«Мы делаем то, что хотим»

95 лет назад, в 1925 году, был разрешен въезд в СССР группе австрийских рабочих, решивших создать в Казахстане образцовую сельскохозяйственную коммуну «Ульфельд». Им выделили неплодородные и безводные земли, и в 1927 году коммуна распалась. Но идейные коммунисты решили остаться в Стране Советов и помочь советским людям строить новое социалистическое общество. Однако главным препятствием на пути в светлое будущее оказалась действующая власть.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Из письма австрийского коммуниста Я. А. Небенфюра в Исполнительный комитет Коммунистического интернационала (ИККИ), 17 июня 1936 года.

Я позволяю себе обратиться к товарищам с ходатайством и заявлением по поводу моего положения и по поводу моего ареста 6 августа 1935 г. Товарищи! Я был членом партии с 1919 г., находился в рядах австрийской коммунистической партии, был одним из первых революционных рабочих, боролся против капиталистов. Был арестован капиталистами и томился в капиталистической тюрьме. Получил пять ран на фронте в борьбе против капиталистов. Стоял всегда в первых рядах фронта. Так как я нигде не мог уже получить работы, то мне не оставалось другого выхода, как поехать в Россию к пролетариату. Я приехал сюда в 1926 г. и работал до августа месяца 1935 г., до моего ареста, когда был арестован оренбургскими политическими властями как контрреволюционер…

Товарищи! Я работал в Оренбургской области, Екатериновском районе, в 50 км от г. Оренбурга. Я работал в качестве районного ветеринара.

Итак, каким образом случилось, что я попал в тюрьму. Во-первых, против меня была большая злоба. Почему? Я немец и к тому же иностранный, австрийский, подданный. Меня ненавидели начальник районного политуправления Г. Проков и начальник милиции и председатель колхоза «Безбожник» Суппота, которые и сейчас там работают. Я работал там день и ночь, весь район может это подтвердить. Я организовал 6 фельдшерских пунктов и ветеринарный стационар в районе и многое другое. Далее я боролся там против паразитов, заразных болезней. Но эти товарищи все время работали против меня и были против меня настроены. Почему? Во-первых, я плохо владел русским языком, во-вторых, я был точен и исполнителен на работе. Я ликвидировал все заразные заболевания и требовал тщательного наблюдения за скотом и хорошего ухода. Далее, я требовал, чтобы без особого разрешения врача и без контроля не убивали скот. И что же там произошло? Эти товарищи, которых я только что назвал, заявили мне — мы делаем то, что хотим, и нам не нужна эта немецкая собака, и таким образом лучший скот убивался, даже беременный скот. Как раз в колхозе «Безбожник» была зарезана корова, у которой было уже 6 месяцев беременности. Я составил по этому поводу акт и передал его районному прокурору. Последний промолчал по этому поводу. Было много таких доказательств. Я составил 41 акт, но со стороны властей ничего не было предпринято.

Заявляли только, что нам надо отделаться от этой немецкой собаки, и таким образом началась кампания, которая и привела меня в тюрьму.

Я не пил, но это любили те, они также охотно ели хорошее мясо. Таким образом и работали против скотоводства, резали лучший скот. Наступило 1 мая 1935 г. Одна студентка института приехала в наш район на практику. Ей было 20 лет. Последняя погубила лошадь в Димашевском колхозе, но об этом молчали. Почему?

Потому что она ежедневно гуляла в лесу с Проковым, поэтому ее нельзя судить.

