СОЦИАЛЬНО-МЕДИЦИНСКАЯ СПРАВКА
Обычно их называют "немыми" или "глухонемыми". Но это неверно: людей, которые физически не могут говорить, очень немного. И люди ошибаются, когда называют так глухих и слабослышащих, которых только в Москве около 12 тыс., а в мире более 4 млн.
Так уж сложилось, что очень много глухих людей обитают на севере Московской области вокруг Сергиева Пасада. Разумеется, это явление объясняется не какими-то особыми природными обстоятельствами, но лишь прихотью властей, выбравших здешние края для организации интернатов, учебных заведений и мелкого производства для тех, кто плохо слышит или не слышит вовсе.
Выходя из интерната или спец-ПТУ, глухие, конечно же, не живут под Сергиевым все вместе. У каждого своя судьба, но они тянутся друг к другу и стараются селиться по соседству. Где больше, где меньше. В одной какой-нибудь деревеньке живут 2-3 семьи. В другой побольше. Но там, где для глухих есть специально организованная работа, где им выделили жилье, образуется свой, ни на что не похожий мир, со своими особыми отношениями.
Одним из таких уникальных мест является проселок Киновея, расположенный неподалеку от Сергиева Пасада, в котором глухие живут обособленной, компактной группой на одноименном полуострове, окруженном с трех сторон водами обширного пруда. Пруд называют Гефсиманским — на берегу его расположен Гефсиманский монастырь. построенный монахами Троице-Сергиевой Лавры в XIX веке. В середине XX века советская власть открыла тут спец-ПТУ и швейную фабрику для глухих. Так образовалась тут глухая община.
Мир глухих неоднороден. Есть абсолютно глухие. Им не помогают слуховые аппараты. Тем же, у кого сохранились хотя бы малейшие остатки слуха, (таких называют слабослышащими) аппарат, по меньшей мере, помогает ориентироваться в пространстве — определять источник звука, его направление. Особняком стоят люди, потерявшие слух в зрелом возрасте. Эти мучительно плохо приживаются к новой среде, трагически переносят свое несчастье.
Они живут в своем замкнутом, закрытом для посторонних мире. Внешний, наш мир, их не слышит, не понимает, не принимает, называя "глухонемыми". Хотя — они говорят, но только по-своему, о том, что переживают, что чувствуют сердцем.
Когда поднимаешься на колокольню Троице-Сергиевской Лавры, то сначала видишь макушки храмов и крышу трапезной, многогранник стен и идущих к воротам богомольцев. Потом центр города с темной полоской железной дороги на северо-востоке и трубы машиностроительного завода. Поднимешься еще выше, ярус за ярусом, и открываются взору уже беспредельные дали. Там за железной дорогой, где кончаются деревянные городские домики в дымке различимы два монастыря — Гефсиманский и Черниговский, пред ними огромный пруд и маленькая церквушка в обрамлении нескольких домиков, как-будто плывущая по воде — это остров Киновея.
На самом деле Киновея полуостров — с севера, юга и востока его омывают волны Гефсиманского пруда, но местные жители называют Киновею островом, потому что от материка отделяет ее высокий холм.
Жарким июльским днем некий путешественник шел от станции Сергиев Посад к Гефсиманскому скиту, не зная толком дороги. Сначала по узкой тропинке вдоль огромного, фыркающего и плескающегося людьми пруда, потом по дороге, прокопанной сквозь высокий холм. Навстречу ему попалась пожилая женщина, погонявшая козу. Простите, я правильно иду в скит? — спросил путешественник. Но ответа не получил. Женщина прошла мимо и даже бровью не повела. Впереди показалась другая женщина с большой сумкой в руке. Но и она ничего не ответила, только улыбнулась и прошла мимо. Путешественника охватило легкое беспокойство. "Что за черт?" — удивился он, оглядываясь по сторонам в поисках помощи. На крыльце соседнего дома курил, уставившись в пространство мужик. Но и он ничего не ответил. Медленно докурил сигарету плюнул на окурок и молча ушел в дом...
