулярных биологов из университета Уэйна (Детройт) во главе с доктором Моррисом Гудманом «Куда ДНК-последовательности помещают Homo sapiens в филогенетической систематике приматов». И вот куда Homo sapiens, то есть нас с вами, поместили ученые.
Если раньше считалось, что в семейство гоминид входят четыре рода: Pongo (орангутанги), Gorilla (гориллы), Pan (шимпанзе) и Homo (с единственным видом Homo sapiens, не считая вымерших видов), то после филогенетического исследования ДНК род Pan пришлось ликвидировать как самостоятельный, и теперь род Homo состоит из трех видов: Homo (Pan) troglodytes (шимпанзе обыкновенный), Homo (Pan) paniscus (карликовый шимпанзе) и Homo sapiens. Как бы мы ни относились к этому, от ближайших к нам по ДНК родственников шимпанзе просто так отмахнуться уже не получится.
Надо даже поблагодарить ученых из Детройта, что в данном случае они поступились одним из принципов научной систематики. Обычно при объедении таксонов, тот таксон, где больше видов, поглощает более бедный видами, и по-хорошему надо было ликвидировать род Homo с одним-единственным видом Homo sapiens, переместив этот вид в род Pan (с двумя видами). Но тогда мы все стали бы представителями рода шимпанзе вида Pan sapiens (шимпанзе разумный). Отвесить такую оплеуху неученому человечеству ученые не осмелились, здраво решив, что пусть уж лучше шимпанзе станут Homo, то есть «людьми», если перевести с латинского на русский.
Сколько на планете обезьян
По данным Международного союза охраны природы и природных ресурсов (International Union for Conservation of Nature and Natural Resources, IUCN), на сегодня ученым известно 505 видов и 195 подвидов приматов, включая, с одной стороны, лемуров, лори, галаго и еще несколько семейств полуобезьян, а с другого конца филогенетического ряда — приматов, два семейства человекообразных обезьян — гиббоновых (малых антропоидов) и больших человекообразных обезьян — гоминид (орангутангов, горилл и шимпанзе).
Численность видов в этих двух последних семействах приматов разная. Больше всего сейчас на Земле гиббонов Мюллера, которые обитают на острове Калимантан. По разным оценкам, их от 250 тыс. до 400 тыс. Немного меньше обыкновенных шимпанзе: их в Африке от 200 тыс. до 300 тыс. Еще меньше там западных горилл — 150–200 тыс. (восточных горилл совсем мало, по самым оптимистическим оценкам, около 1 тыс.). Калимантанских орангутангов, которые обитают в Индонезии и Малайзии, от 50 тыс. до 75 тыс.
Численность человекообразных обезьян не идет ни в какое сравнение с макаком-крабоедом из семейства мартышковых. Макаков-крабоедов, которые живут в Юго-Восточной Азии от Бангладеш до Филиппин и даже нарушают линию Уоллеса, отделяющую азиатскую фауну от австралийской, по меньше мере 2,5 млн. Всего же приматов на планете, по самой радужной оценке, не больше 10 млн. Вроде немало, но это с чем сравнивать. Например, рыб — 3,5 трлн, птиц — около 100 млрд, а про насекомых даже говорить не хочется: на каждого из почти 8 млрд человек на Земле приходится по 1,5 млрд комаров, мух, муравьев, тараканов и пр.
Численность видов гоминид можно сравнить с численностью современных видов медведей и волков. Вероятно, на постприродной планете Земля естественный предел численности видов высших приматов не достигает даже полумиллиона особей. Раньше он, возможно, был выше, но едва ли выше даже на один порядок. Наверное, и нас с вами было бы сейчас где-то в восточной Африке тысяч 200–300, если бы в один прекрасный момент наши далекие предки вдруг резко не поумнели.
Вот этот момент — что, почему и как именно произошло тогда — находится сейчас в фокусе внимания всей современной приматологии. Ископаемый материал слишком фрагментарен и скуден, чтобы дать исчерпывающие ответы на эти вопросы. Остается работать с живыми моделями, благо те пока в изобилии.
