В пятницу после заседания рабочей группы по присоединению России к ВТО в Женеве глава российской делегации, замминистра экономического развития и торговли МАКСИМ МЕДВЕДКОВ в интервью корреспонденту Ъ ИГОРЮ Ъ-СЕДЫХ заявил, что при всех сложностях завершить переговоры о вступлении в эту организацию до конца 2004 года, но никак не раньше, вполне возможно.
— На заседании рабочей группы была острая полемика вокруг российских квот на импорт мясопродуктов, ряд представителей выступили с очень жесткими заявлениями. Чем это может быть чревато для России?
— С нами все будет хорошо, народ будет накормлен, напоен и сыт. Проблема вот в чем: когда мы вводим ограничения на импорт, мы должны распределить эти ограничения таким образом, чтобы они а) предусматривали, если это необходимо, страновые квоты для основных импортеров и б) базировались на определенном временном периоде, который отражал бы историю торговли этим товаром. Мы пришли к выводу, что должны брать за основу для исторического периода 1999-2001 годы. Этот период был максимально очищен от всяких прочих факторов вроде 1998 года, когда у нас начинались торговые войны. Мы учитывали мнение основных поставщиков: США — мы можем говорить, они плохие там или хорошие,— были всегда основными поставщиками птицы, причем еще в советское время, а ЕС всегда был основным поставщиком свинины и говядины. Но в последний год у нас на рынке появились бразильские партнеры из-за того, что курицу американскую закрыли по ветеринарным соображениям, и тут возникает непонимание: а что такое исторический период? Вот у меня к вам вопрос как к здравомыслящему человеку: это два года или десять?
— Десять.
— Или по крайней мере три из этих десяти, которые отражают торговлю. Сейчас нас поддерживают страны, на долю которых приходится 85% поставок, а 15% не поддерживают. Это Бразилия, Аргентина и Австралия. Я бы на их месте, возможно, делал то же самое. Бразильцы очень резко выступили. Мы им объяснили, что соблюдаем правила определения квот.
— Бразилия осталась в меньшинстве?
— Мы с бразильскими коллегами работаем и сделаем максимум того, что можем.
— Не связано ли это с ситуацией в торговле с Бразилией, где у России большой дефицит?
— Действительно, у нас дефицит в миллиард долларов: мы покупаем у них на миллиард триста миллионов, а продаем на триста миллионов.
— Есть продвижение на двусторонних переговорах?
— Мы всегда двигаемся, но с разной скоростью.
— В чем главные противоречия?
— С Евросоюзом это самолеты, автомобили, энергетика, сельское хозяйство, телекоммуникации, финансовые услуги. С США — финансовые услуги, сельское хозяйство, самолеты, наконец, та же энергетика, но в существенно меньшей степени.
— Ваш шеф Герман Греф заявил после переговоров в Брюсселе, что заложены основы для достижения договоренности по проблематике ВТО в мае. Что это за основы? Ведь фактически все осталось как было: они хотят одного, а мы другого. Они что, перестали добиваться открытого доступа на рынки автомобилей и самолетов?
— Не перестали.
— Так как же достичь компромисса?
— Для каждого товара и для каждой услуги он будет разным. Мы исходим из мобильности, из нашей готовности идти на компромиссы до тех пор, пока эти компромиссы не угрожают интересам российской экономики. Они это тоже прекрасно понимают после того, как мы обменялись мнениями, статистической информацией и прочими вещами. Ведь на самом деле, если мы сделаем пошлины на автомобили нулевыми, то можно сказать, у нас через три-четыре года не будет автомобильной промышленности. В ней заняты миллионы людей, нам надо будет искать им другое место. Им это тоже на самом деле не нужно: города целые будут стоять, миллионы потребителей потеряны.
— Тем не менее западные партнеры жестко добиваются нулевого уровня пошлин на самолеты. Насколько реально здесь достижение компромисса?