Здесь одни глухонемые живут, — услышал вдруг человеческий голос за своей спиной путешественник.
— Как немые? Что, в каждом доме?
— Они здесь на фабрике инвалидов работают: матрацы, одеяла да телогрейки шьют, вот и поселили всех вместе.
— Что за место то такое?
— Киновея называется.
Место-то это всегда не простым считалось, самым тихим в окрестностях Сергиева-Посада. Лес был густой, холмы да овраги. Императрица Анна построила здесь когда-то летний дворец для гуляний. Но не долго он простоял — сгорел. Не вынесла здешняя земля шума. В поисках безмолвия пришли сюда в начале прошлого века монахи из Лавры, скит построили, а потом рядом храм пещерный в земле вырыли.В 1905 году сам Император приезжал к ним исповедоваться. После революции большевики монахов выгнали, но тишины этого места не смогли нарушить. Краеведы поговаривают, что вроде бы в двадцатые годы стали собирать здесь увечных людей, в том числе и глухих, потом организовали для них швейно-закроечное ПТУ в Гефсиманском скиту, а после и фабрику швейную открыли рядом — на рКиновее в бывшей церкви, а глухих рабочих для удобства вокруг поселили. О том как поселились здесь глухие, помнят еще самые древние старики и старухи, но их рассказов уже никто не слушает, и память о приходе на остров глухих умирает вместе с ними.
Над Киновеей встает солнце. Кричат петухи, но об их крике первом, втором, третьем...здесь знают не многие. Как и о будильниках. Люди просыпаются сами по многолетней привычке ложиться и вставать в одно и тоже время. Летом еще и солнце помогает. Раньше когда привычки такой не было, за час до начала работы во всем поселке одновременно включали свет.
Первой на острове просыпается Наталья — она одна из старейших жительниц острова. В начале 60-х приехала сюда из Мытищ. Тогда, как раз швейная фабрика расширялась и для нее — глухой — наконец-то нашлась работа. Нехитрая работа, не сильно денежная, но человек с измальства к судьбе покорный, она и этому была рада. И так вот несет Наталья свою одинокую ношу, мучаясь старческой бессонницей, которая поднимает ее ни свет, ни заря (в пять утра) на ноги.
Приберет постель, чайник ставит. У Натальи две смежные комнатки в одноэтажной фабричной общаге. Первая почти вся завалена книгами из фабричной библиотечки, хотя какая из нее книгочея? Ни читать, ни считать она не умеет, даже не знает точно сколько ей лет. Но когда из-за нужды фабричное руководство отдавало библиотечную комнатенку под кооперативный склад, забрала она книжки к себе — пожалела. И они делят с нею теперь убогую крышу.
Сама Наталья живет во второй комнате. Что ее окружает? Скудная, но трогательная краса: вот сама она — юная на фотографиях, похожих на самодельные открытки с голубками "Люби меня, как я тебя", вот — елочная мишура неизвестно с какого нового года. Вот — икона Богородицы в Красном углу и черный ангел, расправивший златые крылья под иконой. Ангел Печали, вырезанный из глянцевой журнальной картинки.
А удобства житейские... Да уж какие там удобства! Стол, шкафчик, кровать с кучей подушек и подушечек водрузившись среди, которых она обычно смотрит казенный "Рекорд".
Звук у телевизора пропал еще пять лет назад, но фабричные электрики чинить отказались — зачем глухой звук? Наталья обижается, ведь гости приходят и вполне слышащие тоже (на фабрике большинство рабочих — обычные люди), а тут немой телевизор... Сама она смотрит в телевизоре все подряд — и новости, и фильмы, и съезды. Правда, из-за недуга своего и неграмотности не отличает она президента от спикера.