Московский шимпанзе
Мысль об интеллекте приматов не новая: она возникла и получила развитие сразу после начального, сравнительно-анатомического периода приматологии, когда близость строения обезьян и человека перестала удивлять ученых. Но особенно исследования разума приматов оживились, когда Дарвин постулировал происхождение человека от обезьяны. Если естественный отбор у животных идет на прогрессивные изменения их анатомии, почему он не может идти в отношении их мозга и поведения — апофеозом такого взгляда на эволюцию стали капитальные труды англичанина Джорджа-Джона Роменса «Эволюции ума животных» (1883), «О физиологическом подборе» (1886) и «Эволюции ума человека» (1888).
Но все это касалось теории, а на практике кабинетные викторианские приматологи имели дело с единичными экземплярами обезьян в вольерах зоопарков или с их трупами и примерно такими впечатлениями охотников за приключениями в Африке: «Теперь он (самец гориллы.— Прим. ред.) воистину казался каким-то кошмарным исчадием ада — получеловек, полузверь. Когда он опять заревел, яростно ударяя себя в грудь, мы выстрелили и убили его». Только перед началом Первой мировой войны начались систематические исследования поведения высших обезьян, но в условиях их неволи.
Одним из пионеров таких исследований была 24-летняя московская курсистка Надежда Лодыгина, жена директора Московского зоопарка Александра Котса. Воспользовавшись служебным положением мужа, она в 1913 году взяла домой из зоопарка полуторагодовалого шимпанзе по кличке Иони. В результате в 1923 году вышла монография Лодыгиной «Исследование познавательных способностей шимпанзе», а в 1935 году — «Дитя шимпанзе и дитя человека в их инстинктах, эмоциях, играх, привычках и выразительных движениях», в основу которой она положила сравнение Иони и ее собственного сына. В ней уже доктор биологических наук Лодыгина-Котс пришла к выводу, что интеллект зрелого шимпанзе не превышает уровня двухлетнего ребенка.
На Канарах и в Колтушах
В истории науки условной датой начала системного исследования интеллекта приматов считается 1912 год, когда совместными усилиями немецких и американских ученых на Тенерифе (самом крупном из Канарских островов) был создан обезьяний питомник для изучения поведения приматов. С американской стороны его возглавлял Роберт Йеркс, с немецкой — Вольфганг Келер. С 1914 года немецко-американская кооперация на Тенерифе по понятным причинам распалась. Йеркс продолжил свои исследования в частном обезьяннике в Калифорнии, а потом во Флориде, где в 1924 году был создан научный обезьянник. А Келер остался на Тенерифе, на теперь уже научно-исследовательской станции изучения приматов Прусской академии наук.
В 1917 году в Берлине вышла его монография «Intelligenzprufung an Menschenaffen» («Исследование интеллекта человекообразных обезьян»), в которой он показал, что шимпанзе способны действовать в сложной ситуации не методом проб и ошибок, а с помощью того, что он назвал «инсайтом» (озарением),— восприятия ситуации в целом за счет улавливания ее внутренних логических связей. Такое поведение приматов Келер характеризовал как «рассудочное, которое в общих чертах присуще человеку и которое обычно рассматривают как специфически человеческое». Побочным продуктом работы Келера с обезьянами стала гештальтпсихология, отцом-основателем которой он сейчас считается.
Работы Келера по интеллекту обезьян были известны и в Советском Союзе, где они вызвали резкое неприятие у нобелевского лауреата Ивана Петровича Павлова. В 1933-м его лаборатория в Колтушах приобрела двух шимпанзе, и ее сотрудникам было велено повторить на них опыты Келера, доказать их несостоятельность, а потом собственными опытами доказать, что у высших приматов нет ничего, кроме условных рефлексов. Но опыты оказались неожиданными, Павлов был вынужден согласиться, что «когда обезьяна строит вышку, чтобы достать плод,— это условным рефлексом не назовешь». Он признал, что у шимпанзе бывают «случаи образования знания, улавливания нормальной связи вещей», «зачатки конкретного мышления, которым мы орудуем».
На этом допущении Павлова (западные ученые формулировали его немного другими словами) и остановилась в период между мировыми войнами вся мировая приматология в той ее части, которая изучала интеллект приматов. Но тогда это была далеко не основная и не главная область исследований приматологов. Главным было использование их в качестве живых моделей для медицинских целей. Например, парижский Пастеровский институт в 1923 году организовал филиал в Гвинее, где испытывал на обезьянах вакцины против тропических болезней.