— Этот вопрос действительно очень сложный. Совершенно очевидно, что нулевой уровень пошлин означает немедленную смерть для авиапрома, и мы пытаемся найти такое глобальное решение, которое позволило бы российской промышленности начать подъем и по меньшей мере выйти из кризиса, который она все еще переживает. Но в то же время нужно найти такие условия, которые не создадут дополнительные тяготы для потребителей самолетов, то есть авиакомпаний, равно как и для западных производителей самолетов. Надо искать баланс, который обеспечивает наши экономические интересы, а с другой стороны, сохраняет их коммерческий интерес, по крайней мере не ухудшает существенно.
— В чем он будет заключаться?
— Не знаю.
— Насколько известно, не менее сложная ситуация возникла вокруг газоемкого производства удобрений, и ему также грозит остановка в случае удорожания газа. На какие уступки вы готовы пойти?
— Мы не можем пойти на договоренности, которые приведут к закрытию городов или предприятий. Мы с самого начала говорили, что этого не будет.
— Насколько можно судить, самый трудный вопрос — это двойные цены на энергоносители. Возможен ли здесь компромисс в принципе?
— Серьезные контуры договоренности пока не вырисовываются. Мы сейчас завершаем вместе с нашими коллегами проработку юридических аспектов этой проблемы. Наш тезис — все, что от нас требуют, не соответствует общепринятым нормам ВТО. У наших коллег другая точка зрения. И задача состоит в том, чтобы выяснить, кто не прав. Мы сидим с юристами с обеих сторон. Важно понять, имеет ли их требование под собой правовое основание с точки зрения ВТО или это скорее экономическое желание без всяких правовых оснований. Такая дискуссия нужна. Потом мы очень много работали над выяснением, как же система регулирования ценообразования на газ действует в России для добычи, для транспортировки, для конечных потребителей, для независимых потребителей. С виду легко, но на самом деле там возникает масса сложных вопросов, где нам нужно понять друг друга. Эту работу мы тоже проводим сейчас. Ну, а потом мы посмотрим результаты, и, я думаю, у нас вырисуется какая-то формула решения, но какой она будет — я не знаю.
— Насколько реально достичь договоренности в мае, как обещал Герман Греф?
— Раз руководитель считает, что это можно, мы с нашими коллегами из Комиссии ЕС делаем все возможное, чтобы эту задачу выполнить. Но вместе с тем мы отдаем себе отчет в том, что стопроцентной гарантии, конечно, быть не может, потому что вопрос сложный и по мере того, как мы решаем более простые, вес сложных вопросов увеличивается.
— Президент Владимир Путин и вице-премьер Алексей Кудрин уже назвали 2004 год как дату вступления России в ВТО. Между тем в ВТО напоминают, что в прошлом году попытка ускорения процедуры приема — например, приезд в ВТО Алексея Кудрина — привела лишь к росту требований и нажиму в расчете на уступки России ради выполнения поставленного срока.
— Ну, и в чем мы уступили?
— Но сроки оказались невыполненными. Это инфляция обещаний, возникает вопрос, насколько целесообразны такие публичные заявления?
— Дело не в заявлениях с постановкой сроков. Во-первых, председатель рабочей группы дал высокую оценку достигнутому прогрессу. Во-вторых, нами сроки вступления назывались в том смысле, что есть оптимистический сценарий, но это не значит, что это будет выполнено. Почему важно иметь какие-то ориентиры? Потому что российский бизнес должен по возможности заранее знать, когда он сможет пользоваться теми правами, которые нам предоставляет ВТО, и когда возникнут некоторые обязательства. Ведь будет большой ошибкой, если мы скажем: мы сегодня завершили переговоры, и завтра, извините, мужики, вступаем, а потому давайте-ка становитесь под ружье. Это неправильно, так ведь? Поскольку у нас открытый диалог с обществом, мы говорим, что вот, возможно так, но раньше не будет точно. Вот я вам могу точно сказать, что раньше 31 декабря 2004 года Россия к ВТО не присоединится. Но завершить переговоры в 2004 году возможно.