К столетию Джорджа Баланчина Большой театр готовит программу из его балетов. "Агон" Стравинского, "Тарантеллу" и па-де-де Чайковского в Москву переносит Джон Клиффорд. Один из любимых танцовщиков Джорджа Баланчина дает в Большом "баланчинский класс", чтобы подготовить русских артистов к стилю хореографа. После этого поучительного урока ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА накинулась с расспросами на ДЖОНА КЛИФФОРДА.
— Когда Баланчин приезжал в Москву в начале 60-х, артисты Большого были потрясены тем, что он давал класс без музыки, под щелчки пальцев.
— Пианист все-таки был, просто Баланчин давал задания, которые не совпадали по метрике с музыкой: скажем, музыкальный размер четыре счета, а мы делаем на три или на пять, чтобы не быть рабами музыки. Баланчин говорил, чтобы мы спокойно считали про себя, не обращая внимания на звук. Ведь, в отличие от других хореографов, он ставил не по звуку, а по нотам. В "Агоне", например, первый счет — просто тишина, звуков нет, а у танцовщиков есть движения на эту тишину.
— В России артисты воспринимают класс как подсобные упражнения, чтобы разогреть тело для настоящей работы.
— Это не класс Баланчина, конечно. Классы Баланчина всегда были для того, чтобы улучшить технику и ментальные возможности артиста. И это никогда не было скучно.
— Можно было прогуливать его класс?
— Почему нет? Но только дураки прогуливали. Не буду называть фамилии, среди них были очень известные танцовщики. Баланчин всерьез не обращал на это внимания, они просто не получали свои роли — и все. Он считал, что его класс запомнится даже больше, чем его балеты.
— Изменился ли баланчинский класс после его смерти?
— Сейчас много танцовщиков последнего поколения Баланчина дают его класс. Но последние два года своей жизни Баланчин был уже не тот. Он плохо себя чувствовал, у него спина болела, колено болело. Он был нетерпелив, классы его стали быстрее. Для меня это нетипичный Баланчин; в это время он уже немножко сошел с ума, так скажем.
— Как вы попали в труппу Баланчина?
— Из-за Майи Плисецкой. Мне было восемнадцать, я жил в Лос-Анджелесе, учился пению, танцам, актерскому мастерству и мечтал работать на Бродвее, балет мне казался слишком серьезным. И вдруг приехал на гастроли Большой, и я увидел, как раскованно и с каким удовольствием танцует Майя Плисецкая. Антон Долин (знаменитый танцовщик, начинал еще в "Русских сезонах" Дягилева.—Ъ) привел меня в класс Большого театра. Его давала Майя Плисецкая, я ей почему-то понравился, она оставляла меня после класса — делала замечания. И я тогда подумал: может, я действительно смогу быть балетным все-таки? Поехал в Нью-Йорк и пошел к Баланчину.
Когда я уже работал в New-York City Ballet, Большой опять приехал, и я опять стал ходить к русским на класс. И когда вернулся в класс Баланчина, все надо мной издевались: у меня были движения, манеры как у Плисецкой. Баланчина это забавляло. Потому что ему очень нравилась Плисецкая. Он говорил: "Она замечательная танцовщица, но она не мой тип женщины". Наверное, ее было слишком много для него.
— А какой "тип женщины" нравился Баланчину?
— Он Пигмалион! Он находил красивых, молодых, обязательно талантливых. Ходил завороженный. Делал их балеринами. Потом влюблялся. И женился. Но когда женился, они уже были "сделанными", не нуждались в нем и теряли для него интерес. И он начинал искать в классе новых девчонок.
— А что же жены?
— Было несколько девочек: Аллегра Кент, Дайана Адамс, последняя — Сьюзен Фаррелл, на которых он хотел бы, но не мог жениться из-за того, что был женат. Он никогда не оставлял своих жен, потому что был джентльменом. Но жены понимали, что Баланчин необычный человек. И были умны настолько, чтобы, заметив его очередную влюбленность, вовремя сказать ему: хорошо, Джордж, давай. И поэтому до самого конца жизни он делал новые балеты.
— Говорят, Баланчин часто приглашал своих артистов поужинать запросто?
— Я каждый вечер с ним ужинал, особенно после того, как Сьюзен ушла из труппы. Ему просто было очень одиноко. После спектакля он приходил в гримерку: "Клиффорд, пошли ужинать". И все мальчики смотрели так: э-э-э...
— Они думали, что Баланчин поменял ориентацию?
— Я сам один вечер стал беспокоиться... Нет-нет, шучу. Не хочу, чтобы меня неправильно поняли, он был мне как отец в каком-то фигуральном смысле.
— Баланчин ценил вас как танцовщика?
— Я у него станцевал сорок пять балетов, шесть он поставил специально для меня. Мы с Сарой Лиланд даже открывали первый фестиваль Стравинского. Тогда для Баланчина было очень трудное время. Сьюзен Фаррелл ушла из труппы и вышла замуж, сердце его было разбито, за два года он не поставил ничего великого. А в труппу вернулся Джером Роббинс, его балеты шли с колоссальным успехом, и критики начали писать, что Баланчин постарел, может, ему пора освободить место для Роббинса. И все очень напряженно ждали фестиваля: что же будет? И тут в первой же программе три шедевра! Мы Баланчина выпихнули перед занавесом, зал встал, все так орали! Баланчин был доволен, как кошка, только что не облизывался. Он так искоса поглядывал и говорил: "Кто такой Роббинс? Где этот Джером?" И дальше — больше! Восемь полных вечеров, тридцать пять новых постановок! Нью-Йорк тогда сошел с ума! Я готов плакать, когда это вспоминаю.