Солнце, которому, как и Наталье, нет дела до мирской суеты, продолжает свой путь. Просыпается Киновея. Апрельский ветер несет облака над ее шиферными крышами и маленькими огородиками, над проложенными по топям слегами. Скрипят на разные голоса отворяемые двери. Бегают утки и куры. Собак здесь, кстати, почти не держат — хозяева лай все равно не услышат, зато много в домах кошек.
На крыльцо маленького домика, с кривой асбоцементной трубой и облупленной терраской без стекол выходит огромный, похожий на батон варенной колбасы кот. Это зверь Дарьи и Григория Егоровых. Клички у него нет. Хозяева подзывают его негромким криком: "Кы-ы-ы-ы". Соседи кличут просто — Гришкин-кот. Кроме кота у Дарьи с Григорием живет коза, тоже безымянная. Молоко пьют сами и возят сыну, который, кстати, прекрасно слышит. Сын живет с семьей совсем рядом — на станции Хотьково.
Дарья и Григорий познакомились на фабрике в начале 60-х. тогда же, когда туда приехала Наталья. Григорий грузчиком работал, среди грузчиков он один не слышал, таскал тюки с телогрейками, выпивал, как водится. Дарья девушка была красивая, все мужики заглядывались. Бывало и приставали.
Тоскливое это, должно быть, чувство — беспомощность немоты. Ее грубо зажимали где-нибудь в подсобке, зная заведомо: девка глухонемая позвать на помощь не может. Но кто же поймет ее, кто заступится? Григорий понял — родственная душа. Увидел, вступился, раскидал ухажеров, да так, что дело чуть до суда не дошло.
С тех пор у них и началось. Год ухаживал, а потом свадьба. Позвали и "своих" и "чужих" — сидели вместе за одними столами, поставленными прямо на улице, вместе и радовались. И было на этой свадьбе кому прокричать "горько!", только вот молодые не слышали.
Сейчас уж тем гостям за 50. Многие уехали с Киновеи, семьями обзавелись, квартиры в центре Посада получили. Да и сейчас продолжают уезжать. Пустеет фабрика, молодые не приходят — зарплата маленькая. Одни старики остались, кто еще на острове живет, кто из города на автобусе приезжает на работу. Дарья и Григорий тоже подумывали уехать, но вот хозяйство жалко, да и прижились, срослись с островом.
Любят они вечерами посидеть вдвоем, помолчать. Григорий запотевшую бутылку белой достанет, нальет себе и Дарье. Выпьют они, замашут руками про козу, хозяйство, сына, соседей, про фабрику свою.
Тут надо заметить, что язык, на котором ведут они свою бесхитростную беседу выдумали испанские монахи в XVII . А в России ему начали обучать с XIX века "для привития правильного понятия о вере". С тех пор язык конечно менялся. Появилась даже его международная модификация — "Жестино". Но это "Жестино" тоже, что эсперанто для слышащих. Дарья и Григорий, как и соседи их о таком и не ведают.
Зайдет сосед Василий, говорят по-русски. Только жестами. А жесты эти достаточно просты. Например, пальцем на себя, пальцем на другого человека, ладонь на сердце — Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. Выставить вперед кулак правой руки и качнуть им несколько раз им влево — ПИВА НАЛЕЙ.
Сосед Василий, человек грамотный, газету "Труд" выписывает, в Москву часто ездит. Бывает, что и на Площадь революции заходит, где у бывшего памятника большевику Якову Свердлову (в обиходе "Яшка") знаменитый "глухой телеграф" — собрание глухих со всей страны. Его рассказы о столичной "глухой" жизни слушают (точнее, смотрят) с особым интересом. Жизнь у городских глухих другая, не такая как у киновейских. Более "шумная".
— Мы-то тут, как у Христа за пазухой! — говорит соседям Василий, — В Москве — не жизнь...
Под этот горестный вздох и расходятся — завтра на работу. Григорий все еще грузчик, хоть здоровье уже не то. А Дарья матрацы шьет и ватой набивает вместе с Натальей и еще тремя женщинами. Матрацы официально зовутся пестротканными, но если честно, то просто полосатые.
