В ГМИИ имени Пушкина открылась выставка "Зримый образ и скрытый смысл". Имеются в виду "Аллегории и эмблематика в голландской и фламандской живописи второй половины XVI-XVII века". Постичь скрытый смысл намерений музейщиков пыталась ВИКТОРИЯ Ъ-МУСВИК.
Действительно, все, как и обещано: в Белом зале и на колоннаде повесили около 80 картин голландских и фламандских мастеров. Полотна давно известные, в основном из коллекции самого ГМИИ. Пяток картин прибыл из Серпуховского историко-художественного музея. Развешаны они, правда, непривычным образом, не по нормальной для историка искусства традиции показывать отдельно голландцев и фламандцев — рядом с "Вакханалией" Питера Пауэла Рубенса можно увидеть аскетичные полотна малых голландцев.
Логика организаторов становится понятной при прочтении развернутых пояснений, расположенных рядом с каждой картиной. Полотна разбиты на группы по некоторым ключевым для эпохи символическим образам. Помещенные рядом описания призваны открыть аллегорические смыслы и символические подтексты, которые современным зрителям давно уже непонятны, а то и изменились на прямо противоположные. Так, например, та же "Вакханалия" не бичует пороки невоздержанности и распутства, а, напротив, задумана как сложная аллегория гармонии земной и небесной жизни. Изображение вишен в руках у ребенка на "Портрете девочки" Изака Класа ван Сваненборга — это христианские аллюзии (Христа в нидерландской традиции часто изображали с вишнями в руках), а собака, прыгающая у ее ног,— символ воспитания ребенка.
Пять столетий назад весь мир представлялся великой Книгой Бытия, в которой все, от самой малой былинки до самой сложной философской идеи, связано воедино. Зрительные образы можно было прочитать, а слова или звуки музыкального произведения — увидеть. Телесность оборачивалась духовностью, поэтому столь часто на картинах эпохи обнаженная женщина символизирует какую-нибудь сложную философскую идею, а задрапированная фигура, наоборот, обозначает плотскую любовь. В этом мире Творец разбросал приметы и подобия, символы и аллегории, постоянно напоминая о своем присутствии. Прочесть и узреть их старались не только живописцы, но и авторы литературных текстов и всевозможных мифографий, иконографий, эмблематик. Позже, в эпоху барокко, от ощущения связанности всего со всем не остается и следа. Это хорошо видно и на выставке, на полотнах конца XVII века, где от былой сложности смыслов остаются лишь жалкие осколки. И особенно хорошо — во всякого рода привычных нам эволюционных схемках и научных табличках, где маньеризм следует за Ренессансом, а барокко — за маньеризмом, где все разложено по полочкам и нет места никакой мистике.
Все это так. Однако сама выставка в ГМИИ вызывает странное ощущение. Главной ее задачей заявлялось "исследование эмблематического аспекта художественной культуры", которое впервые в России будет осуществлено "методами музейной экспозиции" — так заявлено в описании. Стремление снять наслоения, привнесенные в трактовку сюжетов живописи XVI-XVII веков поздними толкованиями, заставить зрителя надеть иную, нежели привычная, историческую оптику весьма похвально. Но вот показано все это бессистемно, а временами и откровенно скучно. Новые толкования скрытых смыслов, непривычные идеи перемежаются какой-то псевдонаучной заумью, повторами давно известных идей и привычными рассуждениями о силе мазка и композиции полотна.
Не вполне понятно, кому эти рассуждения предназначены. Если простому зрителю, то стоило бы, наверное, для начала растолковать ему самые простые вещи: что вот, мол, это не просто явление нидерландской и фламандской живописи, но общеевропейская тенденция. Кое-где вскользь и как бы со снисходительностью к зрительскому невежеству упомянута "Эмблематика" Альциата, хотя только спецы знают, что этот самый Альциат в середине XVI века и придумал эмблематику как таковую. Если же специалисту, то уж слишком много в пояснительных текстах неточностей и странных недомолвок. Зачем, например, приводить рассуждение позднего нидерландского автора о "застывшем смысле" в картине, если слова Плутарха о говорящей картине и застывшем стихотворении не цитировал в XVI веке только ленивый? На фоне всего виденного в европейских музеях и опубликованного за последние десятилетия по данной теме выставка кажется, к сожалению, безнадежно выпавшей из контекста. Как будто на захватывающий и непривычный материал нам предлагают смотреть сквозь запыленные очки, которые не носят уже лет пятьдесят.