Она называла нас всех, партийцев района, бюрократами, ругала нас, что район может подтвердить. Она не хотела работать. Район отослал ее обратно. Тогда она пошла к т. Прокову и пожаловалась ему. Тот сейчас же начал меня ругать — «я покажу немецкой собаке» и т. д., и он мне действительно и показал. Он спросил меня, это по-коммунистически или нет. Она продолжала по-прежнему ежедневно гулять с этим т. Проковым, и при этом оба составляли, как им лучше всего выжить меня из района. Я пользовался большим авторитетом в районе, но все это бесполезно. Почему? Эти товарищи все боялись этого Прокова, начальника Политотдела, он сейчас же грозил арестом, этому есть много доказательств в районе, все колхозники боялись этого Прокова. К этому прибавилось еще следующее: в колхозе «Безбожник» был жеребец Шнейдер. Этот жеребец был болен и, конечно, не годился как производитель. Мне каждый день предлагали кастрировать этого жеребца. Однако этот жеребец лягался и кусался, как собака, все его боялись, а меня назначили для производства над ним операции. Фельдшер Устименко кастрировал жеребца, все было хорошо и правильно, как этого требует правительство. Тот час же после операции председателю колхоза Суппота было сказано — «хорошенько следите, лошадь нельзя оставлять теперь без присмотра, ее надо водить». Что же произошло? Лошадь не поставили в конюшню, и так она стояла два дня, конюха послали в поле, лошадь осталась без надзора и ухода. Через 8 дней лошадь околела, но не от операции, а в результате небрежности председателя колхоза Суппота. Лошадь по приказу Прокова и студентки Макаровой без присутствия ветеринара была вскрыта. Они устроили собрание и сказали — «скажите всем, что лошадь издохла от операции». После вскрытия лошади было установлено, что операция была сделана чисто и хорошо. Но так как лошадь была больная, у нее было слабое сердце, сердечная болезнь, и ввиду отсутствия ухода со стороны колхоза она должна была издохнуть. Все равно она издохла бы, она не могла бы долго прожить. Но в данном случае колхоз сам погубил лошадь, ища повод привлечь меня к суду. Все это происходило от людей, которых я уже назвал. Мне не поверили. Я отослал материал в институт, что сделали с ним тамошние товарищи? Они написали туда, посоветовали им написать, что лошадь издохла в результате операции. Так и было сделано. Почему? Потому что все они боялись тов. Прокова. Они делали все, что он говорил.

Итак, они нашли повод, они сказали, что я погубил весь скот, что отнюдь не соответствует правде. Они целиком и полностью положились на ложь и стали распространять про меня одну неправду за другой. Я написал много жалоб прокурору, но ответа никакого не получил. Так как я видел, что прокурор не заботится, то я написал верховному прокурору, раз власти будут работать здесь неправильно, то я поеду в Москву.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Я послал письмо, и сейчас же через два дня после этого явился Проков и начальник милиции, они меня арестовали и отвезли в Оренбург в тюрьму НКВД. Там я сидел в подвале в течение 7 месяцев, и ежедневно меня водили на допрос. Ни партийную организацию, никого не допускали. Каково было обращение со стороны политических властей? Меня вызвали, я пришел в комнату 155, и что я там пережил? Следователь называл меня бандитом, жуликом, шпионом, сказал, что я купил себе партбилет. Далее он сказал мне — «ты будешь говорить, бандит, или я тебя застрелю». Со мной сделался сердечный припадок, и я полтора часа лежал на полу, а этот товарищ смеялся и издевался надо мной, со мной обращались как с преступником. Все это за то, что я приносил себя в жертву. Я 17 лет состою в партии, сидел в капиталистических тюрьмах, а здесь со мною так обращаются. Со стороны политических властей мне было сказано, почему я не умею говорить по-русски? Разве я заслужил это? Нет. И это все в пролетарском государстве. Со мной обращались как со скотом. Из меня сделали сумасшедшего и отвезли в сумасшедший дом. Здесь я пробыл несколько дней и затем был снова переведен в тюрьму. У меня развилась сердечная болезнь, туберкулез. Но об этом не спрашивали. Я лежал в грязи, весь в паразитах и т. д., пища была плохая, я не верил уже, что увижу когда-нибудь свет.

Дальше я расскажу, что мне еще навязали, лучше всего было бы, если бы я мог переговорить с вами устно и все в точности рассказать, но так как политические власти Оренбурга совершенно изолировали меня, то это невозможно.

Моя жена хотела поехать в Москву и объяснить, что то, что сделали эти товарищи против меня, неверно, а также и процедура моего ареста, но после этого и ее арестовали тоже.

Проков ей заявил: «если ты поедешь в Москву, то мы посадим тебя туда же, где сидит твой муж». Она побоялась ехать. У нее отняли все документы. Все это было сделано этими негодяями, Проковым и проч.

