После очередного погружения в современное модное кино, суматошное, заштампованное, несмотря на показную радикальность, излишне кровавое, бездумно наркотизированное, душа отдыхает на кино давнишнем, старомодном, самом что ни на есть банальном для своего времени, но обретающем ностальгическую прелесть по прошествии тридцати-сорока лет. В первую очередь это относится к тому французскому кинематографу, который молодые волки "новой волны" прозвали "папиным", картонным, мертворожденным. В свое время они были правы. Но теперь эксцессы самозваных наследников "новой волны" настолько невыносимы, что простое человеческое счастье доставляет просмотр хотя бы "Обезьяны зимой" (Un singe en hiver, 1962 ***) Анри Вернея. Верней, урожденный Ашот Малакян, образцовый (в лучшем смысле слова) ремесленник "папиного кино". Всю жизнь он обслуживал выдающихся актеров — от великого комика Фернанделя до звезды 1970-х, быстро спалившего себя наркотиками самоубийцы Патрика Деваэра, грамотно переносил на экран конструкции опытных сценаристов. У Анри Вернея не было выраженной индивидуальности, но он точно чувствовал законы жанрового кино, уважал зрителя, которого считал сентиментальным, приверженным стереотипам обывателем, но вовсе не идиотом, готовым схавать что угодно. Достаточно сказать, что именно Верней поставил два классических черных фильма на французский лад: "Мелодию из подвала" (Melodie en sous-sol, 1964) и "Клан сицилийцев" (Le Clan des Siciliens, 1969), а также "Змея" (Le Serpent, 1973) — образцовый триллер об инфернальном кагэбэшнике, перебежчике и двойном агенте. В "Обезьяне зимой" режиссер сделал, как кажется сейчас, беспроигрышную ставку на актерский дуэт Жана Габена и Жан-Поля Бельмондо. Между тем в 1963 году этот дуэт имел символический, почти революционный смысл. Жан Габен, игравший бунтарей в фильмах "поэтического реализма" 1930-х, стал к 1960-м символом ретроградства и буржуазного кино. Проще говоря, в 1930-х играл дезертиров, в 1950-х — охранителей. Бельмондо же еще не ассоциировался с коммерческим кино, а, напротив, был эмблемой "новой волны", бандитом-анархистом Мишелем Пуакаром из годаровского "На последнем дыхании" (1960). Так что Верней примирял своим фильмом "отцов и детей", причем примирял на близкий русскому сердцу манер — путем совместной выпивки. Владелец отеля в нормандском городишке папаша Кантен (Габен) провел молодость во французском экспедиционном корпусе в Китае, а перейдя на оседлый образ жизни, надирается, чтобы путешествовать, курить опиум и драться с английскими моряками хотя бы в белогорячечном кайфе. Но летом 1944 года, попав под адскую англо-американскую бомбардировку, дает обет завязать навсегда, если смерть минует его. И держится целых пятнадцать лет, сосет ненавистные леденцы, не держит в отеле ничего крепче перье и делает вид, что счастлив. Тоскливая идиллия завершается с появлением в городке Габриеля (Бельмондо). Он мешает вино с пивом, отбивает чечетку к вящему ужасу местных алкашей, бьет посуду, тоскует по солнцу и убежавшей от него в Испанию подруге, диктует по телефону парижскому работодателю какие-то бредовые рекламные слоганы и устраивает на потеху всем жителям городка корриду с проезжающими английскими автомобилями. Одним словом, Габриель — идеальный "бунтарь", каким его представлял себе среднестатистический француз образца 1962 года. Кантен узнает в Габриеле себя в молодости, надирается в хлам, вламывается с ним в католический приют, где живет дочь "тореадора", и бьет морду бывшему лучшему другу, который пятнадцать лет злорадно ждал, когда же кореш развяжет. Дождался, развязал. Одним словом, старик опять становится человеком, а зритель выходит из зала умиротворенным: дескать, ничего страшного в выходках современной молодежи нет, перебесятся. И по прошествии времени нельзя не признать, что конформист Верней был хотя бы отчасти прав. Перебесились и герои любимой народом отечественной саги о выпивохах. В "Особенностях национальной политики" (1999-2003 **) Дмитрия Месхиева генерал, егерь и прочие российские арлекины пьют уже не водку, а вино в крученых бутылках, даже форма которых не вызывает никакого доверия. Объяснить это можно только сменой спонсоров. Впрочем, квартирный, то бишь финансовый, вопрос испортил и судьбу фильма в целом. Его завершение затянулось аж на четыре года, вышел он корявым, без начала и без конца, но местами вполне смешным. Его физический — падения с лестницы, прыжки в окно, получение балясиной по голове — юмор ничуть не грубее, чем во французских популистских комедиях. Егерь Кузьмич оказывается своего рода "высоким блондином", который беззаботно бухает, а спецслужбам кажется суперагентом и черным магом. Экс-директор "Ленфильма" Виктор Сергеев пугающе адекватен в роли инфернального красавца, генерала ФСБ. А Дмитрий Месхиев, поставивший с тех пор пару отличных фильмов, и не скрывает своего отношения к проходной поделке, сыграв восточного человека, куда-то везущего телегу навоза и уверяющего, что его навоз самый лучший на свете.