Колониальный проект
В 1927 году в СССР, в Сухуми, был организован обезьяний питомник, который входил в состав Института экспериментальной эндокринологии. Первоначально он замышлялся как центр акклиматизации и разведения обезьян, половые железы которых в дальнейшем можно было пересаживать людям для омоложения. Другим научным направлением исследований здесь была гибридизация человека и антропоидов. В это сейчас трудно поверить — именно такой пункт стоял в 1929 году в перспективном плане работ в Сухуми на ближайшие пять лет. Скрещивать тут человека и гориллу собирался профессор Илья Иванов, который вел подобные эксперименты с шимпанзе и местными жителями на гвинейской станции Института Пастера, пока колониальное правительство их не запретило.
Не состоялись они и в Сухуми, как не состоялось тут и омоложение людей половыми железами обезьян; в 1932 году питомник стал филиалом Всесоюзного института экспериментальной медицины, а обезьяны стали объектами экспериментов лаборатории эпидемиологии и паразитологии (потом лаборатории инфекционных болезней) ВИЭМ. Такая же картина наблюдалась и в других научных питомниках приматов Европы и США. Приматы поставлялись ученым Европы и США тысячами, в Сухуми поток приматов был не в пример скромнее в силу геополитических обстоятельств. Но и здесь к 1951 году в поисках вакцин против дифтерии, дизентерии, кори, столбняка, малярии, энцефалита было использовано 900 обезьян.
Как пишет профессор Дмитрий Михель из Саратовского госуниверситета, «приматология периода, предшествующего Второй мировой войне, выглядела как большой колониальный проект». Обезьяньи питомники требовали для опытов все новых и новых животных, приматы стали одним из ресурсов, как кофе, пряности, сахар, древесина ценных пород, целенаправленно извлекаемых правительствами ведущих западных стран из своих колоний. Работы Дмитрия Викторовича Михеля по истории приматологии в мире и в нашей стране доступны в интернете, понятны даже для неспециалистов, и, главное, в них история приматологии, которая, по сути, состоит из огромного количества нарративов, выстроена в единое целое.
Дальше — больше. Согласно принятой в 1964 году Хельсинкской декларации Всемирной медицинской ассоциации доклинические испытания лекарств на животных моделях стали обязательными. Многие кандидатные препараты испытывали на мышах, кроликах и других не столь дорогих, как приматы, млекопитающих. Но приматы были более предпочтительными лабораторными моделями из-за сходства с человеком менструального цикла, анатомии и физиологии молочной железы и репродуктивной системы в целом; из-за сходства органа зрения по некоторым уникальным особенностям (например, наличия желтого пятна); из-за сходства системы свертываемости крови и иммунной системы.
Обезьянья политика
Изучение приматов in situ, то есть непосредственно в среде их обитания, началось в 1930-е годы, но его расцвет приходится на послевоенный период, и акцент в приматологии смещается в эти годы в область этологии. Результаты исследований были без преувеличения ошеломительными: все (!) человекообразные обезьяны используют орудия труда, их отношение к смерти соплеменников сродни человеческому, а эмпатия (сочувствие ближнему, лежащее в основе морали) в их сообществах развита не менее, а в некоторых случаях даже сильнее, чем в человеческом обществе.
Само же общество приматов довольно сложно устроено и, главное, удивительно похоже на людское. Они ведут между собой войны, у них есть семейные узы, система обмена (примитивная торговля), они стремятся к власти, используя не столько грубую силу, сколько довольно изощренные приемы обмана соплеменников, включая взятки, а власть вожака в стае держится на искусно поддерживаемой системе противовесов между разными желаниями соплеменников. Тут уж приматологией заинтересовались социологи и политологи.
Последние в ином свете начали рассматривать казавшийся раньше просто забавным случай захвата власти в стае молодым амбициозным шимпанзе Майком, описанный в 1971 году британским приматологом Джейн Лавик-Гудолл. Майк стащил из лагеря ученых на берегу озера Танганьика пустые канистры из-под бензина и, оглушительно стуча одной об другую, явился к сородичам, требуя подчинения. Несмотря на то что пустозвон уступал вожакам племени силой и опытом, он довольно быстро стал вождем.