Тихо в матрацном цеху, пахнет новым полотном. Набивают матрацы в ручную, потом сшивают и расправляют вату стальной огромной спицей, после этого на ткани остаются небольшие дырочки. Матрац встряхивают — дырочки исчезают.
Мастера на фабрике все слышащие, языку жестов научились от рабочих, а как иначе объяснишься. Был на фабрике переводчик, да умер недавно, нового не присылают: в городах и то не хватает. Кто посторонний придет, так просто беда.
Мастера к глухим, как к детям, относятся с добротой с терпением, да и бесполезно злиться на них, кричать. Они и вправду как дети — многого понять не в силах. Начнет мастер работников отчитывать, а они только беспомощно хлопают глазами.
В швейном цехе стрекочут машинки, простроченные навылет телогрейки валятся на пол, как скошенная пулеметной очередью пехота. Хромой мальчишка ловко собирает их в кучи и связывает веревкой по 3 штуки. За дальней от входа машинкой сгорбилась совсем еще молоденькая женщина, плечи ее напряжены, темные волосы убраны цветастым платочком. Когда своевольная прядка вдруг выбьется, опустится на висок, она на секунду оторвет правую руку от шитья, бегущего под иглу, и поправит волосы быстрым жестом.
Петровна, старший мастер, кричит от двери: "Катенька!" Потом спохватывается и идет к девушке трогает ее за плечо. "Муж приехал",— говорит она и показывает те же слова жестами. Катенька совсем не слышит, но говорит неплохо, слегка растягивая слова. Она вскакивает, поправляет косынку и стремительно выходит на улицу. Потом через двор к проходной, мимо плотного с багровым лицом сторожа и стайки беспородных собак за ограду фабрики.
Катенькин муж Андрей — шофер, слух у него был потерян частично, и он, слава Богу, вылечился. А было время — маялся. Ему, как ни кому другому, понятно, каково быть глухим. С Катенькой он познакомился (еще, когда был болен) на танцах в Посаде (глухие воспринимают ритм по вибрации пола и воздуха). Потом случайно оказались вместе в санатории ВОГ в Лазаревском. Да впрочем бывает ли такое случайно?
Живут они на Киновее в общежитии в двух комнатах с пятилетней дочкой, унаследовавшей недуг матери. Дома у Катеньки, тоже есть швейная машинка, с ее помощью Катенька обшивает семью. Андрей сделал дверной звонок с лампочкой, чтобы видно было. В город переезжать собираются. По правде сказать ни Катенька, ни Андрей даже и подумать не могли, что будут жить на Киновее. Да и не жили бы никогда, если бы не Катенькин старший брат Александр.
— Сашка то? Он у нас... — и Катенька показывает пальцем на голову. — Когда родители умерли, пошел работать на фабрику в ткацкий цех. Там и последний слух потерял — шумно очень, станки гремят оглушающе. В общагу переехал, у нас квартира была в Посаде. Я тогда в школе еще училась. Жена у него была, Лена. Ее пять лет назад машина задавила. Пошла в город в магазин, а тут грузовик сигналит, а она же глухая — ни о гудке, ни о реве мотора не ведала...
Едва узнала сестра о Сашином несчастье, решила на Киновею переехать, за братом смотреть. Она тогда только за муж вышла, так и Андрея с собой перетащила.
После похорон всего два месяца Саша на фабрике проработал, бросил, ушел из общежития. Построил себе сарай, печку буржуйку туда втащил. Сидит целыми днями — пишет маслом на картонках, которые добывает в столярной мастерской при фабрике.
На картинах, хотя и с трудом, узнается Киновея: покосившиеся дома, по небу летают гуси, на заборах жирные коты, и почти всегда — церковные луковки и кресты. На фоне местных пейзажей разворачиваются бесхитростные сюжеты. Вот два мужичка на берегу Гефсиманского пруда рыбачат, рядом