премьера кино
В Санкт-Петербурге в Доме кино состоялась премьера фильма Геннадия Сидорова "Старухи", призера Открытого российского кинофестиваля в Сочи и 33-го международного фестиваля "Молодiсть" в Киеве. МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ считает его одним из самых ярких дебютов минувшего года.
"Старух" мгновенно прописали по разряду неореалистического, неонароднического кино. Совершенно всерьез критика заспорила, русофобский ли это или ксенофобский фильм, о надмирной широте или коварстве русской натуры он снят, чернуха это или светлуха. По фактуре, может быть, и чернуха: вымершая деревенька, десять оставшихся в ней старух, таджикские беженцы, дом которых по наущению старух сжигает деревенский дурачок Микола. А может, и светлуха: не тратя времени на психологические нюансы, старухи привечают погорельцев как родных. Фильм заканчивается всеобщим братанием и гульбищем. Но вся эта фактура для Геннадия Сидорова — лишь строительный материал иной "реальности".
Картинка вымирающей русской деревни, как ни странно, не навевает никакой народнической светлой грусти, не будит праведного гнева против разрушителей "исконного уклада". Во-первых, из-за удивительной витальности старух, среди которых лишь одна профессиональная актриса. Они вовсе не доживают свой век, а живут, интригуют, ревнуют. И забористо матерятся: такого обилия мата с экрана слышать не приходилось даже в "Бумере", но их мат — не слова-паразиты, а точная, пряная лексика, обозначающая вполне определенные части тела и действия. Во-вторых, вокруг деревеньки кипит интенсивная, своего рода "светская" жизнь: скучать не приходится. То заедет на поминки по бабке внучок, бас из Большого в шортах-бермудах, огласит окрестности, фальшивя с похмелья, арией "Как во городе во Казани". То заедет майор Федька, чей БТР — единственное средство сообщения с внешним миром, и его орлы-танкисты точным выстрелом развалят на дрова пустующую избу. То погонит кулаками по окрестным лугам тот же Федька гулящую жену, "в первый раз почувствовавшую себя женщиной" в объятиях солдатика. А то и сам солдатик, прихватив автомат, схоронится на чердаке у бабок, которые и от облавы его укроют, и на поезд тайком посадят. То таджики эти...
Но главный секрет этой жизнерадостности безрадостной жизни в том, что старухи уже вроде бы и не старухи. Как у Эмира Кустурицы или Бахтиера Худойназарова, реалистичность деталей претворяется в сказку. Старухи оборачиваются неким фольклорным народцем. Язык не повернется назвать их лесной нечистью, но вроде того. Полукикиморы, чувствующие себя русалками, на побегушках у которых Микола, то ли юродивый, то ли недоделанный лешак. Забавно, что нечленораздельные песни Миколы почти неотличимы от таджикской речи — сцепление смыслов происходит на уровне магического говорения. Кстати, таджикская речь звучит в фильме без перевода, но она настолько эмоционально окрашена, что все ясно и так. Да и говорок некоторых старух, кстати, российскому городскому уху без перевода не вполне понятен. Столкновение старушечьего быта-бытия с таджикским вторжением — столкновение двух сказок. И когда бабка-самогонщица, задавшаяся целью соблазнить справного патриарха, обнимает его со словами "Хоттабыч ты мой", это не совсем метафора: Хоттабыч встретил свою Бабу-ягу. А то, что Микола, наслушавшись старух, спалил дом таджиков, так фольклорные персонажи и должны сначала строить друг другу козни, выражаясь реалистическим языком, проверять друг друга на вшивость. "Старухи" — на диво миротворческий (что в наши дни всеобщего бреда о "столкновении цивилизаций" почти сенсационно) фильм. Если в середине 1990-х годов молитва обратившегося в ислам "афганца" из "Мусульманина" Владимира Хотиненко звучала чудовищным диссонансом в среднерусском ландшафте, то в "Старухах" пятикратный намаз патриарха органично резонирует в тех же самых далях и просторах.
Столкновение цивилизаций в интерпретации господина Сидорова — еще и забавно переосмысленная коллизия советского кино. Обычно ведь как бывало. В дикий кишлак, где живут добрые, но замороченные замшелыми традициями туземцы, приезжают из России носители прогресса. В "Старухах" таким носителем оказывается таджик, сын патриарха, который наладит в давно уже лишенной электричества деревне ветряк. И загорятся над праздничным — в честь рождения его третьего ребенка — столом лампочки. Другое дело, что лампочки эти зритель заранее успеет рассмотреть: керосинки. А значит, праздник то ли призрачный, то ли сказочный — одним словом, ненастоящий и ничего доброго в будущем не сулит.