концерт классика
В Большом зале консерватории состоялся первый в этом зале сольный концерт Максима Венгерова. В сонатах Баха, Брамса и Бетховена скрипачу партнерствовал пианист Фазиль Сай, что доставило ВАРВАРЕ Ъ-ТУРОВОЙ немало удовольствия.
Одним из самых распространенных заблуждений публики является уверенность в том, что в камерной музыке главный тот, кто играет "мотивчик". Возможно, в виртуозных пьесах, где от рояля требуется лишь дать сильную долю, чтобы солист не запутался в пассажах, это и так. Но только не в сонатах Брамса и Бетховена.
Оба композитора прекрасно играли на клавире, много писали для этого инструмента и уж точно не имели в виду, что пианист должен лишь подыгрывать скрипачу. Однако, играя со звездой уровня Максима Венгерова, необходимо не только находиться на должном техническом уровне, но еще и умело скрывать это от солиста. Турецкий пианист Фазиль Сай достиг виртуозного мастерства и в том и в другом. Даже во время оваций публики он скромно стоял за роялем, аплодируя господину Венгерову. Отчасти это объяснимо, ведь Максим Венгеров несравнимо известнее Фазиля Сая, и публика, заполнившая даже проходы Большого зала, шла именно на скрипача.
Слушательская любовь к Максиму Венгерову вполне объяснима. Причем дело не только в сентиментальных воспоминаниях о кудрявом вундеркинде. И даже не в том, что на афишах его принято называть не иначе как "самый высокооплачиваемый скрипач в мире". Он заставляет публику улыбнуться умопомрачительным гримасам, которые давно стали частью его сценического образа, умилиться разговорам со сцены о "той энергии, которую мы от вас получаем" и в очередной раз поразиться реактивной скорости и качеству его игры. Его концерты — находка для тех, кто давно хотел начать слушать классическую музыку. Может показаться, что он слишком много выпендривается, корчит рожи, подгибает ножки, вертит головой, что самую разную музыку он играет примерно одинаково — быстро и весело. Но будьте уверены, что бы ни сыграл Максим Венгеров — скучно не будет точно.
В этом смысле первый сольный московский концерт скрипача можно считать его безусловной победой. Поставив в программу самую грустную — Первую сонату Баха, самую лирическую — Вторую сонату Брамса и самую грандиозную — Крейцерову сонату Бетховена, он дал публике возможность услышать все свои лучшие качества. Замечательный, наполненный, густой звук в кантилене, огонь и азарт, которые, как в охотничьей собаке, почувствовавшей лисью нору, просыпаются в нем, как только начинаются виртуозные пассажи. И, конечно, способность из всего устроить шоу, иногда сатирическое, но от этого не менее эффектное. Это было мало уместным в сонате Баха, но в сонате Брамса скрипач вел себя сдержаннее, вследствие чего она и стала самым удачным номером концерта.
Сыграв нежно, мягко, без привычных уху штампов, скрипач удержался на тонкой грани между нервозными псевдоромантическими "заламываниями рук" и сухим академизмом. Соната получилась живой, уютной и трогательной. Если у Максима Венгерова и возникали кое-где сомнительные с точки зрения вкуса интонации, их выравнивал Фазиль Сай аристократичным и благородным, хоть порой чересчур сглаженным звуком. Поначалу казалось, что пианист играет слишком тихо. Но позже выяснилось, что это скорее концепция "нежного Брамса", чем недостаток фортепианной игры. В Бетховене пианист заиграл таким четким, ясным, выпуклым звуком, что стал, безусловно, главным героем.
Конечно, Максим Венгеров не стал играть менее ярко. Скорее наоборот — сложнейшую сонату венского классика скрипач бесконечными ужимками и акцентами превратил в развеселый галопчик. И только по-хорошему старомодная и бездонная игра Фазиля Сая не дала сонате Бетховена вмиг превратиться в "Чардаш" Монти. Тем более что подобную нетленку, "Венгерский танец" Брамса, скрипач сыграл на бис в манере первоклассной ресторанной игры, на сей раз абсолютно уместной.
Надо заметить, что помимо достоинств обоих музыкантов этот концерт стал еще и вечером удивительного, редкого, совершенного камерного ансамбля. Господа Венгеров и Сай не только играли идеально вместе с точки зрения темпов и динамики. Скрипач яркостью, а пианист полутонами, они как бы дополняли друг друга, вместе складывая музыку, как кусочки паззла, в одно яркое и пестрое целое.