В 1982 году доктор Франс де Вааль из американского Национального центра исследования приматов опубликовал книгу «Политика у шимпанзе» («Chimpanzee Politics»). Книга была научно-популярной и рассчитана на неученую аудиторию, но в научных публикациях, рассчитанных на специалистов, политические технологии приматов изучаются весьма пристально. При этом кроме биологической здесь уже часто используют юридическую терминологию, например, когда говорят о принуждении смутьянов к правилам жизни в стае. А не так давно подсчитали, сколько «революционеров» нужно, чтобы создать партию, имеющую шанс свергнуть власть в стае. Оказалось, совсем немного — от трех до пяти. Словом, все как у людей.
Если кто-то еще сомневается в том, насколько серьезно нынешние политологи воспринимают политические технологии приматов, может почитать работы профессора Бориса Соломоновича Шалютина, нынешнего уполномоченного по правам человека в Курганской области. Они доступны в интернете и тоже весьма познавательны, особенно для политически озабоченных граждан.
Право быть людьми
С подачи приматологов в 2014 году НКО Nonhuman Rights Project (NhRP — «Проект по защите прав животных») подала от имени 24-летнего шимпанзе Томми иск в суд города Олбани, штат Нью-Йорк, против хозяина Томми некоего Патрика Лавери. Мистер Лавери держал 24-летнего Томми (шимпанзе живут до 40–50 лет) в сырой грязной клетке в темном сарае. Томми же (точнее, NhRP от его лица) требовал перевода в более человеческие условия, например в приют для приматов.
На суде показания под присягой давали баронесса Лавик-Гудолл, доктор де Вааль, директор Института приматов Киотского университета Тецуро Мацудзава, профессор Уильям Макгрю из университета Майами. Среди прочего они рассказали судье Карен Питерс, что к числу научно доказанных когнитивных характеристик и способностей обезьян можно отнести рабочую память, эпизодическую память, то есть наличие автобиографического «я», самосознание, самопознание, ментальное перемещение во времени, понимание причинно-следственных связей и многое другое. Тем не менее судья отказала в иске на том основании, что «в отличие от людей шимпанзе не имеют никаких юридических обязанностей и социальной ответственности и не могут быть привлечены к суду за свои действия».
Одновременно с иском Томми NhRP подала аналогичные судебные иски от лица глухого шимпанзе Кико из города Ниагара-Фолс, штат Нью-Йорк, и шимпанзе Геркулеса и Лео, на которых ученые из филиала Университета штата Нью-Йорк в городе Стоуни-Брук проводили научные эксперименты. В первом случае суд отклонил иск на основании того, что «даже человек не может воспользоваться предписанием habeas corpus для перемещения из места строгого заключения в другое место с гораздо большей свободой».
Однако в случае с Лео и Геркулесом апелляционный суд Манхэттена приказал руководству университета привести суду причины, почему шимпанзе не могут быть освобождены и отправлены в приют для обезьян. Этот документ был озаглавлен «Order to Show Cause & Writ of Habeas Corpus». Шум в СМИ поднялся такой, что судья задним числом вычеркнула от руки слова «предписание habeas corpus», потому что после этого любой адвокат мог в суде доказать, что шимпанзе являются полноправными юрлицами в соответствии со статьей 70 общего права США.
В конечном итоге вышестоящие судебные инстанции США отказали шимпанзе в праве быть людьми со всеми вытекающими из этого их правами. Но приматологи остаются при своем мнении. Их видение мира сформулировал Франс де Вааль в 2017 году в интервью Джону Ричардсону, исполнительному директору Blackstone Ranch Institute (оказывает финансовую и административную поддержку наиболее значимым социальным инновациям).
«По-моему,— сказал доктор Вааль,— мое послание адресовано тем, кто работает в области гуманитарных наук, психологии, социальных наук, бизнеса, философии и т. д., потому что они очень часто исходят из предположения, что человек является особым и несравнимым с другими видом, тогда как я думаю, что люди — это животные, и во многих отношениях мы действуем как животные. Даже в том, что нас больше всего впечатляет относительно нас самих, в морали и культуре, мы можем проводить параллели с другими видами. Мы все имеем общий эволюционный бэкграунд, и я хочу встряхнуть гуманитарные науки и антропологию, которые живут в иллюзорном, додарвиновском мире, который, на мой взгляд, более религиозный, чем научный. Я хочу, чтобы они поняли, что в основном (basically) мы животные».
Добавить к этому нечего. Разве что то, что после визита президента РАН в июле прошлого года в сочинский Институт медицинской приматологии было решено включить институт в программу РАН по нейронаукам и искусственному интеллекту.