Видео
После очередного погружения в современное модное кино, суматошное, заштампован
После очередного погружения в современное модное кино, суматошное, заштампованное, несмотря на показную радикальность, излишне кровавое, бездумно наркотизированное, душа отдыхает на кино давнишнем, старомодном, самом что ни на есть банальном для своего времени, но обретающем ностальгическую прелесть по прошествии тридцати-сорока лет. В первую очередь это относится к тому французскому кинематографу, который молодые волки "новой волны" прозвали "папиным", картонным, мертворожденным. В свое время они были правы. Но теперь эксцессы самозваных наследников "новой волны" настолько невыносимы, что простое человеческое счастье доставляет просмотр хотя бы "Обезьяны зимой" (Un singe en hiver, 1962 ***) Анри Вернея. Верней, урожденный Ашот Малакян, образцовый (в лучшем смысле слова) ремесленник "папиного кино". Всю жизнь он обслуживал выдающихся актеров — от великого комика Фернанделя до звезды 1970-х, быстро спалившего себя наркотиками самоубийцы Патрика Деваэра, грамотно переносил на экран конструкции опытных сценаристов. У Анри Вернея не было выраженной индивидуальности, но он точно чувствовал законы жанрового кино, уважал зрителя, которого считал сентиментальным, приверженным стереотипам обывателем, но вовсе не идиотом, готовым схавать что угодно. Достаточно сказать, что именно Верней поставил два классических черных фильма на французский лад: "Мелодию из подвала" (Melodie en sous-sol, 1964) и "Клан сицилийцев" (Le Clan des Siciliens, 1969), а также "Змея" (Le Serpent, 1973) — образцовый триллер об инфернальном кагэбэшнике, перебежчике и двойном агенте. В "Обезьяне зимой" режиссер сделал, как кажется сейчас, беспроигрышную ставку на актерский дуэт Жана Габена и Жан-Поля Бельмондо. Между тем в 1963 году этот дуэт имел символический, почти революционный смысл. Жан Габен, игравший бунтарей в фильмах "поэтического реализма" 1930-х, стал к 1960-м символом ретроградства и буржуазного кино. Проще говоря, в 1930-х играл дезертиров, в 1950-х — охранителей. Бельмондо же еще не ассоциировался с коммерческим кино, а, напротив, был эмблемой "новой волны", бандитом-анархистом Мишелем Пуакаром из годаровского "На последнем дыхании" (1960). Так что Верней примирял своим фильмом "отцов и детей", причем примирял на близкий русскому сердцу манер — путем совместной выпивки. Владелец отеля в нормандском городишке папаша Кантен (Габен) провел молодость во французском экспедиционном корпусе в Китае, а перейдя на оседлый образ жизни, надирается, чтобы путешествовать, курить опиум и драться с английскими моряками хотя бы в белогорячечном кайфе. Но летом 1944 года, попав под адскую англо-американскую бомбардировку, дает обет завязать навсегда, если смерть минует его. И держится целых пятнадцать лет, сосет ненавистные леденцы, не держит в отеле ничего крепче перье и делает вид, что счастлив. Тоскливая идиллия завершается с появлением в городке Габриеля (Бельмондо). Он мешает вино с пивом, отбивает чечетку к вящему ужасу местных алкашей, бьет посуду, тоскует по солнцу и убежавшей от него в Испанию подруге, диктует по телефону парижскому работодателю какие-то бредовые рекламные слоганы и устраивает на потеху всем жителям городка корриду с проезжающими английскими автомобилями. Одним словом, Габриель — идеальный "бунтарь", каким его представлял себе среднестатистический француз образца 1962 года. Кантен узнает в Габриеле себя в молодости, надирается в хлам, вламывается с ним в католический приют, где живет дочь "тореадора", и бьет морду бывшему лучшему другу, который пятнадцать лет злорадно ждал, когда же кореш развяжет. Дождался, развязал. Одним словом, старик опять становится человеком, а зритель выходит из зала умиротворенным: дескать, ничего страшного в выходках современной молодежи нет, перебесятся. И по прошествии времени нельзя не признать, что конформист Верней был хотя бы отчасти прав. Перебесились и герои любимой народом отечественной саги о выпивохах. В "Особенностях национальной политики" (1999-2003 **) Дмитрия Месхиева генерал, егерь и прочие российские арлекины пьют уже не водку, а вино в крученых бутылках, даже форма которых не вызывает никакого доверия. Объяснить это можно только сменой спонсоров. Впрочем, квартирный, то бишь финансовый, вопрос испортил и судьбу фильма в целом. Его завершение затянулось аж на четыре года, вышел он корявым, без начала и без конца, но местами вполне смешным. Его физический — падения с лестницы, прыжки в окно, получение балясиной по голове — юмор ничуть не грубее, чем во французских популистских комедиях. Егерь Кузьмич оказывается своего рода "высоким блондином", который беззаботно бухает, а спецслужбам кажется суперагентом и черным магом. Экс-директор "Ленфильма" Виктор Сергеев пугающе адекватен в роли инфернального красавца, генерала ФСБ. А Дмитрий Месхиев, поставивший с тех пор пару отличных фильмов, и не скрывает своего отношения к проходной поделке, сыграв восточного человека, куда-то везущего телегу навоза и уверяющего, что его навоз самый лучший на свете.