Перед московскими премьерами своих фильмов знаменитый корейский режиссер Ким Ки-Дук ответил на вопросы кинообозревателя "Коммерсантъ-Weekend" Андрея Плахова.
— Итак, насилие — в центре вашей кинематографической вселенной...
— Не просто насилие. Это важный источник жизни и энергии. Я не защищаю насилие, но понимаю его по-своему. Насилие — это диалог двух тел, в результате которого рождается что-то новое. Я сам заражен насилием: меня бил отец, били полицейские, били в армии. С какого-то момента я понял, что насилие — это взаимодействие. Крайняя форма насилия — война.
— Есть ли специфика в корейском насилии?
— Корея в давние времена была очень светлой страной, в которой почитались интеллект и благородство. Потом нас колонизировали японцы, а вслед за тем — американцы. Все смешалось, традиционная часть корейской души оказалась утрачена. Об этом говорят многие мои фильмы, в том числе "Береговая охрана".
— Но даже этот фильм мягче ваших прежних, более жестоких и шокирующих. Тем более это касается картины "Весна, осень, лето, зима... и опять весна". Вы меняетесь?
— Как и все в этом мире. Раньше я делал, так сказать, крупный план, теперь же смотрю на героев и события с дистанции. Стараюсь вобрать в поле зрения не только конкретного человека, но мир и людей в целом, в том числе самого себя. Кроме того, в этой моей новой картине меньше диалогов, и я все больше использую язык тела. Смысл фильма в том, что все меняется, но порядок в этом мире останется неизменным.
— Расскажите о построенной вами декорации: пагода посреди озера и двери без стен...
— Именно она и выражает идею фильма. Это искусственное озеро было вырыто двести лет назад и считается национальным заповедником. Стоящая над ним статуя Будды — тоже национальное достояние. Я полгода добивался разрешения построить посреди озера пагоду. Она хотя плывет, но ограничена берегами: это говорит о том, что в мире нет ничего фиксированного, но тем не менее свобода всегда ограничена. Проницаемость невидимых стен меняется для героев с возрастом: то, что легко в детстве и юности, оказывается невозможным в зрелости. К сожалению, декорацию после съемок разрушили, и в мире больше нет плавучей пагоды.
— Почему во всех ваших фильмах ключевую роль играет пейзаж?
— Пространство действия для меня всегда приоритетно. Я обычно выбираю замкнутые пейзажи. Они несколько депрессивны, ибо таков мир, если заглянуть под его поверхность. Они могут показаться абстрактными, но на самом деле очень похожи на те, что нас окружают в повседневной жизни. Еще я люблю, чтобы рядом была вода, это придает мне чувство покоя и в то же время тревоги, волнения.
— Во всех ваших фильмах символичны цвета, времена года или, скажем, животные...
— Отчасти я следую традиции буддизма. Осень в моем фильме символизирует кот, а зиму — змея. Змея после смерти старого монаха держит место в храме для его преемника. Животные и времена года — это то, что в фильме наиболее подлинно. В Корее настоящее лето и настоящая зима, так что это уже не декорация. Цвета для меня носят фундаментальный характер. Раньше я любил зеленый, потом желтый, красный, а теперь хочу объять все цвета жизни.
— Почему вы сами, чего не было раньше, сыграли в своем фильме?
— Сначала просто подменил актера, который из-за съемок в другой картине не мог побриться наголо. Спросил у съемочной группы, кто бы мог сыграть героя в старости. Все указали на меня.
— Но вам же всего сорок...
— Тем не менее. Потом, когда я взбирался на гору с привязанным камнем, думал о своей жизни и работе. Это был хороший повод помедитировать.
— И как вы ощущаете себя в своей карьере — какое у вас сейчас время года?
— Я уже пережил весну, лето и, возможно, осень. Дело идет к зиме.