Товарищи, скажите мне, разве это правильно? Объясните мне, я уже потерял рассудок. Я знаю, что Москва ничего обо всем этом не знает. Я совершенно твердо знаю, что Москва не допустит того, чтобы отгородиться от всего. Со мной обращаются не как с товарищем, а как с уголовным преступником. Власти меня хотели совсем погубить, но вот меня повели в суд и осудили. Ни свидания, ничего мне не разрешали. В особой коллегии (Облсуда) Оренбурга 10 января 1936г. я задал председателю суда вопрос, имеет ли право суд судить меня без Москвы. Тогда председатель мне сказал: «нет», мне было сказано, чтобы я написал ходатайство. Я написал ходатайство, и меня вторично вызвали в суд 19 января 1936 г., и я был приговорен к пяти годам тюремного заключения. Председателя не было, меня судила коллегия. Я опять задал тот же вопрос, и мне ответили: «мы не спрашиваем ни Москву, никого, мы верим свидетелям». Был также переводчик, который мне все неверно переводил, вокруг стояли свидетели, которые давали против меня ложные показания: помещики, кулаки, агитаторы, подкупленные властями, моих свидетелей не допустили. Были следующие свидетели: 1) Юнгкинд, помещик, владел большим участком земли и более 1000 голов скота, это может подтвердить весь Оренбург. У него собственный дом, в котором живут квартиранты, он преподаватель в Красной армии; 2) Клейн Якоб. Тоже зажиточный крестьянин, у него много скота и батраков. Ульрих — это первый контрреволюционер — и Бернгард держали всегда рабочих и были всегда организаторами религии, постоянно устраивали собрания на своих квартирах. А также и другие, Крепс, Ауман и Антибов. Их нужно привлечь к ответственности, так как они были подкуплены. Если они много лгут, то следователь получает премию, так оно и было.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Суд приговорил меня к пяти годам тюремного заключения, 58–10 (статья Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшая наказание за антисоветскую агитацию и пропаганду.— «История»). Я написал жалобу в Москву (кассацию). В это время я был отправлен в Орск, в лагерь, на тяжелые земляные работы. Здесь я совсем погубил себя, потеряв на 75% свое здоровье. Плохая пища и много тяжелой работы. Я был в комиссии и заявил, что болен, мне сказали, что для 58–10 нет никакого лечения, значит, здесь надо погибнуть. Ни свиданий, ничего, копал здесь в лагере день и ночь, но дальше, товарищи, уже не идет. Мое здоровье потеряно, и никакой помощи, ни с какой стороны. Уже 10 апреля 1936 г. пришло освобождение из Москвы, но заместитель оренбургского прокурора держит материал у себя и все время говорит — я отослал его обратно в Москву, а там не согласны, как раз он осудил меня на пять лет, а сегодня этот товарищ держит материал у себя и идет против Москвы.

Товарищи, прошу вас, освободите меня из тяжелого положения, я должен здесь погибнуть, я болен, у меня делаются сердечные припадки, туберкулез, кроме того, в правом боку сломано ребро, и у меня больные почки. При всем том никакой помощи, я не способен на работу, а меня гонят. Я думаю, Москва не допустит, чтобы меня, безвинного, погубили из-за таких лжецов, подлецов, у которых нет сердца в груди и которым мало заботы о том, что они мучают невинного человека. Да, я никогда в жизни не думал, что я должен буду в таком жалком положении так страдать, со мной обращаются как с уголовным преступником. Я не предполагал, что здесь, в Оренбурге, верят помещикам и кулакам, которые при помощи лжи сводят в могилу коммуниста. Но если это так, то я хочу умереть, но не как контрреволюционер, а как честный коммунист, как борец. Те, кто меня судили, не думают о том, что они сделали.

Они погубили пролетарского иностранного партийца при помощи лжецов, негодяев и клеветников, которые хотели содрать с меня кожу, которые смеялись и издевались надо мной.

Есть ли закон, есть ли вообще справедливость или нет?

Освободите меня из этого жалкого положения, пощадите мое здоровье, я не виноват. Освободите меня, и я буду снова бороться как настоящий коммунист, если же вы меня не освободите из моего тяжелого положения, тогда мне не нужна моя жизнь. Так как контрреволюционер — это слово подрывает мою жизнь. Я никогда не думал ни о чем подобном, а сегодня я должен сидеть в тюрьме в 4-х стенах, должен, как сумасшедший, ходить из угла в угол. Они осудили меня невинного. Я заканчиваю свое письмо, я мог бы привести еще многое, но больше не в состоянии.

В заключение — свобода или смерть, так как я невиновен.

Если я погибну, то за это ответят те товарищи, которые посадили меня, невиновного, в тюрьму.

С глубоким уважением подписывается из Орского лагеря НКВД ИТК арестованный, партийный товарищ, иностранец из Австрии Небенфюр.

(5 ноября 1936 года письмо было отправлено из ИККИ в НКВД СССР. По информации из австрийских источников, Якоб Небенфюр после освобождения был выслан из Советского Союза. Другие члены коммуны «Ульфельд», оставшиеся в СССР или перебравшиеся в подконтрольный советскому руководству китайский Синьцзян, были репрессированы в 1937–1941 годах.— «История».)

Публикация Светланы Кузнецовой